Мальчишки и девчонки, а также их родители

Том Сойер. Художник: Норман Роквелл

Я ушам своим не верила. У нас в школе холерики, живчики и шалуны всевозможных видов были не в чести. И было вбито с детства, что спокойные дети есть дети положительные, а резвые – отрицательные.

Хорошая знакомая рассказала, как бабушка отбила у нее всякое желание ходить в храм. Маленькая Оля, росшая в послевоенные годы, была девочкой с горячим сердцем и неутомимой энергией. Она вполне по-взрослому помогала матери растить младших сестер, одна из которых перенесла тяжелое заболевание и требовала особого ухода. Оля встречала их из школы, варила им суп, читала сказки, брала с собой гулять, возила зимой на санках. Уроки делать приходилось чуть ли не на ящике, но это не мешало Оле быть отличницей. Но своим непоседливым характером она приводила бабушку в ужас и постоянно слышала в свой адрес: «В девчонке бес». Залезет на крышу с мальчишками – «в девчонке бес»; побежит по лестнице через две ступеньки – «в девчонке бес»; высунется в окно, чтобы поприветствовать стоящих внизу подруг, – «в девчонке бес». Пошла за крещенской водой, но не удержалась от соблазна покататься на коньках, поставив банку в снег, а затем нечаянно разбила ее – «в девчонке бес». Бабушка во всем видела козни лукавого: и в стремительной Олиной походке почти бегом, и в детских шалостях, и в быстрой речи. Так что когда Оля подросла, у нее были очень сложные отношения с церковью. Бабушка ушла в мир иной, но осадок остался.

***

Приключения Тома Сойера. Художник: Норман Роквелл

Самый любимый учитель в школе у сына был из бывших хулиганов. В прошлом гроза девчонок и учителей, постоянный «посетитель» кабинета директора, он стал безусловным авторитетом для хулиганов и шалунов всех разновидностей. Несмотря на вспыльчивость, он быстро завоевал сердца всех без исключения. Робкие и задиры, отличники и двоечники, благополучные и почти беспризорные дети – все любили и слушались его. А когда он ушел на повышение – директором в соседнюю школу, на прощальной линейке все облепили его, как обезьянки, а он отчаянно чесал спину – так и не научился прилично вести себя на людях и, когда нервничал, чесался. А учитель, пришедший ему на смену, был спокойный, вежливый педагог, который никогда не повышал голоса на детей и не выходил из себя. «Как тебе ваш новый учитель?» – спросила я сына, а тот ответил: «Терпеть его не могу». Новый жил в параллельных мирах и не интересовался детьми, и вежливость не могла заменить живого участия.

***

Приключения Тома Сойера. Художник: Норман Роквелл

Наверно, загадка «положительности» спокойных детей – в удобности. Удобный сын, удобный ученик, удобный прихожанин, удобный гражданин.

Когда-то в ранней молодости мне представили мальчика лет тринадцати, родственника подружки: «Ах, он такой милый, такой вежливый, необыкновенный ребенок». Он, и правда, оказался необыкновенным: при знакомстве чуть не шаркнул ножкой, предупредительный, кидался исполнять поручения малознакомых людей, а все кругом восхищались и чуть ли не аплодировали. Я была единственной в компании, на кого мальчик произвел неприятное впечатление. К тому времени я несколько раз побывала вожатой в летнем лагере и неплохо изучила «мальчишек и девчонок, а также их родителей», как поется в песенке киножурнала «Ералаш», и патологическая угодливость мальчика меня не радовала.

В летнем лагере интересно раскрывались характеры детей, и именно там я поняла, что нет плохих темпераментов. Добрые дети были всех мастей: тихие, громкие, заводные и «тормозы», импульсивные и спокойные. Некоторые долго оставались загадкой, но к середине 40-дневной смены раскрылись все. Те, кого мы определили как беспроблемных, могли оказаться равнодушными и сухими, и, наоборот, неугомонные, бегавшие по потолку дети, «напрягавшие» взрослых, могли выручить в трудную минуту.

Было несколько интересных случаев, о которых хочу рассказать.

С самого начала к вожатым прибился Денис, спокойный, вдумчивый паренек, у которого как-то не заладилось с ровесниками. Ничего особенного не происходило, все нормально к нему относились, но со взрослыми ему было интересней. К концу первой недели он стал моим пажом, всюду сопровождая и помогая в мелких и крупных делах. Мы непринужденно болтали и нашли кучу общих интересов. Мне было 19 лет, ему – 12. Любили обсуждать книги, и я дала ему почитать «Хроники Нарнии». Как-то в свой выходной, спросила у детей, кому что нужно, собрала деньги и привезла заказанные ими шоколадки, расчески и прочую мелочь. И вдруг Дениска обмолвился, что, мол, вожатые деньги на детях делают: покупают вещи дешево, продают детям дорого, а разницу – в карман. Сказал он это просто, не обвиняя нас, а с пониманием законов рынка. Всё это время он думал, что мы на них наживаемся! Лицо у меня пошло пятнами, и всё, что я могла вымолвить, это: «Вон из вожатской!»

Разжалованный из пажей Дениска быстро подружился с ровесниками, и всю его нарочитую взрослость как рукой сняло. Оказалось, что его обвинения не были такими уж беспочвенными, так как выяснилось, что музработник и кто-то еще из персонала действительно наживались на детях, продавая им шоколадки и жвачку по завышенной цене, а также снабжая их сигаретами за баснословные деньги. Обидно было, что и нас, своих вожатых, он зачислил в «банду», но что было делать?! – другие взрослые подорвали наш авторитет.

Самый младший мальчик в отряде привез порнографию и в конце смены требовал или «продукт» назад, или деньги за него – а деньги были плачены им немалые. Напрасно мы втолковывали ему, что по изъятии бросили открытки в бездонные ямы туалета, – он не верил, что можно «товар» просто выкинуть, и тоже думал, что мы на нем нажились.

Сложнее всего было с девочками. Никто из них по потолку не бегал, но нервы они помотали и нам, и друг другу порядочно. Дедовщина у девочек оказалась куда сложней, запутанней и неистребимей. Жили по 15 человек в комнате – огромная ошибка устроителей лагеря, но, может, так и было задумано. Во всем лагере дети были в возрасте от 12 до 14, но какие разные бывают дети в этом возрасте. Одни – без пяти минут взрослые, а другие еще совсем наивные и трогательные в своей детскости. Одни девчонки весь день причесывались и готовились к дискотеке, а другие были бы рады поиграть в куклы. «Взрослые» девочки жестко управляли «детскими» девочками; не разрешали им разговаривать, если хотели подольше поспать; кричали на них и обзывали матом. С каким рвением кинулись мы защищать «малышей» и верили, что вот сейчас мы поговорим по душам – и всё уладится. Но ни разговоры, ни наказания обидчиц, ни попытка разделить девочек не дали результата. Только что мы обещали наглым девицам страшную кару в виде лишения их дискотеки, но… проходим мимо их окон – и слышим угрозы в адрес «малышей», перемежаемые витиеватым матом. Они удивились, увидев вожатские лица в окне, но нисколько не смутились. В 12–13 лет были уже какие-то прожженные. Кстати, неблагополучных детей в лагере не было, только дети банковских работников и в большинстве своем из полных семей с хорошим достатком.

С проблемой матерной ругани мальчиков мы разобрались быстро. Как-то я пришла проверить палату мальчиков в «тихий час», а они стали грязно переругиваться между собой – специально, чтобы меня смутить. Я подумала-подумала и сказала: «Ребята, я понимаю, что вы приехали в лагерь, чтобы повеселиться, а вожатые созданы для того, чтобы вы могли их подразнить и над ними подшутить. Я в детстве часто ездила в лагерь, и мы мазали друг друга зубной пастой, гуляли ночью по территории и кормили ежиков вынесенным из столовой хлебом, а вожатых всячески обманывали – на то они и вожатые. Но я не только ваша вожатая. Я молодая девушка, мне 19 лет, и я не привыкла к такой речи. У меня есть родные и знакомые, которые наверняка ругаются, но не при дамах. Вы приехали сюда отдыхать, а я проходить практику, но это не значит, что мои уши должны вянуть. Пожалуйста, не забывайтесь».

Как ни удивительно, но ни один из мальчишек, включая самых отчаянных, – а был мальчик, который объявил себя сатанистом, – в присутствии вожатых ни разу за всю смену не выругался.

А с девочками разговор был такой. Стоит Оксана – выше меня ростом – и поливает лаком челку. Рядом – ее подруга: помогает ей «навести красоту». Это наши «деды», которые «строят» «маленьких».

– Девчонки, мы с мальчиками объявили мораторий на мат до конца смены.

– Это почему?

– Потому что уши вянут. Если вам с детства этого не объяснили, то медицина бессильна.

Оксана смотрит на меня сверху вниз с жалостью и говорит протокольным голосом, которым в жэке тетки разговаривают:

– Лен, ну ты сама посуди – мы же привыкли!

И хлопает глазами. Она бы рада оказать мне услугу, не такая она и вредная, но что же тут поделаешь? – привычка. Так мы и жили: мальчики следили за своим языком, а девочки выражались, как привыкли.

Другие вожатые удивлялись, что наши мальчишки не ругались: в остальных отрядах мат был нормой среди как взрослого, так и детского населения.

Были мальчишки, которые нахально вели себя в присутствии начальника лагеря, построившего отряд для строгого выговора, а потом сердечно утешали нас, расстроенных вожатых. Только что передразнивали грозного директора, корча рожи за его спиной и издавая неприличные звуки, а пять минут спустя не знают, как тебе угодить и чем помочь. Начальника лагеря они воспринимали как лицо официальное, и его было не грех и подразнить, а мы были живые, и нас было жалко.

Ведро абрикосов

Как-то раз привезли мы детям фруктов. Хотя лагерь был на море и фрукты стоили недорого, в столовой их давали мало, и ребята всегда заказывали черешню. Возвратилась очередная вожатая из однодневного отпуска с ведром черешни. Деньги сдали все, кроме Сережи и Саши, – у них не было. Не могли же мы выделить двоих из 30 человек и не дать им черешни, поэтому мы доплатили из своих денег и решили ребят угостить. Вызываем ребят по одному, вручаем кулек черешни, все рады и плюются косточками. Вручаем по кульку и Сережке с Сашей в порядке общей очереди. Сережа руки не протягивает:

– Я денег не сдавал.

– Ничего, мы угощаем.

– Не буду.

Насупился и собирается уходить. Пытаемся перевести все в шутку:

– Не выпустим, пока не возьмешь. Сегодня государственный день черешни.

Из вожатской не решается выйти без спроса, но и черешню не берет. Пытаемся сунуть ему кулек и выпихнуть из вожатской, но он каменно стоит в проходе и страдает. Смотреть на него больно, и мы его отпускаем. Без кулька.

А как обрадовался черешне Саша!

– Ой, это мне? Правда? А я денег не сдавал. Ой, спасибо! Ой, как вкусно!

Как он непосредственно радовался, и сколько радости доставил нам! Саша был «детский» мальчик, и всё просил нас спеть про ежика. У него без конца разваливались сандалии, и нам пришлось их зашивать особой иглой и ниткой, одолженными у завхоза. Других сандалий у Саши не было. Родители дали ему с собой 400 рублей: цена ведра черешни или «Сникерса», которые были тогда очень дороги. А у Саши была мечта: привезти родителям ведро абрикосов. За 40 дней смены он не потратил ни одного рубля. И вот – отъезд. Поезд останавливается в Джанкое, и Саша покупает ведро незрелых абрикосов, которое стоит ровно 400 рублей. Как светилось его лицо!

С тех пор прошло 20 лет. Мы ни разу не встретили никого из детей, у которых тогда «вожатствовали», а может, они нам и встречались, да мы друг друга не узнали. Ничего не знаю про Сашу, но верю, что из него вырос хороший человек. Сейчас ему около 33 лет – возраст Христа.