О духовнике и послушании

• Часть 1: О видении Бога внутри себя и покаянии
• Часть 3: Мир подобен дару, на котором Бог поставил Крест

Первое слово духовника — это воля Божия

Отношения с духовником должны быть естественными. Мы не можем заставить духовника думать вместо нас. Или, более того, мне встречались лица, которые прибегали сразу к нескольким духовникам — авось хоть один даст ответ, который им подойдет. Раньше святые говорили, что ответ приходит с первым словом духовника, нравится оно тебе или нет. И ты уже не пробуешь торговаться, не думаешь, как было бы хорошо да что было бы хорошо. И говорили, что в ответе духовника открывается воля Божия.

И все-таки говорить о воле Божией довольно трудно даже в случае с ответами духовников. Если почитать в Ветхом Завете про Елисея, то там говорится об одной женщине-сонамитянке, сына которого он воскресил, и после того как ее сын умер, эта вдова возвращается к Елисею с разбитым сердцем. И Елисей говорит: «душа у нее огорчена, а Господь скрыл от меня и не объявил мне» (4 Цар. 4, 27). Мы видим, что иногда воля Божия не открывается даже святым людям. Мы не можем претендовать на то, чтобы наши духовники были прозорливыми, или бегать в поиске прозорливых духовников. Главное, чего мы должны искать у своего духовника, — чтобы он был той личностью, которая нас изменит.

Мы не можем претендовать на то, чтобы наши духовники были прозорливыми, или бегать в поиске прозорливых духовников

А последнее слово — не за юридической сделкой: «Я сделал то-то, получаю епитимию и ухожу». Последнее слово в послушании не за этим формально-юридическим аспектом. Последнее слово — за любовью, за любовью в духовничестве. Так молился Моисей: «Господи, если не простишь народ Твой, то изгладь и меня из книги Твоей» (Исх. 32, 32). Так он молился!

Рассказывали об авве Лонгине, что, когда ученик его Авраамий впал в некую страсть, авва Лонгин встал, чтобы Бог видел его, и сказал Ему:

— Хочешь или не хочешь, его надо простить.

Его надо простить! И это предписание Богу проистекает из любви. И эта дерзость по отношению к Богу проистекает из любви духовника к Богу и из любви духовника к ученику. Ведь последнее слово за ней, за любовью!

Святые отцы делали упор не столько на личности духовника, сколько на этой стороне, на осознании раскаяния. Почему? Потому что духовник только свидетель. Эта формула, существующая у нас примерно с 1600 года, делает акцент на том, что разрешающим от грехов является Бог^[1]. Это Бог разрешает тебя от грехов.

Есть разница между исповеданием помыслов монаху, не имеющему благодати священства, и Исповедью, которую мы сегодня приносим перед священником-духовником. У нас в румынском языке существует один термин для обозначения всех духовных лиц, «отец». А в славянском языке, вы видите это, есть «старец», и есть «игумен», который руководит монастырем. А «старец» — это духовный человек. У греков тоже есть «геронда»^[2].

Грех начинается с помыслов, и, однажды исповеданные, однажды открытые духовному отцу, они уже не имеют былой силы

Однако вокруг помыслов составлено целое богословие, об этой силе помыслов говорили очень много, и было сказано, что «грех стучится в дверь сердца через ворота помысла». Грех начинается с помыслов, и, однажды исповеданные, однажды открытые духовному отцу, они уже не имеют былой силы. «В кривом уме, — говорил отец Феофил, — и прямое искривляется». Это и есть грех, начинающийся с помысла.

Да, есть разница между исповеданием помыслов, которое приносили раньше. В те времена, говорит святой Иоанн Лествичник, у монахов имелась дощечка, на которой они отмечали все помыслы, бывшие у них в течение дня, а потом шли исповедать их перед духовным отцом. Это могли бы делать и мы, записывать свои помыслы, и не обязательно на такой глиняной дощечке, а на дощечке сердца, и вечером, перед тем как лечь спать, когда мы говорим Богу: «Неужели мне одр сей гроб будет?» — исповедать их. Видите, как это замечательно? Как будто наше одеяло, покрывало, плед, которым укрываемся, может оказаться для нас последней пядью земли. «Не будет ли мне постель эта могилой?» Такова оценка своих помыслов за день, которую мы могли бы делать перед сном, прежде чем лечь спать.

Послушание должно привязывать тебя ко Христу, а не к духовнику

Послушание надо осознать, о каком-то солдатском послушании, послушании слепом, не может быть и речи ни в миру, ни в монастыре.

О каком-то солдатском послушании, послушании слепом, не может быть и речи ни в миру, ни в монастыре

Послушание надо видеть… Потому что есть воля ветхого человека, есть последняя крепость в сердце ветхого человека. И с той минуты, когда он входит в ворота монастыря и распинает себя (вы видите, что монашество — это тоже распятие), он должен оказывать послушание. Посмотрите, как совершается монашеский постриг, как кандидат в монахи с распростертыми руками, распятый лежит перед святыми вратами и дает обет перед Богом, что будет жить в девстве, будет жить в послушании, будет жить в нищете. И священник спрашивает его:

— Ты видишь, Кому обещаешься?

Потому что он дает обещание, он свободен — становиться монахом или нет. Видите? Мы говорим о свободе! И более того, он говорит ему:

— Когда весь этот крест монаха случится, — может, тебя не будут понимать, будут осмеивать, будут оскорблять, будут гнать, — и когда все это случится, радуйся!^[3]

Чтобы ты мог радоваться, когда понесешь подобный крест!

Мне понравилось одно слово в «Патерике», когда к монаху приходил диавол и старался искусить его именно тем, что тот говорил безо всякого смысла, без толку. Диавол спросил его:

— Что ты делаешь здесь, в келлии? Что ты делаешь здесь, в четырех стенах?

И монах тогда чуть не сломался. Но пришел ангел Божий и подсказал ему:

— Когда этот злой дух опять придет спрашивать тебя, скажи ему: «А я стерегу стены Христа ради».

И я понял, что и в миру, и в монашестве мы иногда стережем стены ради Христа. Стены семьи, чтобы она простояла до конца; стены общества, которые расшатываются; стены мира, который уже не ведает красоты Православия. Мы, каждый на своем месте, стережем стены благопристойности.

Да, монах жертвует собой, но, если он понимает, что это принесение себя в жертву не что иное, как именно распятие воли ветхого человека внутри него (ведь человек пал по своей воле, все зло человека приходит через следование своей воле, через следование своему эгоизму: «я знаю», «я делаю», через поклонение своему «я», а значит, именно послушание может исцелить душу от этой страстной воли, от этого страстного прилепления к себе), и когда понимаешь это, послушание больше не бывает рабством, оно больше не цепь, а ключ, как говорил старец Паисий, врата, распахивающие сердце для воздуха, к Царству Христову, — если мы таким видим послушание.

А в миру, говорят, мы не призваны обязательно оказывать послушание, подобно монахам. Потому что в миру многим хотелось бы иметь духовников, которые потакали бы их маленьким капризам. И ищут духовников, которые исполняли бы их волю. Тогда как духовнику следовало бы быть зеркалом — как смотришься в зеркало, чтобы посмотреть, красиво ли ты одет, так же следовало бы смотреть на свою душу в зеркале духовника, а не чтобы он непременно говорил то, что нравится тебе.

Стяжать рассудительность, чтобы мы могли сами выбирать, ведь на Суде Христос будет спрашивать нас о том, что сделали мы

Еще важно, чтобы здесь не было болезненной привязанности. Ведь Исповедь — это, конечно, терапия, да, но она и нечто большее: она должна привязывать тебя ко Христу, а не к духовнику. Потому что иногда на душе у нас бывает спокойно: «Я делаю определенное дело, и у меня есть благословение духовника». И на все мелочи жизни у нас есть благословение духовника. Тогда как нам следовало бы, прежде всего, сделать прозрачной свою душу, стяжать рассудительность, чтобы мы могли сами выбирать, твердо стоя на своих ногах, ведь на Суде Христос будет спрашивать нас о том, что сделали мы.

И чтобы то, что больше всего дает духовник, не обязательно привязывало тебя к нему. Самый великий дар — это дар свободы, но свободы, не употребляемой хаотично, а свободы, направленной ко Христу. И хороший духовник не обязательно привязывает тебя к себе послушанием, духовник дает тебе дух, он дает тебе духовный воздух, то, что меняет твою жизнь.

А что касается этой разницы — потому что некоторые говорят: «Мне не надо идти к духовнику, потому что я хожу к врачу-психотерапевту», — думаю, не мы первые и не мы последние ставим перед собой эту проблему. Еще святитель Василий Великий в 300-е годы — представляете себе? — ставил перед собой эту проблему и сказал: «Отдадим относящееся к телу врачу, а относящееся к душе — священнику и Церкви».

И каждый из них действует, мы не можем винить ни одного, ни другого, когда они думают, что действуют во благо человека своими специфическими средствами и приносят специфические плоды. Плоды налицо! Но в духовничестве, на Исповеди присутствуют духовник, ученик и еще Кто-то! «Вот, я только свидетель, чтобы исповедовать перед Ним то, что вы скажете мне». Ты исповедуешься именно перед Христом, и Он как-то покрывает всю неумелость духовника и стыд и страх того, кто приходит исповедоваться.

Итак, что касается вопроса о том, оказывают ли сейчас послушание так, как оказывали раньше. Раньше действительно оказывали послушание. В «Патерике» читаем, что один авва посадил бревно и поливал его 3 года. Утром шел и поливал, возвращался и еще раз поливал, и все, наступал вечер. И через 3 года сухое бревно зацвело. Но требовать этого от ученика мы не можем! Я видел там, в «Патерике», и проверки на послушание, видел и проверки на святость учеников, видел и проверки на святость духовников.

(Продолжение следует.)