Елена Ямпольская: «Надо верить в Бога и в способность человека меняться к лучшему»

О книге архимандрита Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые» писали в последнее время очень много. Еще бы: впервые книга о монастыре и современных подвижниках, автор которой — священнослужитель Русской Православной Церкви, оказалась в центре читательского интереса, стала абсолютным хитом продаж…

Читатель, как правило, никогда не обращает внимания на страничку с выходными данными книги, я же не пропускаю ее в силу профессионального интереса. Редактор — Елена Ямпольская… Первая мысль: «Та самая?». Практикующие журналисты крайне редко становятся редакторами книг, а Ямпольская — без преувеличения известный журналист, сама автор нескольких книг (беседу с ней «Если у вас не болит — вы не профессионал» см. в № 14 (30) нашего журнала). В настоящий момент Елена Александровна — главный редактор газеты «Культура», первый номер которой вышел в конце января 2012 года. Сама она считает, что перемены в ее жизни связаны именно с работой над книгой. Мы беседуем об особенностях работы над «Несвятыми святыми», о том внутреннем опыте, который с ней связан, и о газете «Культура» — новом издании, ориентированном на современного человека, находящегося в поиске…

— Как так получилось, что Вы — журналист, на тот момент заместитель главного редактора «Известий», стали редактором книги отца Тихона? Тогда, наверное, она еще не имела названия?

А получилось все так. Мы с отцом Тихоном давно знакомы, вместе бывали несколько раз в достаточно дальних поездках, я писала в «Известиях» о его фильме «Византийский урок». И вот как-то раз я пришла к нему, наверное, исповедоваться — по какому еще поводу я могла оказаться в Сретенском монастыре? После исповеди он меня спросил: «Не знаете ли вы, Лена, какого-нибудь хорошего литературного редактора? А то я вот книгу собираюсь выпускать. У меня огромное количество разрозненных глав и материалов, надо из этого собрать единое целое, и необходимо, чтобы кто-то редакторским глазом на все посмотрел». Я ответила: «Знаю, отец Тихон, хорошего редактора — он сидит перед вами». Я никогда не работала в издательствах, но среди газетных редакторов без ложной скромности могу себя рекомендовать. Почему-то мне показалось, что отец Тихон задал этот вопрос не просто так, а именно для того, чтобы услышать: да, я готова этим заняться. При этом моя занятость в «Известиях» была настолько плотной, что будь это не книга отца Тихона, а какая-то другая «левая» работа, я бы ни за что за нее не взялась. Вообще, над всем этим было что-то свыше, это я потом поняла.

По первой же главе стало понятно, что книжка необыкновенно увлекательная. Я нигде глобально ничего не переписывала: редакторство заключалось в работе над отдельными «заусенцами». У отца Тихона, во-первых, живой слог, замечательное чувство юмора, очень хороши диалоги. А во-вторых, конечно, сценарное образование чувствуется: он прекрасно выстраивает картинку — ты видишь зримо то, о чем рассказывает автор.

Поскольку книга очень интересная (мне кто-то сказал: «Это церковный Конан Дойл!»), и от нее трудно было оторваться еще в первой распечатке, то перечитывать текст пришлось многократно. Это тот случай, когда ты, увлекаясь сюжетом и торопясь узнать, что же будет дальше, перестаешь следить за правильностью построения фразы. Все время надо было возвращаться. И в итоге так получилось, что я не просто прочитала эту книгу трижды — я буквально каждое слово в ней прочитала по три раза, и всякий раз это становилось новой работой для души. Работой, которая, может быть, даже не отцом Тихоном была задана.

Мало что так меня в жизни меняло, как эта книга. Причем я не приписываю это исключительно влиянию автора, к которому отношусь с огромным уважением и с большой симпатией. Было что-то над нами. Ему эта книга была дана зачем-то, и мне дана — причем не отцом Тихоном, а Кем-то, Кто выше. Если говорить о том, что на меня произвело наибольшее впечатление, — это глава о схиигумене Мельхиседеке, который умер, а потом воскрес. Не знаю, стоит ли ее пересказывать. Но, наверное, стоит, книгу читали не все…

Псково-Печерский монастырь

Отец Тихон рассказывает о том, как, будучи еще совсем молодым послушником, он рискнул обратиться к схимнику с вопросом: что же тогда с ним произошло, что он видел, когда был там, откуда не возвращаются? Вот что он услышал.

…Игумен Михаил идет по зеленому полю, доходит до какого-то обрыва, смотрит вниз, видит ров, наполненный водой, грязью, — там валяются обломки каких-то стульев, шкафов, отломанные ножки, дверцы, еще что-то. Он смотрит туда с изумлением и видит, что все это — вещи, сделанные им для монастыря. С ужасом он узнает свою работу и вдруг чувствует чье-то присутствие за спиной. Оборачивается, видит Матерь Божию, Которая смотрит на него с жалостью и скорбью и печально говорит: «Ты монах, мы ждали от тебя молитв, а ты принес лишь это»…

Передать вам не могу, насколько потрясла меня вот эта вещь. Мы не монахи, но у каждого из нас есть в миру свое послушание. Своим послушанием я считала вот это бесконечное редактирование текстов, подготовку полос, выпуск и так далее, и так далее. Это был первый раз, когда я посмотрела на свою работу со стороны и поняла, что хотя от меня ждут, наверное, не только молитв, — но это то, что будет потом валяться в грязи, по большому счету. Вот эта моя рутинная, ежедневная работа будет потом валяться с оторванными ножками, отломанными дверцами. Она живет один день. Отражение новостной картины дня никого ни к чему не ведет, ибо не создает никаких новых смыслов. Я все время сижу и вычищаю какие-то грязные тексты, потому что журналисты вообще сейчас пишут очень плохо, и я сижу — и чищу, чищу, чищу… И я подумала: «Боже мой, неужели так пройдет моя жизнь?!».

Это самый большой опыт, который я вынесла из книжки отца Тихона. И я надеюсь, что теперь в газете «Культура», хотя по-прежнему надо чистить тексты, — все-таки, мне кажется, моя жизнь стала выстраиваться каким-то другим образом.

— Удалось ли Вам побывать в Псково-Печерском монастыре, которому посвящена большая часть книги?

— В Печорах я побывала в первый раз только после того, как прочитала книгу. Мне очень хотелось поехать туда: последние годы крайне волнует меня отец Иоанн (Крестьянкин). Это особенный для меня человек. К сожалению, живым я его не застала. Но письма его люблю читать. В машине — поставлю диск с его проповедями и слушаю. Он как-то со мной рядом живет. И, отредактировав книгу отца Тихона, я решила: «Все, еду в Печоры». К сожалению, в основном эта поездка принесла сплошное разочарование. Может быть, и даже наверняка, я сама в этом виновата — не была готова по-настоящему… Но зато там случилось чудо, и я встретила отца Иоанна — совершенно реально, абсолютно живого.

История такая. Приехала я как журналист, собиралась делать репортаж для «Известий», где в то время работала. Меня поручили очень важному монаху, который отвечает за связи с прессой. Монах, насколько я поняла, вообще людей не любит, а журналистов особенно. Видимо, для этого ему такое послушание и дали, чтобы журналисты больше в монастырь не возвращались. Он крайне холодно, даже высокомерно меня встретил, показал то, что можно было, на вопросы отвечал: «Я тут некомпетентен», «Об этом я разговаривать не буду», «Наместник с вами встретиться не может», «Это вопросы нашего внутреннего распорядка» — и так далее. В глаза не смотрит, все время куда-то в сторону… В общем, ужасно. Мы зашли ненадолго в келью отца Иоанна, но общением с этим человеком, который сразу почему-то проявил ко мне такую острую неприязнь, все было отравлено. Я была скована, не могла ничего толком воспринять, прочувствовать. Зашли и вышли.

Келья архимандрита Иоанна (Крестьянкина)

Меня настолько потрясла материальность этого чуда! Только я села и подумала, что не смогу с легким сердцем читать книжки отца Иоанна, что этот осадок гадкий, какие-то неприятные сомнения по поводу обители, они у меня будут теперь и на него проецироваться… И отец Иоанн в ту же секунду просто взял меня за шкирку и сказал: «А ну-ка, давай возвращайся. Сейчас начнем все с начала». Это было абсолютное счастье и абсолютная реальность.

После этого я провела там еще один день, и меня ничем уже было не пробить — ни косыми взглядами, ни холодным обращением. Мне стало жаль этого монаха. Он с таким высокомерием рассказывал о том, как в монастыре приходится подавлять собственную гордость, что хотелось щелкнуть его по носу. К тому же я поняла, что и сама в не совсем подготовленном состоянии туда приехала. Бог с ним, это неважно. Я пришла в пещеры, положила руку на гроб отца Иоанна, сказала ему «спасибо», о чем-то его попросила и вышла на свет Божий абсолютно счастливая. Если я когда-нибудь вернусь в Печоры, то, думаю, только к отцу Иоанну. Но моя поездка туда, конечно, была полностью связана с книгой отца Тихона, мне очень хотелось увидеть своими глазами все то, что там описывается.

— Если вспомнить книгу — ведь и отца Тихона поначалу на коровник отправили. Может быть, это некий опыт, который дается…

— …таким вот амбициозным людям. А отец Тихон, я думаю, по своим природным данным амбициозный человек. Это хорошее качество, на мой взгляд. Именно оно не позволяет плохо делать свое дело в какой бы то ни было области. Затем на место амбиций приходят другие вещи, более серьезные и духовные. Но изначально, я считаю, очень хорошо, когда в человеке амбициозность заложена от природы.

— Вы были первым читателем многих рассказов, которые вошли в книгу. Интересовало автора Ваше мнение?

— Конечно. Автор постоянно спрашивал, интересно или нет, тем более что он довольно-таки хорошо меня знает. Я не могу назвать отца Тихона своим духовником, это громко сказано, но все-таки я не раз исповедовалась у него и причащалась в Сретенском монастыре. Несмотря на занятость отца Тихона, он никогда мне не отказывал в таких просьбах и, помимо исповеди, всегда находил время поговорить. Причем очень разумно, практично и даже прагматично, то есть так, как следует разговаривать с обычным светским человеком, с женщиной. Никогда не вещал с высоты своего духовного опыта.

Думаю, для него изначально было важно, чтобы книга дошла до широкого круга читателей, не только до сугубо церковных людей, чтобы она чуть-чуть повернула сознание обычного человека — и он на мне этот эффект проверял, конечно. Очень правильный, профессиональный подход.

У нас в газете «Культура» есть постоянная полоса, посвященная религии, она называется «Символ веры». Там все традиционные конфессии представлены, но превалирует Православие, это понятно и естественно, со всех точек зрения. И вот, православные журналисты, которых я привлекаю к работе над этой полосой, иногда начинают прямо головой о стенку биться после моих замечаний и кричать: «Нет, Православие и газета несовместимы! Мы так не умеем». Я говорю: «А Православие с увлекательной книгой совместимы? Возьмите „Несвятые святые” — вот как надо писать. Учитесь».

— Последние лет двадцать в нашей стране считалось, что тема культуры не востребована, что издания, полностью ей посвященные, нерентабельны. Сами учреждения культуры, особенно в провинции, вынуждены были выживать, даже в какой-то мере отказываясь от себя, от своей задачи нести в массы действительно культуру, а не ширпотреб… Этот период закончился? Что можно считать его итогом? Много ли мы потеряли за это время?

— «Мы» — как страна? Я считаю, что за это время мы потеряли практически все, а приобрели только одно — возвращение религии в нашу естественную, повседневную жизнь. Но это единственное приобретение постсоветского периода стоит так дорого, что дает нам надежду: мы из болота все-таки выберемся. В принципе, Советский Союз устоял бы, если бы не государственный атеизм, я в этом абсолютно уверена.

На Кубе никогда не было воинствующего атеизма

Я думаю, что у наших людей сейчас есть потребность не в культуре как таковой, а в обретении смыслов. Их в последние годы сколько-нибудь мыслящий русский человек действительно был лишен. Культурный продукт многообразен и навязчив, но в основном этих смыслов ему не предлагает, сколько-нибудь серьезных вопросов не задает. Есть такое опасение, что «ой, если мы сейчас начнем грузить, они переключат кнопку или не купят билет, „сарафанное радио” разнесет, что это слишком трудно, слишком мрачно»…

Мне кажется, это неправда. У нас нормальные, мыслящие, толковые люди. Их в стране еще очень много, процентов пятьдесят точно. Они просто не знают, куда пойти, чтобы задать вопрос и вместе с кем-то приступить к поиску ответа. Они просто жаждут хоть сколько-нибудь интеллектуального, не в смысле высоколобого, но серьезного разговора…

— …о каких-то важных вещах.

— Да. Вполне естественно, что искать смыслы надо прежде всего в сфере веры и сфере культуры. Причем культуры, которая все-таки с верой соединена, от нее произошла, родилась, и, в общем-то, истинная культура эту пуповину никогда не разрывает. Меня вот эта ниша интересует.

Нам нужны люди, которые пытаются для себя сформулировать, зачем они живут. В современной России понять это очень трудно. Если ты глубоко верующий, по-настоящему воцерковленный человек — наверное, тебе легче. Но если ты обычный представитель российского общества и в голове у тебя активно работающие мозги, а в груди — сердце, полное сомнений, то тебе очень трудно понять, для чего ты существуешь каждую конкретную минуту. Если, конечно, ты не считаешь, что просто живешь для того, чтобы кормить свою семью. Но кормить семью — это странная цель человеческого бытия. Мягко говоря, не слишком высокая. Очень странно, когда она ставится во главу угла. Жить исключительно ради этого, на мой взгляд, унизительно для духовного существа.

— В разговоре о религиозной жизни человека «Культура» пока еще только ищет свой тон, или Вы хотите добиться чего-то определенного?

— Пока я призываю своих православных журналистов, которые занимаются этой тематикой, «не пугать людей». Потому что помню, какой была сама, скажем, лет десять или даже пять назад. Я вообще считаю, что в жизни надо верить в две вещи: в Господа Бога и в способность человека меняться к лучшему. По себе знаю, что человек способен очень сильно эволюционировать. Поэтому терпеть не могу разговоров о так называемых «подсвечниках»: мол, приехал в храм начальник с «мигалкой», стоит со свечкой, ничего не понимает… Никому не ведомо, что происходит в душе у этого человека, и никто не имеет права обзывать его «подсвечником». Я не верю, что можно отстоять службу и при этом все время думать: какой откат тебе принесут завтра и не забыл ли ты взятку в левом кармане своей дубленки. Уверена, что богослужение «пробивает» любого и даже совсем невоцерковленный человек уходит из храма чуть-чуть изменившимся.

Поскольку газета наша называется «Культура», то и тему религии мы стараемся подавать через культурные события. Это тем более важно, что когда-то в России эти сферы были неразделимы. Весь Пушкин пронизан библейскими мотивами, Гоголь, Достоевский, даже Чехов… Христианство было естественной тканью, которая сохранялась абсолютно во всем — в музыке, живописи, литературе. И я думаю, что нам очень важно все это достать из сундуков и напомнить: ребята, а ведь когда-то было не так — не «общество отдельно, а Церковь отдельно» или «мы православные, а вы — все остальные», — но была жизнь, пропитанная верой.

Опять-таки, мы обращаемся за интервью, за комментариями не только к священникам или тем людям, которые славятся своим благочестием. Если человек размышляет, ради чего живет, он имеет полное право появиться у нас на полосе «Символ веры».

— Понятия культуры и искусства тоже всегда были неразрывно связаны. Современное искусство, на Ваш взгляд, — как оно видит болевые точки современного человека?

— Весь вопрос в том, что вы подразумеваете под термином «современное искусство». Современное — то, которое производится сейчас, в данный момент времени, или то, что принято называть актуальным искусством. К чему относятся в основном разнообразные проявления «арта» — инсталляции, голый художник на четвереньках…

— То сегодняшнее искусство, которое все же является искусством.

— Нет никаких общих тенденций, к сожалению, потому что никогда не были так атомизированы ни российское общество, ни российское искусство. Современные художники — совершенно различные люди, и хотя они творят в одно время в одной стране, но существуют в параллельных реальностях и зачастую друг с другом не пересекаются, а значит, и не аукаются и общих смыслов не рождают.

Но я думаю, что у тех, кто идет по пути поиска смысла, все будет достаточно стабильно. Может быть, они не соберут сразу такую кассу, как какие-нибудь «Елки-2» или «Ржевский против Наполеона», но их существованию в этой стране, я надеюсь, ничто не угрожает. Не верю, что здесь вымрут люди, у которых душа хочет чего-то большего. Она зачастую даже не понимает, чего она хочет, но ее желания не сводятся к материальному миру. Это свойственно русскому человеку — хотеть большего. И отнюдь не в том смысле, как об этом вещалось на предвыборных плакатах Прохорова.

Мы, газета «Культура», хотим занять эту нишу. Судя по тому, что на нас есть спрос, тираж растет, число подписчиков увеличивается, видимо, люди заметили — появилась газета, которую они ждали. И я надеюсь, что «Культура» уже начинает создавать новые смыслы: человека, который берет в руки нашу газету, она меняет хоть на какую-то капельку, немного поворачивает его сознание. А это самое ценное качество в чем угодно: в фильме, спектакле, книге. Кстати, и к книге отца Тихона это, безусловно, относится. Газета — не книга, но уничижать ее, на мой взгляд, неправильно. Газета — это слово, а слово — это все. Что бы там ни говорили о его девальвации в последнее время. Дудки. Слово остается огромной ценностью, если оно настоящее. Только надо его искать. Вот этим мы и пытаемся заниматься.