Хранение уст: уроки от Паустовского

К.Г. Паустовский – военкор на Южном фронте. 1941 г. Фото: Музей – культурный центр «Интеграция» им. Н.А. Островского

Дети взялись всерьез за воспитание кота Кактуса. Сознания у него нет, сознательности тем более – решили действовать на подсознание: начали читать ему книги. Вслух. Он почему-то и не думал убегать. Особым вниманием в их честной компании пользуются рассказы Константина Георгиевича Паустовского. Логично, что «Кот ворюга» должен был послужить кактусовой метанойе.

Дети обнаружили, что за дивной природой Мещеры, которую описывает автор, за проделками кота, которые вызывают то праведный гнев, то хохот, оказывается, просвечивает что-то очень важное: если сменить гнев на милость, то даже такой жуткий гад, как кот, начинает вести себя, считай, по-человечески. Пришли к выводу, что то же самое относится к людям: чем орать друг на друга, обвинять да жаловаться, лучше помочь, а то и помолиться. Кот Кактус горячо эту конструктивную мысль поддержал и намекнул насчет ужина.

А тут явился Пашка (нюх у него, что ли). Напевает: «Положи, Господи, хранение устом моим и дверь ограждения о устнах моих» – как ни стыдно, но мы-то из «Господи, воззвах» только две строчки и помним, а он, вишь, до третьего стиха добрался. Но голоса у него нет категорически: слух есть, а голоса нет. «Поет мотивно, а слушать противно» – вердикт бабушки, однажды ставшей жертвой пашкиного осмогласия.

Насчет хранения устен и двери ограждения поделился радостью:

«Я, – говорит, – смолчал недавно. Прикинь. Обычная, вроде бы, житейская несуразица: тетенька за свечным ящиком рявкнула – а я такой взял и ничего не сказал в ответ. После службы подходит ко мне и со слезами просит прощения, так я сам прослезился от умиления и счастья. Ну, или оттого, что воочию увидел пользу, и существенную, от умения стиснуть вовремя зубы. Про внутреннюю бурю на море великом и пространном (ср. Пс. 103, 25) – тамо гади ихже несть числа – говорить не буду, но, оказывается, если ты этим гадам вдруг не даешь вырваться, ты потом рад как этот самый. Все мои беды и несчастья в жизни, весь позор – либо от неумения молчать, либо от неумения пить…».

«И от неумения петь», – хотел вставить я, но дай, думаю, попробую последовать примеру приятеля. Тот случай, когда мысль опередила слово. Очень редкий случай, признаюсь, вслед за другом. Ничуть не пожалел: Пашка, довольный во всё лицо, обратился к детям: «О, Паустовского читаете, – приветствовал мелких. – Хорошее дело. Чё пишет?» – «Не ‟чё”, а ‟что”, дядя Паша», – засмеялись. – «Да хоть ‟що”! Что там у вас? ‟Кот ворюга”? Добрый рассказ, правда?» – «Ага. Там как кота добротой перевоспитали. Как сдержались, чтобы не поколотить, а он благодарен был».

Пашка приосанился, спрашивает тоном учителя: «Хотите ли, любезныя дети, расскажу вам, как Константин Георгиевич показывает переход от умения не поколотить душного кота к умению не убить человека?» Те аж присели: «Как это?» – «А вот так: писатель говорит о человеке, который сумел сдержать свой гнев, и гнев праведный вообще-то, что спасло после не одну жизнь». – «Так расскажите!» Пашка порылся в своем телефоне (оказывается, есть иногда польза от современной техники) и прочитал отрывок из «Повести о жизни» Паустовского:

«Сила человеческой совести все же так велика, что никогда нельзя окончательно терять в нее веру»

«…Да, путь человека к справедливости, свободе и счастью был временами поистине страшен. И только глубокая вера в победу света и ума над черной тупостью не позволяла отчаянию полностью завладеть сознанием.

Сила человеческой совести все же так велика, что никогда нельзя окончательно терять в нее веру.

Недавно знакомый писатель рассказал мне об этом удивительную историю.

Писатель этот вырос в Латвии и хорошо говорит по-латышски. Вскоре после войны он ехал из Риги на Взморье на электричке. Против него в вагоне сидел старый, спокойный и мрачный латыш. Не знаю, с чего начался их разговор, во время которого старик рассказал одну историю.

– Вот, слушайте, – сказал старик. – Я живу па окраине Риги. Перед войной рядом с моим домом поселился какой-то человек. Он был очень плохой человек. Я бы даже сказал, он был бесчестный и злой человек. Он занимался спекуляцией. Вы сами знаете, что у таких людей нет ни сердца, ни чести. Некоторые говорят, что спекуляция – это просто обогащение. Но на чем? На человеческом горе, на слезах детей, и реже всего – на нашей жадности. Он спекулировал вместе со своей женой. Да… И вот, немцы заняли Ригу и согнали всех евреев в гетто, с тем чтобы часть убить, а часть просто уморить с голоду. Все гетто было оцеплено, и выйти оттуда не могла даже кошка. Кто приближался на 50 шагов к часовым, того убивали на месте. Евреи, особенно дети, умирали сотнями каждый день, и вот тогда у моего соседа появилась удачная мысль – нагрузить фуру картошкой, ‟дать в руку” немецкому часовому, проехать в гетто и там обменять картошку на драгоценности. Их, говорили, много еще осталось на руках у запертых в гетто евреев. Так он и сделал. Перед отъездом он встретил меня на улице, и вы только послушайте, что он сказал. ‟Я буду, – сказал он, – менять картошку только тем женщинам, у которых есть дети”.

– Почему? – спросил я.

– А потому, что они ради детей готовы на все, и я на этом заработаю втрое больше.

Я промолчал, но мне это тоже недешево обошлось. Видите?

Латыш вынул изо рта потухшую трубку и показал на свои зубы. Нескольких зубов не хватало.

– Я промолчал, но так сжал зубами свою трубку, что сломал и ее, и два своих зуба. Говорят, что кровь бросается в голову. Не знаю. Мне кровь бросилась не в голову, а в руки, в кулаки. Они стали такие тяжелые, будто их налили железом. И если бы он тотчас же не ушел, то я, может быть, убил бы его одним ударом. Он, кажется, догадался об этом, потому что отскочил от меня и оскалился, как хорек… Но это неважно. Ночью он нагрузил свою фуру мешками с картошкой и поехал в Ригу, в гетто. Часовой остановил его, но, вы знаете, дурные люди понимают друг друга с одного взгляда. Он дал часовому взятку, и тот сказал ему: ‟Ты глупец. Проезжай, но у них ничего не осталось, кроме пустых животов. И ты уедешь обратно со своей гнилой картошкой. Могу идти на пари”.

В гетто он заехал во двор большого дома. Женщины и дети окружили его фуру с картошкой. Они молча смотрели, как он развязывает первый мешок. Одна женщина стояла с мертвым мальчиком на руках и протягивала на ладони разбитые золотые часы. ‟Сумасшедшая! – вдруг закричал этот человек. – Зачем тебе картошка, когда он у тебя уже мертвый. Отойди!‟ Он сам рассказывал потом, что не знает – как это с ним тогда случилось. Он стиснул зубы, начал рвать завязки у мешков и высыпать картошку на землю. ‟Скорей! – закричал он женщинам. – Давайте детей. Я вывезу их. Но только пусть не шевелятся и молчат. Скорей!” Матери, торопясь, начали прятать испуганных детей в мешки, а он крепко завязывал их. Вы понимаете, у женщин не было времени, чтобы даже поцеловать детей. А они ведь знали, что больше их не увидят. Он нагрузил полную фуру мешками с детьми, по сторонам оставил несколько мешков с картошкой и поехал. Женщины целовали грязные колеса его фуры, а он ехал, не оглядываясь. Он во весь голос понукал лошадей, боялся, что кто-нибудь из детей заплачет и выдаст всех. Но дети молчали.

Знакомый часовой заметил его издали и крикнул: ‟Ну, что? Я же тебе говорил, что ты глупец. Выкатывайся со своей вонючей картошкой, пока не пришел лейтенант”.

Он проехал мимо часового, ругая последними словами этих нищих евреев и их проклятых детей. Он не заезжал домой, а прямо поехал по глухим проселочным дорогам в леса за Тукумсом, где стояли наши партизаны, сдал им детей, и партизаны спрятали их в безопасное место. Жене он сказал, что немцы отобрали у него картошку и продержали под арестом двое суток…

Старый латыш помолчал.

– Теперь я думаю, – сказал он и впервые улыбнулся, – что было бы плохо, если бы я не сдержался и убил бы его кулаком».

Пашка закончил чтение, взглянул на притихших мелких, которые смотрели по-взрослому: «Ну, как? Стоит иногда не выпускать ‟гадов, ихже несть числа”, из своей души?» Потом долго объяснял, что такое Тукумс (сам не очень-то знает, как оказалось, но его простили). Дети же были поражены: оказывается, умение сдержать себя не только перевоспитывает котов и прочих животин, но и спасает человека. «А хороший дядька – Паустовский!» – заявили. Кот Кактус от души с ними согласился.