Дядь Серёжа, «Мурка» и Марита Большое Сердце

• Часть 1: «Пациент – от слова “терпеливый”»
• Часть 2: «Mirantur Hominis – “любоваться людьми”»

Санитар в больнице. Фото: amur.kp.ru

Кажется, что за две предыдущие статьи всё нужное уже было сказано, и дальнейшее будет повторением одного и того же… «Каждый человек на удивление красив…», «Люди, обременённые болезнью, потрясающие – сильные, терпеливые, благодарные…» И вообще, мне не хотелось бы переливать из пустого в порожнее. О многих своих рабочих впечатлениях я предпочитаю молчать и «переваривать» их в себе. Бывает дома, в семье, что-то выплёскивается… Но уже не один друг и читатель попросил меня написать ещё о нашей работе, о простых людях, с которыми нас схлестывает, сводит и разводит ежедневный рабочий прилив-отлив.

Итак, знакомьтесь. Это Дядь Серёжа. Не Сергей Владимирович, не дядя Серёжа. Это именно самый что ни на есть Дядь Серёжа. Если в вашей жизни не было Дядь Серёжи – знайте, вы многое потеряли. Хотя я глубоко уверена, что однажды каждого из нас на одной из извилистых троп жизни сталкивает-таки Господь с Дядь Серёжами. Дядь Серёжа – наш санитар. В гнойно-ожоговом приёмнике. Он не врач, не фельдшер, он не делает перевязок и не назначает сложные лекарства. Ему порядка шестидесяти лет, на круглом мягком гладко выбритом лице за стеклами очков ярко мерцают совиные глазки. Причёска седым ёжиком. Он не два метра ростом и не поднимает левой рукой три центнера весу. Но Дядь Серёжа умеет двигать горы. На один квадратный сантиметр Дядь Серёжи приходится больше любви, чем на пять квадратных километров вокруг.

На один квадратный сантиметр Дядь Серёжи приходится больше любви, чем на пять квадратных километров вокруг

Паркуюсь у входа в приёмник, взлетаю по ступенькам, и первое, что встречает меня на предстоящем дежурстве, это распахнутые объятья и Дядь Серёжино радостное «Дооооктаар!». Пока Дядь Серёжа отмывает очередного поступившего к нам бомжика с пролежнем или обморожением, этот несчастный выслушивает такой поток ласковых слов в свой адрес, который не слышал, наверное, и в детстве. Каждому – что-то индивидуальное и искреннее. Дядь Серёжа рассмотрит татуировки на плечах и сделает выводы, расспросит про житьё-бытьё, узнает «за приют», и если «товаристч» спит и живёт в машине, то Дядь Серёжа обязательно обсудит с ним марку и модель «дома на колёсах». Дядь Серёже не помеха ни четыре промилле в крови «товристча», ни запах, от которого с непривычки можно рухнуть, ни нечленораздельная речь… Дядь Серёжа преображает безымянных, неспособных представиться неопределимого возраста и пола людей во вполне чистеньких Викторов, Андрисов, Вероник. Причём мы заполняем в это время первые бумаги, готовим перевязки и т.д., и слышим за стенкой только Дядь Серёжины «дружище», «повернись, брат», «ну, будешь красавица», «зайчик ты мой» и прочее и прочее…

Недавний случай. Привезла скорая бедолагу с червивыми ножками. Мы с Дядь Серёжей приступили к работе, я занимаюсь сгнившими ногами и уборкой сопутствующего кишащего в гнили «зоопарка», оценивая, что тут еще можно спасти, а Дядь Серёжа переоблачает и наводит мосты. Увидел тату на плече, и понеслось: «Брат! Да ты десантник! Где служил? Сколько прыжков?». Отмывает его и приговаривает «Ну что ж ты, дружище, десантура, давай, бросай пить, ну как же так! Сейчас поедешь в отделение, там подлатают твои ножки!» – и увозит его в отделение на каталке под приговоры: «Десантура, дружище, давай, держись, ты же десантник!»… Дядь Серёжа научил меня тому, что с каждым страдающим человеком можно найти свой язык… И если контакта не случилось, значит, пока что это ты его не нашёл.

Дядь Серёжа научил меня тому, что с каждым страдающим человеком можно найти свой язык

Дядь Серёжа учит своим примером не «включать технику активного слушания», когда ты с умным видом киваешь, поддакиваешь, издаешь риторические междометия, чтобы поддержать ненужный разговор, а по-настоящему «включаться» в человека рядом. Так гораздо легче почувствовать, что именно и отчего у него болит, что произошло и что теперь со всем этим делать. Уже заметила, что людей с ожогами средней и хуже тяжести важнее всего успокоить, убедить, что они в безопасности. Как правило, их в буквальном смысле трясёт, крупной такой дрожью. И не прикоснуться: огромные площади тела – как оголённые провода. Трясущегося от страха или горя человека порой нужно обнять, так делают сёстры, анестезиологи… А обожженного человека как обнимешь? Правильно, так, как это делает Дядь Серёжа, – сердцем.

Так мы принимали несчастную женщину – назовём её Евгения. Ей пятьдесят, у неё рассеянный склероз. Она почти не ходит, с трудом говорит, левый глаз смотрит куда-то вверх и в потолок. Скорую вызвал испуганный муж – за неделю до этого она облилась горячим чаем: ожоги живота, ног, руки. Неправильно обработанные ожоги воспалились, от боли она перестала спать. Со своим основным диагнозом она живёт уже двадцать лет. Практически не встаёт с постели, не может работать, читать. За ней ухаживает муж. Все эти двадцать лет. Если бы можно было сфотографировать или зарисовать ту любовь, с которой он на неё смотрел и гладил по голове… Стандартная анкета, для документации, спрашиваю: «Сколько было беременностей?» – «Пять». (Думаю: «Ну, слава Богу, значит, и дети помогают».) Следующий вопрос анкеты: «Сколько родов?» Вдруг посмотрела на меня таким страшным взглядом, полным какой-то чудовищной, нечеловеческой муки, и жутко прошептала: «Дура была…». Муж заботится о ней в одиночку. Чтобы помочь Евгении пересесть на каталку, нужно крепко её обнять. Обнимая, погладить по плечу. Всё будет хорошо, ожоги заживут.

Следуя методике Дядь Серёжи, мне уже, за столь недолгую практику, приходилось пританцовывать, выслушивать целые приключенческие истории, рассказывать анекдоты и даже петь «Мурку». То ли забавный, то ли позорный эпизод биографии. Один мужичок с богатым тюремным опытом, идентифицирующий себя как «Фёдорыч», употребил не по назначению дезинфекционное средство и ругался на сестёр, пытавшихся его перевязать, так, что их сдуло из палаты. Вызвали дежурного хирурга, мол, разбирайтесь как хотите. Пришла я, метр с кепкой в желтом костюмчике. Говорю, так и так, дорогой Фёдорыч, я на Вашем языке, так сказать, ни бельмеса, так что ищем компромисс. Через пять минут я уже была «Петровной», и мы столковались на том, что «ты перевяжешь, но мы споём». Я говорю, пожимая плечами: «Ну, из Вашего репертуара я только “Мурку” знаю…» И перевязку сделали, и соседей развлекли. Сёстры, говорят, когда из-за двери «Мурка, в чём же дело, чего ж ты не имела, разве я тебя не одевал…» услышали, сначала не поняли, а потом так смеялись, что сил не было. Общий язык нашли. И договорились, что сёстры всё-таки женщины, и «крошить батон», или как там, на них, или в их сторону, совершенно недостойно такого солидного мужчины, как «Фёдорыч».

Если можно себе представить человека, включенного в пациентов без остатка, то это Марита

Вот ещё зарисовка о коллеге. Если бы Марита была индейцем, то её индейское имя было бы наверняка «Марита Большое Сердце». Если можно себе представить человека, включенного в пациентов без остатка, то это она. Помнящая каждый медикамент, каждый нюанс из обследований, каждые свежие показатели из анализов крови, каждый операционный момент, причем даже о давно выписавшихся пациентах. Думающая об актуальном в данный момент и днем, и вечером, и в выходной, и на дежурствах, и дома. Она не стесняясь даёт свой личный номер телефона каждому и может подолгу успокаивать родственников, разъяснять в десятый раз решение консилиума… И вроде бы все мы работаем одну работу. И в субботний день, приезжая в отделение перевязать своих, мы практически всем коллективом так или иначе пересекаемся, как будто будний рабочий день… Но Марита это делает с какой-то удивительной отдачей. Обнимает сердцем, по-дядь Серёжевски. А кульминацией этого всего стал такой случай, которому никто, и в особенности она сама, даже не придал значения. Представьте себе, ситуация. В реанимацию из отделения пришлось отправить пациентку со сложной историей, после нескольких операций, вдруг нестабильная гемодинамика, падает давление, гемоглобин ушел куда-то в никуда. Где-то кровит, что-то пытаемся сделать… Утром наш общий обход в реанимации. Отчитывается дежурный реаниматолог, так и так, состояние стабильное, но кровь у пациентки редкой группы, в больнице такой крови нет, переливать нечего, нужно делать сложный заказ в донорский центр, где, возможно, тоже нет. На обходе присутствует и Марита. После суточного дежурства и неспаной ночи. Мы после суток выходим на работу в отделение, это обычная практика. И вот стоит Марита. Коллега толкает её под локоть и просто так спрашивает: «Слух, а у тебя какая группа?». И тут до полуспящей Мариты, видимо, доходит, что и у неё та же самая редкая группа. Следующий кадр этого триллера – Марита в ближайшем донорском пункте уже сдаёт кровь с пометкой, что для нашей пациентки. А через час этот Человечище уже стоял у операционного стола. Донорский центр охотно послал нам нужные массы по заказу, получив новые заготовки. Пациентка так и не узнала, через какие приключения Господь выводил её из реанимации в большой мир.

Может быть, помните Марту из предыдущей статьи? Ту, что с глазами, как у оленёнка Бэмби, маму троих детей? Месяц назад, после жутких мучений, она закрыла глаза и уснула до Всеобщего Воскресения. Помолимся за упокой её замечательной, светлой души. А ещё неделю назад умерла наша Рок-Звезда. Рок-Звезда, потому что носила в себе какую-то удивительную, огненную силу, порыв… О ней я обязательно расскажу в следующих заметках о радостях и печалях маленького хирурга.