Времена не выбирают

Крупные капли дождя стучали в окна междугороднего автобуса; длинными мазками рисуя непогоду, растекались по стеклу; заглушали негромкую монотонную музыку в кабинке водителя. Внутри салона было тепло и сонно, большинство пассажиров дремали. Игорь всматривался в окно сквозь пелену ливня: осенний промозглый ветер гнул траву, срывал последние сухие листья с деревьев; небо серое, жесткое грозило затянувшимся ненастьем. Скоро автобус остановится, и нужно будет выходить из теплого салона в сырость и слякоть. Игорь зябко поежился: зачем и куда он едет? Что за странная прихоть сорвала с места, отправила в эту никому не нужную дорогу?

Сам виноват: сам решил ехать. В последнее время он захандрил. Всё вроде шло как обычно: и работа, и дом, и взрослые дети. Обычно – да вот затосковал… Денег, как всегда, не хватает, подъезд грязный, соседи шумные. По телевизору – катастрофы, коррупция и скандалы шоу-бизнеса, все и всем недовольны. На работе только и разговоров, что о неправильных порядках, не той власти, не той политике, не тех временах. И сам Игорь часто думал так же: да, не так, не то, не те. Как у Высоцкого «Эх, ребята, всё не так, всё не так, как надо!»

Причем как именно надо – точно никто не знал, и как надо – никто вокруг не жил. Каждый, и он сам в том числе, ежедневно совершал сделки со своей совестью, кто-то страдая от этого, кто-то ничуть не страдая, а с упоением катящегося с высокой горы лихача: эх, помирать – так с музыкой! запевайте, братцы! Но почему-то, не делая, как надо, каждый по отдельности, при этом все мечтали, нет – жаждали… да что там говорить! – просто требовали, чтобы у всех вместе, при хоровом исполнении, их фальшивящие по отдельности голоса вдруг слились в едином и стройном могучем пении, и всё стало бы прекрасно и справедливо – так, как надо, чтобы наконец настали те самые времена и те самые порядки.

Недавно среди обычного брюзгливого перебирания негатива в обеденный перерыв маленькая пухленькая белобрысая Катюша из соседнего отдела громко сказала: «Времена не выбирают!» Все обернулись, а она смутилась, покраснела сильно, как краснеют только светловолосые – даже маленькие ушки запылали пунцово, – сбилась и пробормотала: «Но дымится сад чудесный…» Народ ждал продолжения, а Катюша, от волнения видимо, забыла всё, что хотела сказать, и только беспомощно повторила: «Но дымится сад чудесный…» – и села, спрятавшись за компьютером.

Игорь понял, что хотела сказать Катюша, и даже хотел продолжить, чтобы помочь ей, но его тоже заклинило, и он начисто забыл стихотворение, которое ему нравилось. Он немного стеснялся того, что любил поэзию; знал наизусть многое, но никогда не пытался декламировать: как-то не шло это мужчине, по его мнению, немужественно, что ли…

Вот сейчас впервые чуть не прочитал вслух, такая строчка знакомая – и забыл. Замялся. С недоумением глянули – и дальше по накатанной: и то плохо, и это нехорошо.

И как-то всё накопилось, навязло, усталость какая-то навалилась, уныние. Стал думать, куда бы съездить в воскресенье. Придумал: много лет не был в городе детства. Покопался в интернете, позвонил в турбюро. И вот – сбылась мечта идиота: едет неизвестно зачем и неизвестно к кому. Как верно сказал Исикава Такубоку:

Не знаю отчего,
Я так мечтал
На поезде поехать.
Вот – с поезда сошел,
И некуда идти.

Зачем ему это возвращение в прошлое, к людям, которых давно нет, в город, где никто не ждет? Еще вдобавок оказалось, что попал не в туристическую фирму, а в паломническую службу, и поездка – паломническая, с заездом в Прыски и в Оптину Пустынь. Не то чтобы он был неверующим, нет: носил крестик всю жизнь, даже когда давным-давно учился на оборонной специальности, а тогда это было небезопасным. Но в паломническую поездку, по его представлениям, нужно было готовиться как-то заранее… А тут… Он представлял, что просто приедет в Калугу, пройдет по старинному городу своего детства… Дом бабушки стоял на улице, где жил Циолковский. Космос – это интересно, можно сходить в Музей космоса. А теперь ему предстояла совсем другая программа. Выглядело это так, как будто вмешался кто-то и властной рукой посадил его в этот паломнический автобус. А зачем?

Автобус мягко затормозил, экскурсовод объявила:

– Прыски, храм.

Ливень сменился моросящим дождиком. Игорь на не гнущихся от дальней дороги ногах проковылял к выходу. Нижние Прыски. Зашли в белоснежный храм. Игорь слышал обрывки рассказа экскурсовода:

Храм Спаса Преображения.

Вышел отец Леонтий, старенький, радостный, всех благословил. Внимательно и как-то по-особенному посмотрел почему-то на Игоря, а может, это ему показалось, что по-особенному… Благословил: «Помоги, Господи!»

Игорь медленно зашел в теплый тихий полумрак храма, и на него напало странное оцепенение. Он ведь был здесь! Точно, был! Игорь узнал этот храм: здесь отпевали калужскую бабушку. Это было так давно, целая жизнь прошла, а кажется: происходило вчера – нет, сегодня, сейчас. И если он немного повернется, встанет чуть боком (нужно смотреть не прямо, а вскользь, боковым зрением), – он снова увидит всех родных, черные платки, непокрытые склоненные головы мужчин и светлое умиротворенное лицо бабушки. Время остановится, потечет вспять, густо пахнет ладаном, и потянется легкий дымок от кадила, и он услышит плач и протяжное, берущее за душу: «Со святыми упокой, Христе, души раб Твоих, идеже несть печаль, ни болезнь, ни воздыхание…»

Переживание было таким острым, ярким, что вышел Игорь из храма потрясенным. Он ехал в автобусе, а перед ним плыли лица со старинных фотографий, мелькали обрывки воспоминаний. Всё, что когда-то рассказывали ему, еще маленькому, об истории семьи, его рода, всё, что казалось безнадежно забытым, погребенным под грудой камней – огромных булыжников всех этих многочисленных событий его уже такой долгой жизни: крупных передряг, сильных переживаний и житейских мелочных дрязг. И вдруг вся эта неподъемная груда камней оказалась сметенной в один миг.

Он смотрел в окно, и ему казалось, что видит деда, о котором рассказывала бабушка, то есть бабушкиного деда, его прапрадеда, мужчину крупного, крепкого, сильного, с обычным русским лицом, русыми волосами и добрыми глазами. Он отслужил при Николае I 25 лет за веру, царя и Отечество, был пожалован за безукоризненную службу целковыми, которых хватило на строительство дома в Калуге. А здоровья и душевно-телесной крепости прапрадеда хватило на то, чтобы в возрасте почти 50 лет стать купцом первой гильдии, жениться на молодой, которая в нем души не чаяла, родить с ней семерых детей, всех обеспечить, вывести в люди.

Умер дед в 80 лет быстро и легко – никому не пришлось возиться с немощным стариком. Потому что немощным стариком он не стал. А умер от пневмонии: шел с обозом, который провалился в Оку. Вытаскивал лошадей и товар, вытащил, но простудился и ушел, напутствуемый священником, оплакиваемый всей своей дружной и любящей его семьей.

Как ты там, дед? Сила твоя, воля к жизни пустила крепкие сильные ветви рода, а он, Игорь, таков ли? Нет, пожалуй. Слабая веточка, на ветру дрожащая. В чем искать опору? Слабые ветки в корнях опору ищут. Эх, дед, дед! Помолись за своего праправнука, если можешь… Ему твоя молитва сейчас очень бы пригодилась…

Подъехали к Оптиной Пустыни. Дождь перестал. Игорь шел по монастырю, и на душе становилось всё легче и легче – непонятно отчего. Звонили в колокола. Их радостный перезвон далеко летел в прозрачном осеннем воздухе. Кругом – цветы. Удивительно: везде грязь и серость, а здесь – цветы радуют глаз прощальной красотой. Бабушка очень любила цветы. Говорила: «Цветочки – остаток Рая на земле»…

Приложился к мощам преподобных Оптинских старцев в намоленной звенящей тишине храма. А прабабушка, мама его калужской бабушки, застала этих старцев еще живыми. И даже успела получить от них благословение и совет, который принес ей семейное счастье и сделал возможным рождение калужской бабушки и его самого, Игоря. Получается, Оптинские старцы и его, Игоря, благословили?

После смерти прапрадеда наследство поделили на всех взрослых детей. Младшей, прабабушке Игоря, исполнилось только 17, и денег ей не дали – молода еще деньгами распоряжаться, будет жить со старшими. Она расстраивалась, и сосед, благочинный калужского собора, посоветовал: «Сходи к Оптинским старцам, спроси о себе и своей жизни, они тебе мудрый совет дадут».

Одной – страшно, позвала подружку. Встретились с Оптинскими старцами – эх, жаль, не сохранилось воспоминаний, кто это был: может, отец Анатолий (Потапов), может, отец Нектарий… Только сказал ей Оптинский преподобный:

– Всё у тебя хорошо будет, и замуж ты хорошо выйдешь, деточка.

– А у меня ни приданого, ни жениха нет…

– Ничего, вот вернешься домой – и выходи замуж за первого, кто к тебе посватается, какого бы вида он ни был. Запомнила? Какого бы вида ни был – выходи! Это твой суженый!

А семья у них держала в то время столовую. Как раз только появились первые железные дороги, и железнодорожники приходили к ним столоваться. А прабабушка помогала в столовой, готовила. И вот пришел на обед огненно-рыжий белорус из Гомеля. Увидел девушку, приметил и посватался. А ей рыжие – ух, как не нравились! Но не посмела ослушаться старца и дала согласие. И как же люб он ей сделался! Как жили счастливо и дружно! Ни разу не пожалела, что вышла за него замуж. Детей родилось много, но выжили только пятеро. И среди них – бабушка Игоря.

Храм в честь Владимирской иконы Пресвятой Богородицы в Оптиной Пустыни.

Игорь присел на скамейку в тишине храма в честь Владимирской иконы Пресвятой Богородицы. До экскурсии по Оптиной им дали свободное время – целый час, и все были заняты: ставили свечи, писали записки, прикладывались к мощам. Игорь тоже приложился к мощам, а записки писать не стал: он не помнил половины имен, вот ведь как! Помнил рассказы бабушки о прапрадеде, воине и купце, помнил об огненно-рыжем прадеде, многое помнил, что врезалось в детскую память, но многое и забыл. Стало отчего-то очень обидно. Они-то, может, за него и молятся – а он за них?!

Бабушка у него была талантливая, пела так, что все вокруг ахали от изумления. Голос – как у Руслановой. Профессор консерватории предложил учиться, но она – синеблузница, комсомолка – отказалась: пролетарий должен петь в свободное от созидательного труда время, а она училась на фельдшера.

Ее суженый, дед Игоря, Андрей, происходил из семьи моршанского врача. Доктор этот поехал на эпидемию холеры и умер, спасая больных. Был записан посмертно в почетные граждане Моршанска. Мать осталась одна с тремя детьми, и государь император Николай II дал всем троим пособие, которое оказалось таким большим, что на него купили двухэтажный дом. Также сиротам почетного гражданина было обеспечено бесплатное обучение, но получить его дети не успели: началась революция.

Дом реквизировали, и мать умерла от горя. Дети пошли беспризорничать, и Андрей нашел дядьку, служившего лесником, жил в его сторожке. Поступил в 1920-е годы в железнодорожный техникум, выучился, получил распределение в узловую и там встретил бабушку.

Дед Андрей хранил старую закваску и крепко верил в Бога. Он стал начальником поезда, и в 1939-м их ремонтно-восстановительный поезд, чинивший пути и мосты, мобилизовали. Бабушка не рассталась с дедом и работала при поезде санинструктором, с собой взяли и детей. Одной из этих детей была мама, мамочка Игоря, Евгения.

Когда началась война, они оказались в Ленинграде. Их поезд последним проскочил замыкавшуюся блокаду, а следующий поезд, полный раненых, женщин и детей, машинист, умиравший от смертельной раны, сумел довести до станции, но из вагонов выгребали только человеческое мясо: все были расстреляны фашистами из пулеметов забавы ради. Блокада замкнулась.

Дед отправил семью в эвакуацию, а сам вернулся и остался в блокаде восстанавливать подъездные пути к Ладоге – Дороге Жизни. Машины шли по льду, а дальше нужна была железка. Работал, пока не свалился. В состоянии дистрофии деда вывезли на одной из машин на Большую Землю.

После блокады дед болел до конца жизни. Бабушка готовила ему крохотные паровые котлетки, потому что его больной желудок не терпел почти никакой пищи. И еще Игорь хорошо запомнил, как дед боялся голода и собирал все недоеденные куски хлеба, сушил их – на уютной кухне всегда висел мешочек с сухарями. Мама пыталась уговорить деда не сушить их, а потом смирилась.

Игорь посидел еще немного в тишине храма, а потом пошел снова к преподобным Оптинским старцам и, прикладываясь к мощам, помолился о всех тех, благодаря кому он живет на белом свете. А имена же их Ты, Господи, веси. Вышел из храма, и тут в памяти всплыли строчки, те самые, которые они с Катюшей никак не могли вспомнить:

Времена не выбирают,
В них живут и умирают.
Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять.
Будто можно те на эти,
Как на рынке, поменять.

Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; я в пять лет
Должен был от скарлатины
Умереть, живи в невинный
Век, в котором горя нет.

Ты себя в счастливцы прочишь,
А при Грозном жить не хочешь?
Не мечтаешь о чуме
Флорентийской и проказе?
Хочешь ехать в первом классе,
А не в трюме, в полутьме?

Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; обниму
Век мой, рок мой на прощанье.
Время – это испытанье.
Не завидуй никому.

Игорь шел по Оптиной, и ему очень хотелось рассказать кому-нибудь всё, что он вспомнил, поделиться с кем-то своими мыслями и чувствами и даже – впервые в жизни – прочитать стихи. Правда, непонятно: кто захочет его выслушать, кому будут интересны его воспоминания?

Группа собиралась для экскурсии под аркой у Святых врат монастыря, и лицо Оптинского экскурсовода показалось Игорю очень знакомым: да, ее рассказы он читал на сайте «Православие.ру».

Игорь подошел к экскурсоводу и, пока все собирались, спросил тихонько:

– Можно мне после экскурсии рассказать вам свою историю? У меня такое чувство, что я просто должен ее рассказать.

Экскурсовод улыбнулась и спросила:

– А о чем ваша история?

Игорь подумал минутку и ответил:

– Времена не выбирают, в них живут и умирают… Наверное, об этом…