Русофобия и славянофобия марксизма

Плакат на здании ГУМа, 1962 г.

На историческом Параде Победы советского народа в Великой Отечественной войне 24 июня 1945 года, напротив Кремля и ленинского мавзолея, на котором стояли руководители коммунистической партии и Советского государства, на стене ГУМа висели портреты Ленина и Сталина, а колоннаду Большого театра украшали портреты Маркса и Энгельса. Мимо них проходили парадным строем наши победоносные войска; они красовались и на послевоенных парадах 9 мая. Идеологическая подоплека этого очевидна. Отечественную войну выиграл как бы не советский народ (при решающей роли русского народа), а коммунистическая партия, ее идеологи и вожди.

Фото: rodina-history.ru

Маркс и Энгельс были европейскими «мыслителями», люто ненавидевшими Россию и русский народ, а вместе с тем всех славян

Но ничего более вопиюще неуместного, чем портреты двух бородатых немцев на парадах Победы над германским и европейским нацизмом, представить себе невозможно, потому что Маркс и Энгельс были европейскими «мыслителями», люто ненавидевшими Россию и русский народ, а вместе с тем всех славян. Но их славяно- и русофобия – не личная прихоть, а давняя европейская болезнь, и основоположники «верного и всепобеждающего учения» были ею серьезно больны. Что это за болезнь, и какими ее симптомами страдали Энгельс и Маркс? Давайте вкинем в эту застарелую, а ныне очень злободневную проблему, которая приняла в современной Европе форму паранойи и имеет прямое отношение к России.

Тысячелетие ненависти

Невская битва. Лицевой летописный свод

Истоки славянофобии и русофобии восходят к Великому расколу 1054 года. С тех пор в Западной Европе, населенной романо-германскими народами, стало складываться ощущение восточной границы «истинно христианского мира», за которой находится нечто чужое, таинственное, враждебное, чего нужно опасаться и с чем нужно бороться. А так как жили там славянские народы, то Западная Европа и Римский престол начали тысячелетнюю борьбу со славянством, часто опираясь на западнославянский католический польский этнос.

Санкционированные Святым престолом крестовые походы двигались двумя потоками: основной поток шел волнами через Византию в Палестину, а другой в XIII веке двинулся на населенный славянами восток и северо-восток Европы. Рыцари немецкого католического духовно-рыцарского Тевтонского ордена и учрежденных им Ордена меченосцев (1202–1237) и Ливонского ордена (1237–1561) пошли с мечом и огнем на «славянских варваров», желая захватить их плодородные земли и обратить в свою веру. Это нашествие европейских «цивилизаторов» остановила в 1240-е годы ослабленная монгольским нашествием Новгородская Русь, ведомая новгородским (ныне святым) князем Александром Невским, а в битве при Грюневальде (1410) объединенные силы славян под предводительством польского короля Владислава II Ягайло и великого князя литовского Витовта одержали решающую победу над войском Тевтонского ордена, положив конец немецкой экспансии.

Грюнвальдская битва. Художник: Ян Матейко, 1878 г.

Но под воздействием поражений от славян и с созданием в конце XV века Московского государства в Западной Европе стал формироваться основанный на нелепых фобиях большой идеологический миф о Московии и «московитах». Всем известный писатель эпохи Возрождения Франсуа Рабле (1494–1553) ставил в один ряд «московитов, индейцев, персов и троглодитов». В сущности, это была уже русофобия, хотя такого термина тогда не существовало.

Особую роль в распространении неприязни к «московитам» сыграла Прибалтика, где в ходе католической колонизации региона, когда тевтонские рыцари обращали в христианство языческие балтийские и прибалтийско-финские племена, превращая новообращенных предков латышей и эстонцев в крепостных на завоеванных землях, сложился особый слой остзейских^[1] дворян^[2], которые основали в Прибалтике города и крепости и ввели феодальное управление. В XVI веке остзейские дворяне приняли лютеранство, завоеванные ими церковные владения объявили своей собственностью, а обращенных в католичество местных жителей переобратили в лютеран. Остзейские феодалы обзавелись в Ливонии и Эстляндии крупными земельными наделами и стали контролировать основные торговые пути и гавани на побережье Балтийского моря, живя в довольстве и достатке.

Но их прибыльные владения стали ареной борьбы Великого княжества Литовского (с 1569 г. – Речи Посполитой), Московского царства, Швеции и Дании. Разгорелась Ливонская война (1558–1583) – первая большая война России (тогда Московского царства) с объединенной Европой, четко обозначившая для западного человека восточные пределы Европы, которые кончались за рекой Нарвой и Псковским озером. Когда в 1558 году московский царь Иван IV (Грозный) начал войну с Ливонской конфедерацией и та была вынуждена пойти под власть Речи Посполитой, остзейские бароны, опасаясь, что «московиты» отберут у них земли и богатства, стали стращать европейцев «московитской» угрозой и распространять жуткие небылицы о Московском царстве, угрожающем Европе^[3].

Взятие Нарвы Иваном Грозным. Б.А. Чориков, 1836 г.

Ливония была объявлена «восточным бастионом» европейской цивилизации. Против «восточных варваров» в союзе с Ливонским орденом выступили Литва и Польша (Речь Посполита), Дания, Швеция и много наемников со всей Европы. Целью Московии было объявлено «окончательное разрушение и опустошение христианского мира» и выдвинут лозунг священной войны Европы против «дьявольских сил», наползающих с Востока. Началась мощная идейно-психологическая война против России, включавшая издание русофобских книг и печатание «летучих листков» (листовок), включавших короткие иллюстрированные тексты для массового читателя. Они были дешевы, просто написаны и охватили значительную часть населения Европы.

Русофобская пропаганда велась по нескольким направлениям. «Страшных московитов» представляли через образы Ветхого Завета. Спасение Ливонии сравнивалось с избавлением Израиля от тирании египетского фараона, а Ивана Грозного сравнивали с тем фараоном, Навуходоносором и Иродом. Его постоянно называли тираном, так что слово «тиран» с тех пор стало нарицательным для определения всех правителей России. Авторы листовок утверждали, что «московиты» – это и есть легендарный библейский дикий народ Мосох, с нашествием которого связывались предсказания о конце Света.

Второй популярной темой «ливонской» пропаганды был показ «азиатской» природы русских. Иван Грозный изображался одетым в платье турецкого султана. Писали о его гареме из 50 жен, которых он убивал, а на листовках изображались его опричники, стреляющие ради забавы из луков по бегающим по полю нагим девушкам.

Ливонские листовки были полны описаниями жестоких казней, коим «московиты» якобы подвергали беззащитных ливонцев

Третья тема – зверства «варваров-нехристей» в Ливонии. Листовки были полны описаниями жестоких казней, коим «московиты» якобы подвергали беззащитных ливонцев. Тексты снабжались жуткими гравюрами.

И, наконец, отвращение к «московитам» возбуждалось фантастическими рассказами об их ужасных манерах (одеваются не так, едят не так, часто купаются и пр.). Очень популярной была тема «греховного» семейного купания в русских банях мужчин и женщин, что до эпохи Екатерины II в крестьянской Руси было обычным делом^[4].

Ю. Крижанич^[5] – славянофил, выдвинувший идею объединения славян – так описал приемы русофобской пропаганды:

«Когда пишут что-либо о русском народе, пишут, как видим, не историю, а язвительную и шутейную песнь. Наши пороки, несовершенства и природные недостатки преувеличивают и говорят в десять раз больше, чем есть на самом деле, а где и нет греха, там его придумывают и лгут»^[6].

Так русофобия из Прибалтики распространилась по всей Европе и вошла в сознание европейцев. До начала XVIII века она превалировала, как презрение к «варварам-московитам». Но после победы Петра I в Великой Северной войне (1700–1721), когда на востоке Европейского континента вдруг возникла огромная мощная держава, с которой Европа не знала, что делать, к презрению к «московитам» добавились ненависть и «руссо-боязнь». Тем самым сформировался классический феномен фобии (с приставкой «руссо»), как сочетание ненависти (с налетом презрения) и страха. Начались сложные взаимоотношения Европы и Российской империи, в которых европейцы всегда стремились Россию ослабить или обмануть.

Полтавская битва. Художник: Пьер-Дени Младший Мартен, 1726 г.

С конца XVIII века боязнь России и русских в сочетании с ненавистью к ним отчетливо проявились в общественной и политической жизни Великобритании, что объясняется соперничеством Российской и Британской империй за влияние в Евразии, вошедшим в историю как Большая игра. Само понятие «русофобия» (russophobia) было введено в 1836 году английскими радикалами в полемических целях, как обозначение иррационального страха перед «русской угрозой», под которой подразумевалось не столько сама Россия и русский народ, сколько возможные угрозы со стороны Российского государства британским интересам в Центральной Азии, Индии и на Ближнем Востоке. Слово russophobia в английской печати того времени означало «боязнь России», сочетавшуюся с созданием негативного образа Российской империи, что не всегда предполагало неприязнь к русским. Тем не менее в XIX веке термин «русофобия» укоренился в англоязычной печати, откуда распространился по миру.

Во времена Екатерины II в Европе родилась поговорка: «Русский страшнее турка»

Русофобия жила и в континентальной Европе, которую запугивали русской угрозой, стряпая фальшивки вроде «Завещания Петра I», где говорилось о стремлении России к мировому господству. Во времена Екатерины II в Европе родилась поговорка: «Русский страшнее турка». Особую лепту в распространение русофобии в Старом Свете внесла книга французского маркиза Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году», автор которой, видимо, не найдя в России удовлетворения своим содомским грехам, вылил на Россию и ее общество ушат помоев, которые разлились по Европе. Книга рисовала чрезвычайно мрачный образ России как отсталого государства, чьи жители ленивы и тупы; где жизнь настолько отвратительна, что матери оплакивают своих детей при рождении, как при смерти; а правит ей глупый деспот, достойный своего жалкого народа. Кюстин объяснял выдуманное им плачевное положение дел в России влиянием Русской Православной Церкви и последствиями монгольского нашествия.

Особую группу евро-русофобов составляли идейные либералы и демократы, которые сочувствовали европейским национально-освободительным движениям (польскому, итальянскому, венгерскому) и видели в Российской империи преграду на пути этих народов к свободе. С этим связаны всплески русофобии в Европе во время двух польских (1831, 1863–1864) и венгерского (1848–1849) национальных восстаний, а также Крымской (1853–1855) и Русско-турецкой (1877–1878) войн. Такого рода «либеральная» евро-русофобия нашла отклик в среде российской интеллигенции (А. И. Герцен и др.).

К началу XX века неприязнь к русским (как и евреям) была очень распространена в Европе, хотя не афишировалась. В разных войнах европейские державы старались привлечь на свою сторону Россию, называли ее союзницей, хотя на деле союзниками России не были, а преследовали свои корыстные интересы. В Европе расплодились расовые теории, в которых русских называли «варварским народом» и даже «недочеловеками».

Коллективная фотография военнослужащих вермахта. На школьной доске написано мелом: «Русский должен умереть, чтобы жили мы» (нем. Der Russe muß sterben, damit wir leben). Оккупированная территория Брянской области, 2 октября 1941 г.

Квинтэссенцию этих взглядов явила идеология гитлеровского нацизма. Выступая 13 июля 1941 года в Штеттине перед своим активом, рейхсфюрер СС Гиммлер заявил:

«Когда вы, друзья мои, сражаетесь на Востоке, вы продолжаете ту же борьбу против того же недочеловечества, против тех же низших рас, которые когда-то выступали под именем гуннов, позднее… под именем венгров, а впоследствии под именем татар; затем они явились снова под именем Чингисхана и монголов. Сегодня они называются русскими под политическим знаменем большевизма»^[7].

На фотографии военнослужащих вермахта, сделанной 2 октября 1941 года, на школьной доске мелом было написано: «Русский должен умереть, чтобы жили мы»

Недочеловеки подлежали уничтожению. И нацистская Германия особыми методами, осужденными Нюрнбергским трибуналом как военные преступления и преступления против человечности, решала давнюю европейскую проблему, уничтожая евреев и русских. Делал это не только «черный орден СС». На коллективной фотографии военнослужащих вермахта, сделанной 2 октября 1941 года в Брянской области, на школьной доске мелом было написано: «Русский должен умереть, чтобы жили мы».

«Россия – Запад. Тысячелетняя война. Русофобия от Карла Великого до кризиса на Украине. Почему мы так любим ненавидеть Россию», книга Ги Меттана

После Второй мировой войны русофобия на Западе приутихла. Но сейчас, в связи с событиями на Украине, русофобия в Европе буквально брызжет слюной, принимая форму бешеной паранойи. Современный швейцарский политолог и журналист Ги Меттан в своей нашумевшей книге «Россия – Запад. Тысячелетняя война. Русофобия от Карла Великого до кризиса на Украине. Почему мы так любим ненавидеть Россию» (2015) так определил это явление:

«Русофобия является феноменом коллективной психологии, психопатией, подпитывающейся за счет тенденциозной интерпретации фактов и ситуаций таким образом, чтобы в конечном счете выставить Россию, россиян или их лидера в негативном свете. Как и антисемитизм, русофобия не является явлением переходного периода, связанного с конкретными историческими событиями. Она, как и враждебное отношение к евреям, приобретает разные формы в результате своей трансформации в зависимости от контекста и страны. Она не является результатом заговора, так как формируется и открыто распространяется средствами массовой информации».

***

Наряду с русофобией, в Европе издревле существует славянофобия – неприятие «цивилизованными» европейцами славян (исключая поляков), которых они считали варварами, стоящими на пути прогрессивного развития Европы. Славянофобия толкала крестоносцев на завоевание славянских земель. А когда их время ушло, славянофобия в Европе продолжала жить и в середине XIX века получила «научное» обоснование.

Жозеф-Артюр де Гобино, основоположник европейской расовой теории

Основоположник европейской расовой теории, французский барон Жозеф-Артюр де Гобино (1816–1882), в своем четырехтомном сочинении «Опыт о неравенстве человеческих рас» (1853–1855) отнес славян к «низшей расе» и написал, что славяне, будучи некогда в древности белым арийским народом, «ушли на северо-восток нашего континента и там вступили в разрушительное соседство с финнами», вследствие чего «славянский язык, имеющий общие родовые признаки арийских языков, подвергся сильному финскому воздействию. А что касается внешних признаков, они также приблизились к финскому типу». Гобино приписывал славянам пассивность «в результате большой пропорции жёлтой крови» и, сравнивая славянские и семитские народы, писал:

«Славяне выполняли в Восточной Европе ту же функцию долгого и молчаливого, но неотвратимого влияния, какую в Азии взяли на себя семиты. Подобно последним, они создавали стоячее болото, в котором, после кратковременных побед, тонули все более развитые этнические группы».

Очерк о неравенстве человеческих рас Жозеф-Артюра де Гобино. Париж, издательство Firmin-Didot frères, 1853–1855. Оригинальное издание, напечатанное за счет автора тиражом всего 500 экземпляров

И далее:

«На Западе славяне могут занимать только подчиненное социальное положение и вряд ли будут играть заметную роль в будущей истории, как не играли ее в прошлом, если бы не огромная территория, которую они занимали. Находясь на границе между Европой и Азией, славяне служат естественным переходным элементом между своими западными и восточными монголоидными сородичами»^[8].

На теорию Гобино долго не обращали внимания, пока в 1876 году он не встретился с композитором Рихардом Вагнером, который восторженно отозвался о его идеях и способствовал их распространению через своего зятя, жившего в Германии английского германофила-расиста Хьюстона Чемберлена (1855–1927) – одного из творцов нацистской идеологии, у постели которого утирал слезы Геббельс, а один из биографов Гитлера Г. Шотт назвал Чемберлена «провидцем Третьего рейха» и в 1934 году написал:

«Немецкий народ, не забудь и всегда помни, что это “иностранец” Чемберлен назвал “иностранца” Адольфа Гитлера твоим фюрером»^[9].

К «недочеловекам» Либенфельс относил и славян

Теорию Гобино о «высших» и «низших» расах взяли на вооружение и австрийские расисты. Австрийский монах и публицист Йорг Ланц фон Либенфельс в книге Theozoologie (1904) вывел теорию «зоочеловечества», разделив людей на призванную править «арийскую расу», или «народ бога» (Gottmenschen), и представителей «низших рас» и больных, коих он отнес к недочеловекам (Untermenschen) и призвал их стерилизовать или сослать на Мадагаскар. К «недочеловекам» Либенфельс относил и славян.

Генрих Гиммлер в опубликованной в 1940 году брошюре по расовой теории «Эсэсовец и вопрос крови» так определил ареал жизнедеятельности нордической «расы господ»:

«Основная область распространения нордической расы охватывает побережье Северного и Балтийского морей, Северную Германию, Данию, Скандинавию, Англию и Голландию».

«Эсэсовец и вопрос крови», брошюра Генриха Гиммлера

Остальные территории Европы, по его мнению, населяют представители других рас и «варвары» (славяне), подлежащие нещадной эксплуатации и уничтожению.

В итоге славяно- и русофобия, как имманентно присущая западноевропейской цивилизации форма расизма и агрессивной ксенофобии, пустила глубокие корни в Европе. Неудивительно, что к ней примкнули основоположники «науки» о капитализме и революции К. Маркс и Ф. Энгельс, значительная часть интеллектуального наследия которых (помимо описания исторической миссии пролетариев, коим «нечего терять кроме своих цепей, приобретут же они весь мир») посвящена славянской и русской тематике. До конца 1950-х годов эта тема в СССР не освещалась. После выхода полного собрания сочинений Маркса и Энгельса ее заметили в узких кругах столичной интеллигенции, но она не афишировалась, а партийные идеологи всячески ее «задвигали».

Игорь Ростиславович Шафаревич

Лед тронулся в годы перестройки, когда об этом заговорили, а известный советский математик, член Российской академии наук И. Р. Шафаревич издал брошюру «Русофобия», которая высветила проблему и способствовала популяризации этого термина. После развала СССР о русофобии открыто заговорили на официальном уровне, потому что она стала проблемой во многих постсоветских странах. Заговорили о ней и марксисты. Этапным в переосмыслении марксизма в славяно-русском контексте стало вышедшее в 2008 году исследование видного советского и российского ученого-химика и обществоведа, главного научного сотрудника Института социально-политических исследований РАН, профессора МГУ С. Г. Кара-Мурзы «Маркс против русской революции». Оно вызвало шквал негативных эмоций у ортодоксальных марксистов старой советской школы, хотя Кара-Мурза ничего крамольного не сделал, а лишь прочел и осмыслил то, что написано в полном собрании сочинений Маркса и Энгельса, изданном под эгидой Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, причем привел лишь некоторые цитаты. Но так как опровергнуть их невозможно, российские коммунисты пытаются это исследование не замечать. Ведь Кара-Мурза показал, что Маркс и Энгельс были ненавистниками России и махровыми славяно- и русофобами (особенно Энгельс), а отсюда прямые нити к взглядам В. И. Ленина на Россию и русский народ, во-многом определившие их трагическую судьбу в XX веке.

Вот что пишет Кара-Мурза:

«Ворошить представления Маркса и Энгельса о народах для нас болезненно потому, что они замешены на ненависти и жестком расизме^[10] по отношению именно к русским и России. Это для нас вообще непривычно, мы долго не могли поверить в расизм немцев, уже сжигающих наши села, а уж слышать такое от людей, чьи портреты несколько десятилетий висели в России во всех кабинетах, вызывает психологический шок. Но надо его спокойно преодолеть, не поддаваясь уязвленному национальному чувству. Конечно, было бы проще изучить эту болезненную тему на примере какого-то другого народа… Но так уж получилось. Маркс и Энгельс – мыслители Запада, причем мыслители, выдвинувшие большую доктрину мироустройства под эгидой Запада, одну из основных моделей глобализации с устройством мира по принципу “центр – периферия”. А Россия у Запада с ХVI века (с Ливонской войны) – как кость в горле… Русофобия – старая, укорененная часть западной культуры, надо смотреть на эту реальность, не впадая в истерику от того, чего нельзя изменить. Нам жить – и с Западом, и с марксизмом, хотя бы он и ушел под прикрытие новых идеологических наслоений. А значит, надо их знать… Проблему отношения классового подхода и этнических представлений в марксизме необходимо знать потому, что эта глава марксизма прямо повлияла на ход исторического процесса в России»^[11].

С этим трудно не согласиться, поэтому давайте поглубже вникнем в эту ранее запретную тему, прочтя изданные в СССР тома сочинений Маркса и Энгельса и осмысляя написанное там.

«Реакционные народы исчезнут с лица земли…»

Взрыв ненависти к славянам и Российской империи у Маркса и Энгельса возник после поражения европейских революций 1848–1849 годов. Эти события, вспыхнувшие весной 1848 года по всей Европе (во Франции, Австрийской империи, на Сицилии и в Итальянских государствах, в Южной Пруссии, Польше, Валахии и Молдавии) и названные «весной народов», выразились в форме неповиновения существующей власти, вооруженных восстаний и декларирования новой государственности. Вспыхнувшие сразу во многих местах движения носили антифеодальный и национально-освободительный характер. Участники выступлений требовали свержения монархии (во Франции), национального освобождения (в Австрийской империи) и объединения (Германия, Италия) или выделения из существовавших государств (Венгрия, Польша), а также требовали демократизации общественной жизни.

Катализаторами общеевропейской «смуты» стали выступления в январе 1848 года на Сицилии и антимонархическая революция во Франции. Весной революционные выступления охватили почти всю Европу и всюду казались близкими к успеху. Во Франции монархия снова была свергнута и сменилась республикой. В ряде крупных немецких и итальянских государств, а также в Австрии были приняты либеральные конституции. Вена предоставила венграм и чехам автономию и национальный статус. Казалось, что на революционной волне возникнут итальянское и германское государства, которые быстро сформируют единые нации.

Единственная сохранившаяся страница рукописи первого черновика «Коммунистического манифеста»

Но летом 1848 года среди революционеров произошел раскол. Немецкие реформаторы бесконечно спорили о дальнейших действиях, не закрепив первоначальный успех. Во Франции разразились уличные бои между реформаторами среднего класса буржуазии и пролетарскими радикалами, призывавшими к коммунистической революции, идеологи которой написали «Манифест Коммунистической партии». По Европе забродил «призрак коммунизма», разбивший единую революционную волну. Воспользовавшись этим, осенью 1848 года застигнутые врасплох аристократы и их сторонники перешли в контрнаступление. Летом 1849 года революционеры потерпели ряд поражений. К власти в Европе вернулись прежние политические силы, а многие лидеры революций были убиты или ушли в изгнание. Европейские революции были подавлены, хотя некоторые социальные реформы остались в силе, а национальные движения в Германии, Италии и Венгрии позже достигли своих целей.

Эти события оказали существенное влияние на ход политических процессов в Европе. Они потрясли Австрийскую империю, представлявшую собой многонациональное государство с сильными центробежными тенденциями, управляемое Габсбург-Лотарингским домом, вышедшим из Священной Римской империи. Стремясь укрепить центральную власть в «рыхлом» государстве, немецкая верхушка Вены опиралась на сохранение и упрочение социально-экономической гегемонии этнических немцев, составлявших менее четверти населения империи при славянском большинстве, а потому имперские власти проводили политику германизации. Особую роль в этом процессе играли немецкие города и крепости в центре, на севере и востоке страны, основанные в ходе саксонской колонизации XII–XIII веков.

Карл Маркс в 1861 году

Но политика германизации натолкнулась на сопротивление со стороны национальных меньшинств и народов, которые до вхождения в Австрийскую империю имели давнюю историю собственной государственности (венгры, чехи, поляки). Особенно сильным оказалось сопротивление венгров, вылившееся в 1848 году в национальное восстание, в подавлении которого (по просьбе австрийского императора Франца-Иосифа I) участвовали посланные Николаем I русские войска. Поражению венгерского восстания также способствовала пассивная позиция населявших империю славянских народов, не оказавших венграм должной поддержки. Тогда же среди угнетаемых немцами славян возникло общественное движение панславизма^[12], основанное на идее национального освобождения славянских народов Восточной и Южной Европы, получившая поддержку в России на общественном уровне и во власти. Панславизм стал одной важных идеологем российской внешней и внутренней политики. Одним из идеологов панславизма был русский мыслитель и революционер, теоретик народничества и социального анархизма М. А. Бакунин.

Маркс и Энгельс сочли славян виновными в поражении общеевропейской революции. Энгельс в те дни написал:

«За это трусливое, подлое предательство революции мы (это кто, немцы? – А. М.) когда-нибудь еще жестоко отомстим славянам»^[13].

Основоположники коммунистической идеологии возненавидели славян (исключая поляков)

Основоположники коммунистической идеологии возненавидели славян (исключая поляков), их стремление к объединению и выдвинули теорию в духе Гобино о революционных (прогрессивных) и контрреволюционных (реакционных) народах, призывая к беспощадной войне первых против вторых. К прогрессивным народам немецкий еврей Маркс (чьи потомки испытают на себе «цивилизованность» европейцев) и чистокровный немец Энгельс отнесли «большие» и «жизнеспособные» народы Европы, а к реакционным – малые славянские народы (жившие в империях Габсбургов и Османов) и «варваров-московитов», как по европейской традиции называли русских людей эти два европейца. Между тем на волне революций 1848 года у славянских народов возникла тяга к объединению, выразившаяся в идеологии панславизма, которую Маркс и Энгельс восприняли в штыки. В январе 1849 года Ф. Энгельс опубликовал в газете Neue Rheinische Zeitung (№ 194) статью «Борьба в Венгрии», где дал такое определение панславизму:

«Панславизм возник не в России или Польше, а в Праге и в Аграме^[14]. Панславизм – это союз всех малых славянских наций и национальностей Австрии и, во вторую очередь, Турции для борьбы против австрийских немцев, мадьяр и, возможно, против турок… Панславизм по своей основной тенденции направлен против революционных элементов Австрии, и потому он заведомо реакционен. Эту реакционную тенденцию панславизм немедленно обнаружил двойным предательством: он принес в жертву своей жалкой национальной ограниченности единственную славянскую нацию, доныне выступавшую на стороне революции, – поляков; он продал себя и Польшу русскому царю. Непосредственной целью панславизма является создание славянского государства под владычеством России от Рудных и Карпатских гор до Чёрного, Эгейского и Адриатического морей – государства, которое, помимо немецкого, итальянского, мадьярского, валашского, турецкого, греческого и албанского языков, охватывало бы приблизительно еще дюжину славянских языков и основных диалектов. Всё это вместо взятое связывалось бы не теми элементами, которые до сих пор связывали Австрию и способствовали ее развитию, а абстрактными качествами славянства и так называемым славянским языком, разумеется общим для большинства населения. Но где существует это славянство, как не в голове некоторых идеологов, где существует “славянский язык”, как не в фантазии гг. Палацкого, Гая и К° и отчасти в старославянском богослужении русской церкви, не понятном уже ни одному славянину? В действительности все эти народы находятся на самых различных ступенях цивилизации, начиная с довольно высоко развитой (благодаря немцам) современной промышленности и культуры Богемии и кончая почти кочевым варварством хорватов и болгар; поэтому в действительности все эти нации имеют самые противоположные интересы. В действительности славянский язык этих десяти-двенадцати наций состоит из такого же числа диалектов, которые большей частью непонятны друг для друга и могут быть даже сведены к различным основным группам (чешская, иллирийская, сербо-болгарская); вследствие полного пренебрежения к литературе, из-за некультурности большинства этих народов эти диалекты превратились в настоящий простонародный говор и, за немногими исключениями, всегда имели над собой в качестве литературного языка какой-нибудь чужой, неславянский язык. Таким образом, панславистское единство – это либо чистая фантазия, либо, – русский кнут»^[15].

Фридрих Энгельс между 1840 и 1859 годами

В этой цитате виден германофильский расизм Энгельса. Под «элементами, которые до сих пор связывали Австрию и способствовали ее развитию» он подразумевает немцев, а к «некультурным народам» относит славян, которым в противостоянии с германским миром нужен «русский кнут». А дальше, говоря о венгерском восстании, Энгельс пишет:

«Даже с падением Будапешта у мадьяр останется еще большая нижневенгерская степь, местность, как бы нарочно созданная для кавалерийской партизанской войны и имеющая множество почти неприступных пунктов среди болот, где мадьяры могут закрепиться. А мадьяры, почти все мастера верховой езды, обладают всеми качествами для ведения такой войны. Если императорская армия осмелится вступить в эту пустынную область, где она должна будет весь свой провиант получать из Галиции или Австрии, ибо здесь она буквально ничего не найдет, то трудно сказать, как она сможет там удержаться… Дело мадьяр далеко не так плохо, как хочет нас уверить подкупленный черно-желтый (цвета флага Австрийской империи. – А. М.) энтузиазм. Они еще не побеждены. Но если они и падут, то падут с честью, как последние герои революции 1848 года, и поражение это будет лишь временным. Тогда на один момент славянская контрреволюция нахлынет на австрийскую монархию со всем своим варварством, и камарилья увидит, каковы ее союзники. Но при первом же победоносном восстании французского пролетариата, которое всеми силами старается вызвать Луи-Наполеон, австрийские немцы и мадьяры освободятся и кровавой местью отплатят славянским варварам. Всеобщая война, которая тогда вспыхнет, рассеет этот славянский Зондербунд и сотрет с лица земли даже имя этих упрямых маленьких наций. В ближайшей мировой войне с лица земли исчезнут не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы. И это тоже будет прогрессом»^[16].

«Контрреволюционные» славянские народы (кроме поляков), по мнению Энгельса, должны исчезнуть с лица земли!

То есть в грядущей всеевропейской войне должны исчезнуть «не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы», к коим Энгельс относит славян, и это, по его мнению, «будет прогрессом». «Контрреволюционные» славянские народы (кроме поляков), по мнению Энгельса, должны исчезнуть с лица земли! Сравните это с цитатой из речи Гиммлера перед войсками СС, отправлявшимся в 1941 году на Восточный фронт (под Ленинград):

«Это война идеологий и борьба рас. На одной стороне стоит национал-социализм: идеология, основанная на ценностях нашей германской, нордической крови. Стоит мир, каким мы его хотим видеть: прекрасный, упорядоченный, справедливый в социальном отношении, мир, который, может быть, еще страдает некоторыми недостатками, но в целом счастливый, прекрасный мир, наполненный культурой, каким как раз и является Германия. На другой стороне стоит 180-миллионный народ, смесь рас и народов, чьи имена непроизносимы и чья физическая сущность такова, что единственное, что с ними можно сделать, – это расстреливать без всякой жалости и милосердия»^[17].

Оставлю это без комментариев.

О беспощадной борьбе со славянством и «московитами», которые якобы стоят на пути европейских революций и исторического прогресса, Энгельс пишет и в других своих работах. В феврале 1849 года он печатает в газете Neue Rheinische Zeitung статью «Демократический панславизм», в которой, анализируя причины неудач европейских революций и полемизируя с Бакуниным, предельно откровенно излагает свои взгляды на славянство, Россию и русский народ. Энгельс констатирует:

«Горький опыт привел к убеждению, что “братский союз европейских народов” может быть осуществлен не при помощи пустых фраз и благих пожеланий, а лишь при помощи радикальных революций и кровавой борьбы; что речь идет не о братском союзе всех европейских народов под одним республиканским знаменем, а о союзе революционных народов против контрреволюционных, союзе, который может быть осуществлен не на бумаге, а только на поле сражения. Во всей Западной Европе этот горький, но необходимый опыт уничтожил всякое доверие к ламартиновским^[18] фразам. Напротив, в Восточной Европе всё еще существуют фракции, якобы демократические, революционные фракции, которые продолжают служить эхом этих фраз и сентиментальных чувств и проповедовать евангелие братства европейских народов. Эти фракции… суть демократические панслависты различных славянских народов»^[19].

Затем он пишет:

«В чем же состоят великие, страшные преступления немцев и мадьяр против славянской национальности? Мы не говорим здесь о разделе Польши, который сюда не относится, мы говорим о “вековой несправедливости”, якобы причиненной славянам. Немцы снова отвоевали на севере у славян прежде немецкую, а впоследствии славянскую область от Эльбы до Варты; это завоевание было обусловлено “географическими и стратегическими соображениями”, вытекавшими из раздела Каролингской монархии. Эти славянские области полностью германизированы; дело это уже сделано и не может быть исправлено, разве только панслависты разыщут исчезнувшие сербский, вендский и ободритский языки и навяжут их жителям Лейпцига, Берлина и Штеттина. Но что указанное завоевание было в интересах цивилизации, – этого никто до сих пор не оспаривал»^[20].

То есть Энгельс оправдывает онемечивание славян, живших в междуречье Эльбы и Варты тем, что это было сделано «в интересах цивилизации». Это чистой воды расизм! Точно так же английские колонизаторы оправдывали (и оправдывают) завоевание Индии и других британских колоний. Это англосаксонская расовая теория «окультуривания диких народов» (по Киплингу, «бремя белого человека»), которую в отношении славян применяет Энгельс, опять же предваряя идеологию вождей Третьего рейха.

Читаем дальше его статью. Энгельс пишет:

«У всех панславистов национальность, т.е. фантастическая общеславянская национальность, стоит выше революции. Панслависты согласны примкнуть к революции при условии, чтобы им разрешено было объединить в самостоятельные славянские государства всех славян без исключения, не считаясь с насущнейшими материальными потребностями. Если бы мы, немцы, выставили такие же фантастические условия, далеко бы мы зашли! Но революция не позволяет ставить себе никаких условий. Приходится либо быть революционером и принимать последствия революции, каковы бы они ни были, либо броситься в объятия контрреволюции и в одно прекрасное утро очутиться, быть может, против собственного желания, в одном лагере с Николаем [I] и Виндишгрецем^[21]. Мы и мадьяры должны гарантировать австрийским славянам их самостоятельность – этого требует Бакунин… От нас и других революционных наций Европы требуют, чтобы мы гарантировали силам контрреволюции беспрепятственное существование непосредственно у наших ворот, гарантировали им свободное право устраивать заговоры и вооружаться против революции; мы должны в сердце Германии создать контрреволюционное чешское государство (его уничтожил в 1939 г. Гитлер. – А. М.), мы должны сломить силу немецкой, польской и венгерской революций при помощи вклинившихся между ними русских аванпостов на Эльбе, на Карпатах и на Дунае!

Ненависть к русским у немца Энгельса была «первой революционной страстью», к которой потом добавилась ненависть к другим славянским народам

Мы не намерены делать этого. На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью; со времени революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма против этих славянских народов можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности. Мы знаем теперь, где сконцентрированы враги революции: в России и в славянских областях Австрии; и никакие фразы и указания на неопределенное демократическое будущее этих стран не помешают нам относиться к нашим врагам, как к врагам»^[22].

Ненависть к русским у немца Энгельса была «первой революционной страстью», к которой потом добавилась ненависть к другим славянским народам, к которым Энгельс, ради европейских революций, хочет применить методы «решительного терроризма», называя славян «нашими врагами» – врагами «прогрессивных» европейских наций (немцев, поляков, мадьяр).

Михаил Александрович Бакунин в 1843 году. Портрет Генриха Детлефа Митрейтера

И, наконец, приведя цитату Бакунина из его «Воззвания к славянам»: «Поистине, славянин не должен ничего потерять, а должен выиграть! Поистине, он должен жить! И мы будем жить. Пока будет оспариваться хотя бы малейшая часть наших прав, пока хотя бы единый член нашего общего организма останется отделенным или оторванным от нас, до тех пор мы будем бороться до конца, до тех пор мы будем беспощадно бороться не на жизнь, а на смерть, пока, наконец, славянство не станет великим, свободным и независимым», – Энгельс восклицает:

«Если революционный панславизм принимает эти слова всерьез и будет отрекаться от революции всюду, где дело коснется фантастической славянской национальности, то и мы будем знать, что нам делать. Тогда борьба, “беспощадная борьба не на жизнь, а на смерть” со славянством, предающим революцию, борьба на уничтожение и беспощадный терроризм – не в интересах Германии, а в интересах революции!»^[23].

Каково?! Неудивительно поэтому, что советские и нынешние российские коммунисты упорно не замечают сей опус Энгельса, в котором он относит славян, живущих в Российской и Австрийской империи, к «самым контрреволюционным нациям Европы», называет их врагами и призывает европейцев к борьбе со славянством «не на жизнь, а на смерть», к «борьбе на уничтожение», к «беспощадному терроризму», то есть призывает к геноциду славян, хотя это слово тогда не употреблялось. Отсюда вопрос: чем взгляды Энгельса на славян отличаются от концепций идеологов гитлеровского нацизма?! По сути – ничем! Судя по этой статье, славяно- и русофобия уже трансформировались у 28-летнего Энгельса в отравляющее сознание иррациональное чувство, не подлежащее лечению разумом, с которым Энгельс прожил всю жизнь.

***

Вся желчная ненависть Энгельса к России вылилась в статье «Европейская война», написанной в январе 1854 года, накануне вступления Англии и Франции в русско-турецкую войну. В ней автор призывает главные европейские державы прийти на помощь туркам, атаковать Россию в Балтийском и Чёрном морях и пишет:

«То, что должно быть предпринято в Балтийском море, так же самоочевидно, как и то, что должно быть предпринято в Чёрном море. Необходимо любой ценой добиться союза со Швецией, если понадобится, припугнуть Данию, развязать восстание в Финляндии путем высадки достаточного количества войск и обещания, что мир будет заключен только при условии воссоединения этой области со Швецией. Высаженные в Финляндии войска угрожали бы Петербургу, в то время как флоты бомбардировали бы Кронштадт. Правда, эта крепость занимает очень сильную позицию. Фарватер, ведущий к рейду, едва может пропустить два военных судна, идущие рядом, последние при этом вынуждены подставить свои борты под огонь батарей, расположенных не только на главном острове, но и на небольших скалах, на отмелях и прилегающих островках. Некоторые жертвы не только людьми, но и судами неизбежны… Но что значат три или четыре линейных винтовых корабля в сравнении с Кронштадтом, этим ключом к Российской империи, овладение которым оставило бы Петербург без защиты? Во что превратилась бы Россия без Одессы, Кронштадта, Риги и Севастополя, если бы Финляндия была освобождена, а неприятельская армия расположилась у ворот столицы и все русские реки и гавани оказались блокированными? Великан без рук, без глаз, которому больше ничего не остается, как пытаться раздавить врага тяжестью своего неуклюжего туловища, бросая его наобум то туда, то сюда, в зависимости от того, где зазвучит вражеский боевой клич. Если бы морские державы Европы действовали с такой решимостью и энергией, то Пруссия и Австрия могли бы настолько освободиться от русского контроля, чтобы даже примкнуть к союзникам. Ибо обе немецкие державы, чувствуй они себя в безопасности в своем собственном доме, охотно воспользовались бы затруднительным положением России»^[24].

Энгельс призывает все главные европейские державы объявить крестовый поход против России

Энгельс призывает все главные европейские державы объявить крестовый поход против России, к которому могли бы примкнуть Пруссия и Австрия, чтобы «освободиться от русского контроля». Тогда «Россия, вынужденная держать свои войска в Дунайских княжествах и на кавказской границе, оккупировать Польшу, иметь армию для защиты Балтийского побережья и, в особенности, Петербурга и Финляндии, будет располагать весьма малым количеством войск для наступательных операций», а всеевропейская война разбудит всеевропейскую революцию, которая «юношеским порывом опрокинет планы старых европейских держав и их генералов, как это было в 1792–1800 годах»^[25].

Энгельсовскую концепцию превращения общеевропейской войны в общеевропейскую революцию потом возьмут на вооружение левые европейские социалисты. А Ленин в начале Первой мировой войны в своем манифесте «Война и российская социал-демократия» (1914)^[26], ряде статей и выступлений выдвинет программу действий для своей партии, включавшую триединый лозунг: добиваться поражения России в войне, развала Российской империи и превращения империалистической войны в Европе в гражданскую войну в России с целью захвата большевиками власти и построения через пролетарские революции коммунистической утопии на Земле.

Ну а расчет Энгельса на вступление Австрии и Пруссии в Крымскую войну на стороне англо-франко-турецкой коалиции оправдался. Австрийский император Франц-Иосиф I, чей трон в 1849 году спас Николай I, предал своего спасителя и вместе с Пруссией пригрозил России войной. В апреле 1854 года Австрия подписала союзническую конвенцию с Пруссией, а в июле они совместно потребовали от России вывести войска с территории Молдовы и Валахии, подкрепив свои требования сосредоточением 125 тысяч австрийских войск в Галиции и 180 тысяч прусских войск у границ Польши. Из-за возможного австро-прусского вторжения Россия была вынуждена распылить свои силы и проиграла Крымскую войну. Энгельс лучше, чем русский царь, понимал немецкую душу, в которой жила давняя ненависть к русским. Она жива и сейчас. Посмотрите и послушайте современных немецких политиков, из них так и прёт пещерная русофобия, а в их лицах проглядывает знакомый бородатый лик.

«Жизнеспособные» и «нежизнеспособные» народы

Энгельс в 1879 году

Особое место в сочинениях Ф. Энгельса занимает тема самоопределения европейских народов, где вовсю проявляются его славянофобские взгляды. Весной 1866 года он пишет статью «Какое дело рабочему классу до Польши?» для английской газеты The Commonwealth, где, излагая свой взгляд на эту тему, пишет:

«Право больших национальных образований Европы на политическую независимость, признанное европейской демократией, не могло, конечно, не получить такого же признания в особенности со стороны рабочего класса. Это было на деле не что иное, как признание за другими большими, несомненно жизнеспособными нациями тех же прав на самостоятельное национальное существование, каких рабочие в каждой отдельной стране требовали для самих себя. Но это признание и сочувствие национальным стремлениям относилось только к большим и четко определенным историческим нациям Европы; это были Италия, Польша, Германия, Венгрия. Франция, Испания, Англия, Скандинавия, которые не были разделены и не находились под иностранным господством, были лишь косвенно заинтересованы в этом деле; что же касается России, то ее можно упомянуть лишь как владелицу громадного количества украденной собственности, которую ей придется отдать назад в день расплаты»^[27].

А в письме К. Каутскому 7 февраля 1882 года Энгельс пишет:

«Панславизм теперь больше, чем когда-либо, наш смертельный враг, несмотря на то что он стоит на краю могилы или именно поэтому. Ведь Катковы, Аксаковы, Игнатьевы и К° знают, что как только царизм будет свергнут и русский народ выйдет на сцену, владычеству их навсегда конец. Отсюда эта жажда войны в момент, когда в казне пусто и когда ни один банкир не дает русскому правительству ни гроша взаймы. Вот почему все панслависты так смертельно ненавидят поляков: они единственные антипанславистские славяне, следовательно, – предатели святого славянского дела, и должны быть насильно включены в великославянскую царскую империю, будущей столицей которой явится Царьград, то есть Константинополь. Вы могли бы спросить меня, неужели я не питаю никакой симпатии к малым славянским народам и обломкам народов, разделенных тремя клиньями, вбитыми в славянство: немецким, мадьярским и турецким? В самом деле – чертовски мало… Только тогда, когда после крушения царизма национальные устремления этих карликовых народов освободятся от связи с панславистскими тенденциями к мировому господству, только тогда мы сможем предоставить им свободу действий, и я убежден, что для большинства австро-венгерских славян достаточно будет шести месяцев независимости, чтобы они стали умолять принять их обратно. Но за этими маленькими народами ни в коем случае не будет признано право, которое они теперь сами себе приписывают»^[28].

Право на самоопределение, по мнению Энгельса, имеют лишь «жизнеспособные» европейские народы

Итак, панславизм и славянство (исключая «антиславистскую» Польшу) Энгельс снова называет смертельным врагом Европы и европейских социалистов, потому что панслависты, выражающие волю славян, стремятся к мировому господству (?!). Право на самоопределение, по мнению Энгельса, имеют лишь «жизнеспособные» европейские народы, а угнетаемым славянским народам Энгельс в этом праве отказывает, потому что они «карликовые» и находятся под сенью большой России, хотя в июне 1848 года он поддержал пражское восстание чехов против германо-австрийского гнета и заклеймил угнетателей^[29]. Но когда чехи и другие славянские народы в своих устремлениях к свободе повернулись к России, они стали для Энгельса врагами, потому что вместе с Российской империей якобы тормозят развитие Европы и угрожают ей. Россию же Энгельс видит не как веками сложившееся сообщество разных народов, а как «владелицу громадного количества украденной собственности» («чужой» земли), которую в момент распада империи придется отдать. Тем самым он отражает давнюю антироссийскую политику Европы, мечтающей о развале России.

«Бороться не на жизнь, а на смерть…»

Славяно- и русофобия имеет место во многих работах Энгельса, концептуально повторяющих изложенное нами выше, поэтому мы не будет их цитировать. Остановимся лишь на его поздней статье «Внешняя политика русского царизма» (1889/1890), где Энгельс написал:

«Мы, западноевропейская рабочая партия, вдвойне заинтересованы в победе русской революционной партии. Во-первых, потому, что царская Российская империя является главным оплотом, резервной позицией и вместе с тем резервной армией европейской реакции; потому, что одно уже ее пассивное существование представляет для нас угрозу и опасность. А во-вторых, потому… что своим постоянным вмешательством в дела Запада эта империя задерживает и нарушает нормальный ход нашего развития и делает это с целью завоевания для себя таких географических позиций, которые обеспечили бы ей господство над Европой и тем самым сделали бы невозможной победу европейского пролетариата. Карлу Марксу принадлежит та заслуга, что он первый указал в 1848 году и с тех пор неоднократно подчеркивал, что именно по этой причине западноевропейская рабочая партия вынуждена бороться не на жизнь, а на смерть с русским царизмом»^[30].

Энгельс считает, что само существование Российской империи нарушает нормальный ход европейского развития и делает невозможной победу европейского пролетариата. Отсюда вывод:

«Необходима безжалостная борьба не на жизнь, а на смерть с предательским по отношению к революции славянством… – истребительная война и безудержный террор»^[31].

Это относится ко всем славянским народам и странам, но прежде всего – к России, как главной славянской православной державе, которую основоположники марксизма хотели уничтожить, а с ней и живших в Российской империи славян – великороссов, малороссов и белорусов.

До конца своих дней Энгельс боролся с Россией. В статье «Социализм в Германии» (1891/92) Энгельс ставит задачу перед немецкой социал-демократией:

«Если победа русских над Германией означает подавление немецкого социализма, то в чем же будет состоять при такой перспективе долг немецких социалистов? Следует ли им пассивно подчиниться ходу событий, которые грозят их уничтожить, следует ли им без сопротивления оставить завоеванный пост, за который они несут ответственность перед пролетариатом всего мира? Никоим образом. В интересах европейской революции они обязаны отстаивать все завоеванные позиции и не капитулировать ни перед внешним врагом, ни перед внутренним. А это они смогут выполнить лишь в непримиримой борьбе с Россией и всеми ее союзниками, кто бы они ни были»^[32].

Немецкие социал-демократы вняли этому завету Энгельса. В годы Первой мировой войны они стали ярыми патриотами Германии, выступавшими за войну с Россией и ее союзниками вплоть до полной победы, что привело к их разрыву с большевиками и их лидером Лениным, который в своих статьях поносил немецких «социал-патриотов», хотя сам боролся «не на жизнь, а на смерть» с русским царизмом, за поражение России в войне, за развал и гибель Российской империи. Выступая в феврале 1915 года на конференции заграничных секций РСДРП в Берне, Ленин изрек:

«Победа России влечет за собой усиление мировой реакции, усиление реакции внутри страны и сопровождается полным порабощением народов в уже захваченных областях. В силу этого поражение России при всех условиях представляется наименьшим злом»^[33].

Это апология предательства по заветам Энгельса, которая привела вождя большевиков к альянсу с Германией^[34].

(Продолжение следует.)