«На страже духа». Письма и дневники. Ч. 4

В издательстве Сретенского монастыря готовится к выходу в свет книга архиепископа Никона (Рождественского) "На страже духа". Предлагаем нашим читателям познакомиться с отрывками из этой работы.

«На реках Вавилонских». Рисунок Николая Рождественского. 5 сентября 1872 г. Публикуется впервые.

Архимандриту Феофилу

Достоуважаемый о[тец] Феофил.

Не получая ответа на первое письмо, предполагаю, что оно не дошло до вас, тем более что в почтамте мне сказали, что в Пицунду почта не ходит. Не буду повторять содержание того письма, может быть, оно и дойдет каким-нибудь путем до вас. А теперь посылаю вам другое и уже другим путем. Надеюсь – получите и ответом не замедлите. Суть вот в чем.

Не хочется мне идти в академию. Причины:

1). Я другой год живу одиноко, в особой комнате, как монах в келье, что очень мне по душе. И что соберу в этом уединении доброго, я не надеюсь сберечь в общежитии, растеряю, рассеюсь… Вы, конечно, знаете, почему так говорю. 2). Идти в академию – значит обречь себя на сидячую жизнь, которая, без сомнения, хотя и согласна с моими наклонностями и привычками, но не согласна с моим здоровьем, я не перестаю жаловаться на свою грудь. Надолго ли достанет меня, если я даже кончу там курс? Ведь я обязан буду служить в должности наставника семинарии. Но положим, что при помощи Божией я выслужу без ущерба, а там что? 3). Прямота и откровенность во всем, что касается моей деятельности, моего долга, – вот любимое мое правило, моя любимая мечта! Не умею я подделываться под светские тонкости, приличия, и если буду удостоен Господом Богом звания духовного, то в городе, где вероятнее всего придется мне действовать, я, скорее всего, прослыву «чудаком» по своей прямоте – и чего доброго? Врагов себе наживу. А еще – буду мучиться душой, а на деле не буду действовать, как долг велит, пот[ому] что действовать прямо, открыто, оставить в стороне ложный стыд светских приличий у меня, пожалуй, недостанет энергии, а подделываться под тон общества светского я не в силах… 4). А главное: академия даст большую пищу моему развращенному честолюбию, пропитанному эгоизмом ветхому человеку. А мне хотелось бы его смирить… 5). В академию найдутся охотники и помимо меня, даже более достойные, чем я, а загораживать им дорогу мне не хотелось бы… Господь с ними! Пусть учатся и потом учат других!.. Наконец 6). Совесть говорит мне: ты решил служить Церкви Божией, а служить Богу и своим выгодам в одно и то же время невозможно – это Спаситель сказал. Выходя на ниву Божию, смотри туда, где жатва… многа, а делателей… мало^[1], и туда спеши на труд. Тогда только, когда, отказавшись от всяких выгод земных, несмотря [на] всю тяжесть принимаемого на себя труда, вооруженный терпением и упованием на помощь Небесного Домовладыки, будешь трудиться, тогда только вправе будешь надеяться получить динарий от Него… Вот голос моей совести, который все сильнее говорит во мне…

Вы, батюшка, может быть, догадываетесь, о чем я говорю. Давно появилась в душе моей мечта, но я не смел и взглянуть на нее: я считал ее только мечтою юной фантазии, не обращая внимания на ее достоинство и источники, – я был ослеплен эгоизмом моим. Теперь время мое близ есть^[2], совесть заставляет меня поближе всмотреться в эту мечту, которая, года четыре, едва-едва приметна была в глубине души моей под слоем тщеславия и себялюбивых мечтаний, и… я осмеливаюсь назвать эту мечту по имени, открыть ее… и прежде всех открываю ее вам. Вам, как опытному старцу, который делом осуществил ее, вам, как духовному отцу, знающему душу мою лучше, чем я, ослепленный эгоизмом. Вот эта заветная мечта, возникающая все чаще и чаще на поверхности сознания моего: я желал бы быть проповедником слова Божия — людям, седящим во тьме и сени смертной^[3]… «миссионером»!

Отныне эту мечту вы знаете, со стороны вам виднее, чем мне самому: способен ли я на это великое служение? Если вы скажете да, то я назову эту мечту своею и начну действовать в пользу ее выполнения. Никому я не открывал ее доселе. Но боюсь и приняться за ее выполнение, беру совета людей опытных, ибо знаю, сколь тяжело это ярмо!.. Но верую: Господь мне помощник, на Него уповаю! Внутренний голос моей совести говорит мне, что эта мечта возникла из чистого источника – веры, что питается святой пищей – надеждой на Господа Иисуса, а о любви не смею сказать… Ибо любовь есть верх совершенства, до которого мне далеко-далеко с моими грехами!.. На Господа упование мое: упование мое не посрамит.

К выгодам житейским, слава Господу Богу, сердце мое довольно равнодушно: только был бы хлеб насущный, а делатель, уповаю, не останется без него: порука в том Домовладыка Небесный. О здоровье не беспокоюсь: если Господу угодна моя жизнь, то даяй пищу и хлеб в снедь^[4] даст, конечно, и силы, и здоровье мне для служения сего. А если умру – верую, что Он Милосердный и намерение целует…

Семейной жизни не желал бы пока, не отказываясь от нее совершенно по немощи плоти, но не желая на первых же порах и связывать себе руки куплями житейскими. Там, в Сибири, нашел бы, может быть, сотрудницу, если Господу угодно!.. Единственное препятствие – родные, с которыми (равно и ни с кем) я ничего не говорил о своей мечте. Знаю, что им горько это будет, но против их воли не смею идти… Как ни опасно откладывать доброе намерение, я, чтобы несчастную страдалицу мать (15 лет больна!) не свести печалью в могилу преждевременно, готов отложить и это дело… Хоть так: на время, пока жива матушка (батюшка, как мужчина, скорее перенесет разлуку со мною), я поступил бы куда-нибудь в псаломщики… смиренное звание!..

Но довольно. С нетерпением в возможно скором времени буду ждать от вас ответа. Надеюсь получить, если можно, в пост, до Недели ваий, ибо отправиться намерен, если Господь благословит, на Страстную седмицу в Новый Иерусалим. Добрый отец архимандрит^[5] приглашает меня, и я очень тому рад…

После Святой недели вопрос должен быть решен непременно: от меня требуют письменного обязательства, если соглашусь идти в академию.

P. S. Родители, по своим расчетам, не желали бы, чтобы я шел в академию. Думаю, это не без воли Божией.

Надеюсь, что буду иметь утешение получить от вас из далекого края ответ. Грустно мне стало, когда 26 ноября, возвратившись от владыки, мой ученик сказал, что вы уже уехали… Два раза перед тем я ходил на подворье и посылал Бежана Урушадзе (абхазец) узнать о вас, но напрасно: вас не было. А тут вы уехали. Господь не удостоил меня, грешного, проститься, помолиться с вами, проводить вас: я тотчас написал в «Р[усский] Мир» о вашем отъезде, откуда потом было перепечатано в «Совр[еменных] Изв[естиях]», а из них – в «М[осковских] Еп[архиальных] В[едомостях]»^[6] и «Пр[авославном] Обозр[ении]».

Я заговорил вчера о своей бесхарактерности. Да, я надеялся увидеться еще раз с вами и потому не посмел говорить в последнее наше свидание, тем более что вы спешили. Я думал, но не решился попросить вас указать мне лицо, опытное в дух[овной] жизни, которое могло бы мне хоть сколько-нибудь заменить вас, ваши советы и руководство. Я теперь чувствую себя одиноким: нередко хотелось бы попросить совета в том или другом затруднении, но не знаю, к кому обратиться. Боюсь, что обратившись к лицу неопытному, не найду в нем того горячего участия, какое всегда видел в вас. Случалось, что я не всегда исполнял советы ваши – лицемерил перед вами, но при этом не с намерением, а по слабости моей… Не извиняю себя: простите мне ради Бога и помолитесь о мне, грешном! Не забывайте меня, недостойного, там, в той стране, где скончался великий иерарх – св[ятитель] Златоуст! Да! Ваша Пицунда – место ссылки святителя вселенского – Златоуста, который скончался невдалеке от нее в бедной деревушке^[7].

Извините, что так долго пишется это письмо. В промежуток писал сочинение «О значении поста». Сегодня мы освобождены от занятий ради Высокобрачных государей^[8]. Ждем к себе знаменитого декана Вестминстерского – Стенли^[9]. Но, думаю, это вас не интересует и потому обращаюсь к тому, что более для вас интересно. Читали ль вы статейку о Пицунде именно по поводу вашего путешествия в «Совр[еменных] И[звестиях]» (№ 17, 1874, лл. 18)? Там сообщают интересные сведения исторические о вашем монастыре и храме, построенном Иустинианом императором^[10]. В заключение автор высказывает сомнение в вашем успехе и сожалеет о вас и ваших сотрудниках^[11]. Впрочем, прилагаю эту статейку в оригинале. Прочтите сами: вы, конечно, лучше меня в состоянии судить о ней. А на меня произвела она тяжелое впечатление. Мне стало жаль вас, ваших трудов, вашего здоровья… Да сохранит вас Господь от этих злокачеств[енных] лихорадок, которые грозят Н[иколаю] Р[ождественскому].

Наконец, скажу еще кое-что о себе. Странное мое здоровье! Здоровым совершенно я не чувствовал себя ни одного дня, но и не могу сказать, чтобы опасно был болен. Долго заниматься не могу, чувствую боль в боках, в клиниках сказали мне, что я до тех пор не буду совершенно здоров, пока не брошу совершенно занятия. А как бросить? Остается полгода, хочется не терять своей репутации в глазах начальства, хотя убежден, что вовсе не стою ее. Знаю, что начальство считает меня самым добросовестным учеником, тогда как я – самый бессовестный: уроков никогда не готовлю надлежащим образом, а все кое-как, лишь бы знать во время класса. Оттого и запас моих знаний непрочен, беден, все улетучивается из головы, и если бы кто из гг. наставников спросил меня сейчас, каждый по своему предмету, то, что мы прошли на прошлой трети, то думаю, скажу более – уверен, что я сыграл бы столба… Что и было на прошлой трети класса догматики. Поэтому я постоянно боюсь за свое неугомонное честолюбие, чувствую, что сижу в списке не на своем месте. Что другие, и даже очень многие, стоили бы стоять выше меня. И вот я стараюсь по временам отличиться, показать, что я несмь, якоже прочии^[12]. Так, на праздник Р[ождества] Хр[истова] я написал сочинение в пять листов по догматике, тогда как можно было ограничиться одним.

Уроков посторонних не оставляю. Нужно уплатить долги за родителя: строился и свадьбу играл (сестру выдавали) – и задолжал. И, во-первых, учу абхазца. Плохо идет дело, потому что не знает отвлеченных понятий, хотя прилежание есть. Боюсь, чтоб он вовсе не отчаялся в возможности быть обученным. Однако еще вот чего: преосвященный Иннокентий^[13] прочит его во священники к вам в Абхазию, а он и слышать не хочет о священстве! Не любит, что хотите! Грустно замечать то же и в товарищах: об эполетах мечтают, а [о] Церкви, которая воспитала их, – забывают. Не любят рясы. Почему? Не понимаю. Грустно.

[Нрзб.] и расчетов нет, говорят мне, идти в академию… Получает профессор от 700 до 900 рублей, и столько же получает псаломщик в Москве. Но будь что будет, а я все же думаю, что если мне Господь даст крепкое здоровье, если я не буду болеть весной, как осенью, если посоветуют мне доктора, то пойду в академию. Правда, там глухо и после московской жизни будет скучно, но все же там надеюсь найти жизнь более сродную моей душе, чем в псаломщиках в Москве.

В заключение, достоув[ажаемый] о[тец] архим[андрит], еще прошу вас не забывать меня в ваших св[ятых] молитвах. Желал бы я видеть вас, но… так Богу угодно. Просил бы я прислать мне по крайней мере «видение лица вашего», т[о] е[сть] фот[ографическую] карточку. Я стал бы смотреть на нее в минуты скорби душевной, стал бы припоминать то, что когда-то вы говорили мне при св[ятом] Таинстве покаяния… Я нашел бы в этом утешение и подкрепление, смею надеяться, что получу желаемое.

Буду ждать вашего письма, которое надеюсь получить среди св[ятой] Четыредесятницы.

Купить эту книгу можно будет в розничном магазине «Сретение»   в оптовом интернет магазине