Русский навигатор. Часть 4

Часть 1. Часть 2. Часть 3.

Данила Самойлович

Страшнее бедствия в XVIII веке не знали. Черная смерть выкашивала население огромных территорий. Во время эпидемии 1771–1773 годов Москва потеряла 80% своего населения. В Херсон она десантировалась с палубы купеческого корабля.

«Судов иностранных приходило разных много, по Днепру стояли», – вспоминает в записках «Род и происхождение мое» офицер Иван Полномочный, очевидец событий. «Карантинов не было, и пропущали суда просто», – отмечает он. И в конце концов делает вывод: «Турецкие суда нам привезли зло и заразу». Как раз в это время в османской провинции Анатолии свирепствовала «сия зараза». Турки могли воспользоваться имеющимся в наличии бактериологическим оружием.

За июнь-июль 1783 года по ведомости «о числе умерших заразою» числится «служителей (военных. – Д.И.) 385 человек». Смертность среди вольнонаемных рабочих и гражданского населения еще не подсчитывали. Позднее сделают оценки: чума унесла более 10 тысяч человеческих жизней. Среди умерших – герой Чесменского сражения, первый кавалер ордена святого Георгия среди русских моряков и первый командующий Черноморским флотом Федот Алексеевич Клокачев.

Осенью 1783 года, когда херсонцев ежедневно хоронят десятками, прекращаются работы на судостроительных верфях. Лишь дым противочумных костров коптит остовы недостроенных кораблей. Вырвавшись из Херсона, моровое поветрие вскоре охватит весь малороссийский юг, достигнет Лубен и гоголевской Диканьки.

«Дай мне знать о продолжении, или утешении, или пресечении язвы; сия меня страшит, опасаюсь все, чтоб не прокралась паки внутрь России», – пишет в тревожном письме графу Потемкину Екатерина. Светлейший князь бьет в набат! «Я уже писал в Медицинскую коллегию о скорой присылке в Херсон медицинских чинов. По-крайнему, у Вас во оных недостаток», – читаем в письме Потемкина к генерал-поручику графу де Бальмену, командовавшему одним из стоящих в Херсоне военных подразделений. На призыв откликается лучший специалист империи по «моровой язве» – так тогда называлась чума – Данила Самойлович.

Огромным госпиталем пред Самойловичем предстал Херсон. Госпиталем, где только и видели мертвецов и умирающих, а у деморализованного медперсонала от безысходности опускаются руки. На этом фоне активные, а главное – эффективные действия балтийского офицера Федора Ушакова кажутся чудом.

Моряк и лекарь

Построенные на скорую руку из камыша и обмазанные глиной сырые домишки Военного форштадта сразу не понравились Ушакову. Свой отряд он выводит в степь, где за одну ночь в походной палатке готовит план строжайшего карантина.

Личный состав жил в землянках и в камышовых палатках. Постоянно горели костры, на дыму просушивалась и прокаливалась одежда. Огонь приправляли чабрецом, душицей и прочими полезными травами-муравами. «Лихоманка духмяностей не любит», – приговаривал старый боцман, ответственный за костры. Изредка легкие взрывы окутывали пороховым дымом весь лагерь. «Пороха-то она, сердешная, боится», – был уверен Ушаков.

Воду привозили от Днепра в бочках, перед употреблением долго кипятили, сырую пить строго воспрещалось. Разводили в ведрах уксус и ежедневно обмывались этим кисло-пахучим раствором. Употребление чеснока считалось за правило.

Два раза в день Ушаков слушал доклад отрядного лекаря о состоянии команды. При малейших симптомах заболевания служивого вся землянка становилась на карантин. Если симптомы себя оправдывали, несчастного перемещали в госпиталь, а его сожители тут же сжигали одежду и прочие пожитки. Опять же, для них наступал карантин, да такой, что и с соседями нельзя было словом перемолвиться.

И все это помимо исполнения обычных служебных обязательств: ежедневных тренировок и работы на верфи. Откомандированный в Херсон Ушаков был назначен командиром строящегося 66-пушечного линкора.

– Мы тут так будем бегать, да строить, да упражнения делать, что не до чумы будет, – бодрились ушаковские матросы.

Чума сдалась и отступила. «От 4-го числа ноября минувшего 1783 года более уже не показывалась», – запишет позже Федор Ушаков в докладной записке. Это на четыре месяца раньше, чем во всей округе. В самое напряженное время эпидемии Ушаков не отослал в переполненный городской госпиталь ни одного матроса. В целом его потери оказались в несколько раз меньшими, нежели в других отрядах.

– Вы моряк, а не лекарь. Как удалось вам уберечь служителей да еще корабль строить? – допытывался у Федора Федоровича Данила Самойлович.

– В народе говорят: не так страшен черт, как его малюют, – просто отвечал Ушаков. – У нас тут одна работа и забота: беречь себя. Не ленись мыться, не ленись чиститься. А самое главное – изоляция, никакого лишнего общения.

«Ему сам черт не помеха!» – говорилось с той поры в матросской среде об Ушакове.

Ушаков и Самойлович, моряк и лекарь, впоследствии заведут крепкое и плодотворное знакомство. Обоим суждено было послужить Отечеству на славу, у обоих с избытком хватало тем для разговора.

«Величайший благодетель человечества»

Памятник Ф. Ушакову у мореходного института в Херсоне

К моменту встречи с Ушаковым за плечами Самойловича лежал путь сквозь главные баталии первой русско-турецкой войны, которую он закончил в звании полкового лекаря. Был накоплен уникальный опыт борьбы с чумной эпидемией в Москве (1771–1773) и защищенная в престижном Лейденском университете докторская диссертация «Трактат о сечении лонного срастания и о кесаревом сечении».

Попутно, работая в одном из лучших медицинских центров того времени – в Страсбурге, Данила Самойлович обобщил достижения иностранных и отечественных коллег и, по просьбе Ломоносова, издал на русском языке пособие «Городская и деревенская повивальная бабка». Огромная детская смертность и частые эпидемии чумы – две главные проблемы, волновавшие медиков XVIII века. Найденные русским доктором решения одной из них сохранят жизнь миллионам младенцев. Над решением другой он будет биться до конца своих дней.

Если Ушаков противостоит эпидемии в поле, то Самойлович – в ее эпицентре. На глазах скованного ужасом медперсонала он препарирует трупы умерших больных. Вскрывая чумные бубоны – нарывы, он пытается показать, что хирург, сам того не подозревая, втирает в трещины своей кожи чумной яд в гомеопатических дозах, тем самым предохраняясь от заразы. Это были первые шаги учения о прививках. Самойлович организует Медицинское собрание, среди членов которого объявляет конкурс «Показать, какие больше болезни и в которое время возрождаются в Херсоне и в целом оного округе, как от таких болезней людей предохранить». Лишь госпитальной практикой его деятельность не ограничивается.

Часто прогуливаясь по обезлюдевшему городу, он одним своим безмятежным видом успокаивает горожан, наглядно демонстрируя им, что чума – «это только болезнь прилипчивая, но удобно обуздываемая и пресекаемая». Нередко его вызывают далеко за пределы Херсона.

«Самойлович – об нем иначе промолвить нельзя – как герой чумной, или истинный эскулапий, или, когда хотите, Гиппократ. Ей-ей, я пред вами не солгу!» – восторгался правитель Екатеринославского наместничества.

«Особенно отличил себя доктор Самойлович, который… великое число избавил от смерти и о роде заразительной болезни весьма важные учинил открытия», – писал в феврале 1785 года Потемкин императрице.

Доблестный врач обменивался с Ушаковым опытом. Итог совместных бесед и переписки он подведет в труде «Способ самый удобный, как предизбежать язвозачумляющихся на судне мореходном людей, экипаж судна составляющих, не предавая огню и самого судна». Книга будет издана в 1803 году в Николаеве, в типографии Черноморского штурманского училища.

Провидение не раз еще сведет двух замечательных наших предков. Всего через несколько лет Самойлович возглавит медицинскую службу во время второй русско-турецкой войны; при Кинбурне и Очакове будет лично перевязывать раны Александру Суворову.

«Доктора Самойловича труды и отличные подвиги, испытанные в здешних местах, небезызвестны Вашей милости… и я в числе оных по справедливости могу отозваться, что его искусством и трудами весьма доволен», – рапортовал Потемкину непобедимый полководец.

Затем последуют назначения главным врачом карантинов юга России (1793) и инспектором (то есть начальником) Черноморской врачебной управы (1800). Самойлович будет строить больницы и готовить врачебную смену. Он разработает уникальную систему противоэпидемических мероприятий, заложит основы отечественной эпидемиологии и первым выскажет идею создания искусственного иммунитета с помощью прививок. В мир иной великий русский доктор отойдет 20 февраля 1805 года, будучи членом 12 иностранных Академий наук: Парижской, Марсельской, Тулузской… Знаменитый французский врач П.Ж. Кабанис назовет его «величайшим благодетелем человечества».

А пока что за победу над херсонской чумой Ушаков был награжден орденом святого Владимира четвертой степени, а Самойлович получил редко встречающийся среди медиков чин коллежского советника (приравнивается к званию полковника). Собственный святой Владимир заблестит на груди у доктора чуть позже – за очередное «особое усердие и способность сверх того, к чему их обязывает служебный долг, присяга и честь» – таково было необходимое и достаточное условие получения этой награды.

Имперские сюрпризы

Грандиозный поезд из 14 роскошных карет ранним утром 19 мая 1787 года въехал в Перекоп – «каменное четырехугольное укрепление и поселение, состоящее из нескольких домишек», – ворота Крыма. Из окон рассматривали пейзаж «полуденного края» империи 32 ее высших сановника. Ничего не упустить из виду старались послы Англии и Франции. Среди пассажиров был и, инкогнито присоединившись к процессии еще в Киеве, австрийский император Иосиф II. Но вряд ли ему удалось сохранить конспирацию среди остальных попутчиков августейших кровей. Во флагманской карете следовала главная виновница путешествия – Екатерина II.

Приключения тщательно конспектирует посол Франции Сегюр: «При выезде нашем мы увидели довольно значительный отряд татарских всадников, богато одетых и вооруженных: они выехали навстречу государыне, чтобы сопровождать ее на пути. Монархиня, с мыслями всегда возвышенными и смелыми, пожелала, чтобы во время ее пребывания в Крыму ее охраняли татары, презиравшие женский пол, враги христиан и недавно лишь покоренные ее власти. Этот неожиданный опыт доверчивости удался, как всякий отважный подвиг».

Фейерверки в честь Екатерины во время её путешествия в Крым. Картина неизвестного художника, конец XVIII века

22 мая путешественники обедали на возвышенностях Инкермана. Несмотря на прекрасную погоду, широкий балкон специально построенного павильона был зашторен.

Настал черед десерта, Потемкин отдал приказ распахнуть занавес. Молчание накрыло залу. Взоры королей, принцев, дипломатов приковал грандиозный вид. Блестят под полуденным солнцем воды Ахтиярской бухты, вдоль склонов белеют постройки еще не отмеченного на картах портового града. Тишину изумления вдруг с треском рушит оглушительный залп сотен орудий. Пороховым дымом заклубились борта красующегося на рейде Черноморского флота. Им вторят пушки береговой батареи. Не без намека поигрывая мускулами, приветствовал Севастополь высокопоставленных гостей.

К тому времени в Херсон с новыми силами вернулась жизнь. Ежегодно с верфей на воду сходило практически достроенными несколько фрегатов и один линейный корабль. До кондиции их доводили ниже по течению Днепра – на Николаевских эллингах. Несколько столетий спустя Николаев превратится в один из крупнейших доков Советского Союза и Земного шара. А построенные здесь подводные лодки, военные корабли и авианосцы будут всплывать и появляться в самых неожиданных местах Мирового океана – неожиданных для наших западных соседей, предки которых сейчас судорожно подыскивали слова в ответ на вопросительный и с прищуром взгляд Екатерины.

Среди приглашенных сюда был и Федор Ушаков, неделю назад произведенный в капитаны бригадирского ранга. Возглавляемый им линкор «Святой Павел» – тот, которой он построил вопреки разгулу «черной смерти» в Херсоне, – палил из всех орудий вместе с двумя другими 66-пушечниками – «Марией Магдалиной» и флагманом «Слава Екатерины». Наблюдательный капитан-бригадир не мог не заметить, как, едва сдерживая улыбку, переглядывалась украдкой императрица со своим фаворитом. Эффект сюрприза «на десерт» превзошел их ожидания.

***

«Наблюдается усиление при дворе антирусской партии, возглавляемой великим визирем…», «Султан ведет себя нерешительно…», «Сторонники визиря спровоцируют где-нибудь на границе, скорее всего у Очакова, драку и, сложа вину на нас, вынудят двор к войне…» Один за другим приходят сообщения от русского посланника Якова Ивановича Булгакова в Константинополе.

Потемкин всеми силами пытается ход событий изменить: настоятельно требует проявлять дружелюбие к турецким капитанам, дипломатам и купцам. С ними следует обходиться «сколь можно ласковее, уклоняясь от малейшего повода к распре и оскорблению, оказывая при том им всякую справедливость и снисхождение».

Но к середине 1787 года становится очевидно: войны не миновать. Старший член Черноморского правления контр-адмирал Н.С. Мордвинов отдает распоряжение приступить к срочной подготовке обороны Севастополя. Вход в бухту закрывают старыми фрегатами и бомбардирским кораблем, превращенным в гигантскую плавучую батарею.

На очередном заседании Дивана – Государственного совета в странах Востока – Яков Иванович Булгаков категорически отвергает ультиматум турецкой стороны: возвращение Крыма, отказ от Кучук-Кайнарджийских соглашений, запрет Черноморского флота. Под охраной его уводят в Семибашенный замок – Еди-Куле – тюрьму для врагов султана.

13 августа 1787 года Турция объявляет войну России. Усиленный и обновленный за «мирные» лета флот под красным с золотистым полумесяцем флагом устремляется к Очакову. На перехват ему выходит в море Черноморская эскадра.

«Хотя бы всем погибнуть, но должно показать всю неустрашимость к нападению и истреблению неприятеля. Сие объявить всем офицерам Вашим. Где завидите флот турецкий, атакуйте его во что бы то ни стало, хотя бы всем пропасть», – записку такого содержания получает от Потемкина командующий эскадрой граф Войнович.

Авангард русского флота возглавляет Федор Ушаков.

(Продолжение следует.)