Колька, Коля, Николай...

Художник: Лилия Устюгова

Яркий луч пробился сквозь щель в рассохшихся ставнях, и весёлый солнечный зайчик бесцеремонно забегал по сонному Колькиному лицу. Мальчишка старательно отворачивался от него, но тот не хотел сдаваться и в конце концов, перебравшись со смуглого лица, запутался в густых, чёрных как смоль волосах.

Мамка только что прогремела печной заслонкой. Значит, борщ уже сварила и оставила чугунок в русской печи. А корову она подоила еще раньше. Колька представил, как, выйдя из хлева, мать налила парного молока в донышко разбитой крынки их старому рыжему коту Савке.

Хочешь не хочешь, а вставать пора. Мальчишка сел на кровати, потянулся, сладко зевнул и стал натягивать ситцевую рубашонку. Сейчас попьёт молока и отправится пасти кормилицу Зорьку.

А бригадир дядька Петро уже, должно быть, «загадал» мамке, на какие колхозные работы ей сегодня идти. Слышно, как она через плетень разговаривает с соседкой тёткой Дарьей. С ней они и пойдут работать в поле до самого вечера. А зимой тётка Дарья иногда задерживается, сразу с мамкой не уходит. Ждёт, когда единственная курочка яичко снесёт. Варить его времени нет. Аккуратненько пробьёт тётка яичко, выпьет – и идёт трудиться. Другой-то еды у неё нет. Это им с мамкой повезло: у них Зорька есть. Даже в оккупацию и то сберегли её.

Тётка Дарья ждёт, когда единственная курочка яичко снесёт. Варить его времени нет. Аккуратненько пробьёт тётка яичко, выпьет – и идёт трудиться. Другой-то еды у неё нет

Колька помнит, как провожали на фронт отца. Было это два года назад, в самые первые дни войны. Рано утром все трое вышли из родной хаты. На мамке – новый платок. У отца за спиной – вещмешок. Подхватил папка шестилетнего Кольку на руки, посадил к себе на плечи да всё время до узкоколейки и нёс. А там уже много людей. Гармошка играет. Кто поёт, кто плачет. Папка Кольку на землю поставил, сдвинул с его курчавой головы картузик:

– Ну, Алексеич, за мужика остаёшься. Помогай мамке. А мы, солдаты, немца разобьём, и я скоро вернусь.

Потом обнял мамку, что-то прошептал ей на ухо. Больше Колька отца никогда не видел, но ждал всегда.

Мамка сначала хотела корову сбыть со двора: боялась, что без мужских рук не потянет. Но Колька уговорил оставить, обещал за Зорькой ухаживать. И ведь сдержал слово! Целый день трудится. Утром подоит мамка корову, Колька её по тропинке через огород и луг, тайком от объездчика, к речке прогонит пастись. За лето сена заготовит. Есть у него своя «коска», что-то среднее между папкиной косой и мамкиным серпом. Смастерил он себе и носилочки для травы. Так, потихоньку, и скашивает свой большой луговой надел два раза за лето, как отец делал. Да по берегам реки кое-что удаётся укосить. Но это не на зиму, а на вечер Зорьке в ясли положить.

Вот и сейчас шагает по дорожке корова, лениво помахивает хвостом, отгоняя оводов. А по следам, оставленным в летней пыли Зорькиными копытами, ступает босой Колька. Потом пойдут через луг. И ногам зябко станет от утренней росы. Да Колька привычный, не боится захворать.

Про папку каждый день думает. Как он там, на войне? Письма от него приходили редко. В последнем папка писал, что был ранен. Сейчас лежит в госпитале в Воронеже. Теперь уже на поправку идёт. Погоревала мамка, а потом собралась и на перекладных к мужу поехала. Когда вернулась, рассказала, что успела-таки застать папку в госпитале. Его уже к выписке готовили. И собирался он часть свою догонять, а она уже где-то под Харьковом.

«Что это за Харьков такой? Где он находится? – думал Колька. – На улице у нас много харьковских живёт. Все они оттуда, что ли?»

Больше от папки никаких известий не было. Только однажды, уже после оккупации, Колька услышал, как сельсоветовская посыльная полушёпотом, быстро говорила мамке:

– Была какая-то бумага на твоего Алексея. Да мне её нести не велели. Мол, у Агриппины, у тебя, значит, всего один малец. Прокормит.

А мамка всё не верила, что отца нет в живых. И когда наши уже прогнали фашистов почти до самой границы, собралась да и поехала под тот самый Харьков. Что она там могла найти, Колька не знал. Вернулась мать совсем чёрная. Вечером плакала, говорила тётке Дарье:

– Поле всё искорёженное, одни воронки. Танки и наши, и немецкие подбитые стоят. Один старик из соседней деревни сказал мне: «Не ищи здесь, дочка, никого и ничего. Мало кто тут выжил. Такие страшные бои шли, такой грохот стоял, так земля дрожала, что из колодцев наших вода ушла. И был ли тут твой Алексей, кто ж теперь знает? То Богу одному известно. А могила братская вот там, у околицы. Сходи, молодушка, поклонись солдатикам от всех их жён да матерей».

Так и рос Колька, во всём помогая матери. Всегда помнил наказ отца. В школу пошёл в конце войны. Когда он учился уже в шестом классе, стал к ним захаживать бывший фронтовик дядька Тихон. Рано повзрослевший Коля понимал, к чему дело идёт, и не ошибся. Мать однажды спросила:

– Коля, сынок, может, принять мне Тихона? Трудно ведь нам одним, без мужика. Надрываемся и ты, и я.

Конечно, всё он понимал. И мать ни в чём не винил. Столько лет она мужа честно ждала! Да только не нравился ему дядька Тихон, грубый, даже жестокий, совсем не такой, как его отец. Об этом он матери и сказал. Но она всё же замуж вышла.

Тихон Мефодьевич не только не заменил Коле отца, но даже отчимом хорошим не стал. Да что там отчимом! Своих родных дочерей, Аню и Таню, которые родились у них с матерью, и то вечно шпынял. Может, и любил их, да только как-то уж очень по-своему. Мамка теперь часто плакала.

Но Коля жил с отчимом мало. Едва исполнилось шестнадцать, поступил в ФЗУ. Это значит – фабрично-заводское училище. Дальше – армия. Демобилизовался и почти сразу женился на девушке, чей отец тоже с войны не вернулся. Жить ушёл к жене. Да как – к жене? Во время раскулачивания семью её выгнали из собственного дома. Приютила их одинокая женщина. И начал Николай свой дом строить.

Потом сыновья родились. Первенца в честь отца нарекли Алексеем. Работал сначала слесарем, потом – механиком. Звали его теперь Николай Алексеевич, а чаще просто – Алексеич. Вот так отец в сыне и остался, отчеством. Пытался хоть что-то узнать об отце, писал в военные архивы. Ничего… Жизнь прожил трудную. А всё она, война проклятая. Оставила без отца, лишила детства, юности, заставила много и тяжело трудиться. Зато помогла рано «заработать» множество всяких болячек.

Так и ушёл из жизни Николай Алексеевич, не узнав, где сгинул его отец

Так и ушёл из жизни Николай Алексеевич, не узнав, где сгинул его отец. Архивы Министерства обороны открыли уже позже. И о судьбе деда на сайте «Мемориал» прочитал уже внук, Алексей Николаевич. Несколько скупых строчек из карточки военнопленного нацистского трудового лагеря Stalag XI-B, что в Нижней Саксонии:

«Бурлуцкий Алексей Тимофеевич, 1915 года рождения. Рядовой. Попал в лагерь 25 июля 1942, умер от истощения 24 августа того же года».