Современное монашество: невозможное и возможное

Фото: Агенство «Москва»     

Доклад игумена Ахтырского Свято-Троицкого мужского монастыря архимандрита Симеона (Гагатика) на съезде монашествующих Украинской Православной Церкви (Почаев, 15 июля 2021 года)

Ваши Высокопреосвященства, Ваши Преосвященства, Ваши Высокопреподобия, благословите! Сегодня исполнилась моя многолетняя мечта: наконец-то собрались вместе собратья, игумены и игумении монастырей. Я долго пребывал в недоумении. Во всех науках и во всех искусствах люди, серьезно ими занимающиеся, постоянно общаются друг с другом, встречаются, обмениваются опытом. Монашество – это наука из наук и искусство из искусств ^[1], по определению святых отцов. А игуменство – это наука из наук и искусство из искусств в наивысшей степени ^[2]! И при этом большинство из нас не знакомы друг с другом, между нами почти нет общения, и поэтому мы не можем поделиться друг с другом своими проблемами, посоветоваться и, может быть, обменяться опытом. В то же время, в других Поместных Православных Церквах такое общение есть, там ежегодно проходят монашеские, игуменские и духовнические собрания и конференции, общецерковные и региональные, игумены хорошо знают друг друга и могут поэтому оказать своему собрату при необходимости разнообразную поддержку. Слава Богу, теперь и мы дождались такого собрания и можем поделиться тем, что у нас наболело. Душевную боль и переживания игумена может по-настоящему понять только другой игумен – то есть только тот человек, у которого есть подобный опыт – опыт страдания за духовных детей, за младших братьев, опыт зачастую безответной к ним любви, опыт муки, когда кажется, что все твои усилия напрасны и тот, за которого ты так переживаешь, не хочет тебя слушать, а иногда и вообще уходит из обители, несмотря на все твои усилия ему помочь. И часто в такой ситуации мы вынуждены оставаться со своей болью и недоумением в одиночестве. Мы можем, конечно, поделиться всем этим с близким человеком, но получить полноценную помощь можно только от опытного коллеги. Поэтому, давайте знакомиться, давайте общаться, чтобы помогать друг другу и делиться своим опытом.

Я давно размышляю о монашестве, участвовал в обсуждении «Положения о монастырях». Последние 20 лет я занимаюсь восстановлением с нуля Ахтырского Свято-Троицкого монастыря. И те размышления, которыми наше священноначалие мне предложило поделиться, основаны на этом двадцатилетнем опыте игуменства, духовного и материального строительства обители. Я уверен, что у большинства из вас, моих дорогих собратьев, опыт и больше, и богаче, и серьезней, и буду очень благодарен, если смогу к нему приобщиться. А пока попытаюсь поделиться тем, чем могу, и прошу простить за все погрешности в слове и мысли.

Все мы избрали монашеский путь из-за большой любви к Богу. И все наши думы о монашестве проистекают из любви к Тому, Кто назвал Себя Истиной (см. Ин. 14:6). Без Истины монашество невозможно. Вот первая и, может быть, главная невозможность, о которой хотелось бы сказать, – невозможность быть монахом, потеряв из виду Истину. Кто-то скажет – а не важнее ли любовь? Подлинная любовь, конечно, не менее важна, чем истина, но проблема в том, что человек может обманывать себя, думая, что любит Бога и ближнего, тогда как на самом деле любит больше всего себя. И если мы не хотим навсегда остаться в таком состоянии самообмана, то должны все время искать Истину – истину о себе, о том, подлинно ли мы монахи.

Самое большое наше недоумение, которое всегда будет преследовать добросовестного монаха, – это вопрос, имеем ли вообще право называться монахами – этим званием, которое усвоили себе отцы-родоначальники монашества. Истина состоит в том, что наш образ жизни очень мало похож на их образ жизни. И мы не имеем права закрыть на это глаза и удовольствоваться мнением окружающих людей, которые соглашаются называть нас монахами только лишь потому, что мы сами так им представились и носим особую одежду, не похожую на мирскую.

С самого начала монашества отцы-основатели различали три его формы: отшельничество, жизнь вдвоем или втроем и общежитие ^[3]. Иных форм монашества они нам не передали. По всей видимости, это означает, что иные формы монашества, время от времени возникавшие в истории, не могут рассматриваться как совершенные и стабильные. Вот как об этом говорил еще не так давно наш соотечественник, родом из Полтавы, учившийся и подвизавшийся в Киевской духовной академии и Киево-Печерской Лавре, – преподобный Паисий (Величковский): «Иноческое житие разделяется на три части, или три чина: первый – общежительные иноки, второй – скитские и третий – уединенные пустынножители. Встречается между ними и четвертый, называемый “упадлый”. Это – самовольники, по-разбойнически живущие; каждый из них свое имущество имеет и по влечениям своей воли поступает. Они живут без всякого чина и закона, лицемерят, а не иночествуют, как сказал Кассиан» ^[4].

Что же сказал преподобный Иоанн Кассиан Римлянин, великий учитель монашества, живший во второй половине IV – первой половине V века по Рождестве Христовом? «Вы должны сначала узнать, каким образом и откуда взяли начало чин и принципы нашего монашеского звания. Ведь только тогда всякий сможет успешно научиться желаемому искусству и с большим пылом устремляться к упражнению в нем, когда узнает достоинства основателей его.
В Египте существует три рода монахов, из которых два достойны восхищения, а третий – теплохладный, которого всячески следует избегать. (Преподобный Кассиан не упоминает здесь тех, кого преподобный Паисий назвал «скитянами»). Первый род – киновитяне, которые, живя общиной, состоят под рукодством одного старца. Второй род – отшельники, которые прежде были наставлены в киновиях и, достигнув уже совершенства в деятельной жизни, избрали отдаленные места для уединения. Третий же, достойный порицания, – сарабаиты. Каждый из этих путей будет вести идущего по нему к той цели, которой достиг изобретатель его.

Итак, порядок жизни киновитян берет начало со времени апостольской проповеди. Ведь таковым было все множество верующих в Иерусалиме, которое так описывается в Деяниях апостолов: У множества уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее… Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду (Деян. 4:32–35). Такова была тогда вся Церковь, а сейчас таких с трудом и немного можно найти в киновиях. Но когда после смерти апостолов множество верующих стало охладевать, особенно те, которые присоединились к вере Христовой из числа иноземных и далеких народов, от кого апостолы, из уважения к младенчеству их веры и из-за укоренившихся в них языческих привычек, не требовали ничего большего, кроме как воздерживаться от идоложертвенного, и крови, и удавленины, и блуда (Деян. 15:29), и когда эта свобода, данная тем язычникам по слабости их веры, стала понемногу осквернять совершенство той Церкви, что пребывала в Иерусалиме, и когда стала остывать пылкость той первоначальной веры, тогда не только те, которые присоединились к вере Христовой, но и предстоятели Церкви ослабили прежнюю строгость. Ибо некоторые, полагая допустимым для себя то, что было разрешено по слабости язычникам, думали, что не будет для них никакого вреда, если они будут держаться веры и исповедания Христа, сохраняя имущество и богатство. Те же, у кого еще сохранялась апостольская пылкость, помня изначальное то совершенство, оставив города свои и общение с теми, которые полагали допустимыми и для себя, и для Церкви Божией нерадение и меньшую строгость, стали жить в пригородах и более отдаленных местах. Мало-помалу с течением времени отделяясь от массы верующих, они из-за того, что воздерживались от супружества и уклонялись от общения с родителями и от связей с этим миром, стали именоваться монахами или одиноко живущими (μονάζοντες), по суровости их одинокой и уединенной жизни. Отсюда повелось, что ввиду их совместного бытования они стали называться киновитянами, а кельи и прибежище их – киновиями. И вот, только этот род монахов является самым древним, который не только по времени, но и по благодати первый, и на протяжении многих лет он сохранялся непоколебимым вплоть до времени аввы Павла (Фивейского) и аввы Антония (Великого).

Из этого плодотворнейшего корня родились потом цветы и плоды святых анахоретов. Мы знаем, что зачинателями этого призвания были те, кого мы упомянули раньше: святые Павел и Антоний, которые не как некоторые – по малодушию или из-за нетерпеливости, а по стремлению к более высокому совершенству и ради божественного созерцания удалились в сокровенные места пустыни…

Когда христианская Церковь радовалась этим двум родам монахов, а само звание это постепенно стало приходить в худшее состояние, возник тот негодный и неверный род монахов, или, скорее, взошел тот опасный вновь оживший побег, который, насажденный в начале Церкви Ананией и Сапфирой, был выкошен строгостью апостола Петра. Он долгое время считался среди монахов отвратительным и заслуживающим проклятия… Но когда этот пример строгого наказания Анании и Сапфиры мало-помалу, из-за чрезмерной беспечности и забвения, порожденного временем, истерся из памяти некоторых верующих, возник тот род сарабаитов. Происходя из числа тех, которые желали лучше принять личину евангельского совершенства, нежели истинно приобрести его, они отделялись от сожительства в киновиях и заботились всяк отдельно о своих нуждах.

Думая считаться монахами только по имени, без какой-либо ревности к подвигам, они никоим образом не придерживаются киновитского порядка, не подчиняются воле старцев, не принимают их наставлений, не учатся отсекать свою волю, но, отрекаясь от мира лишь напоказ, то есть лишь перед взором людей, остаются в своих жилищах, посвящая себя тем же занятиям, что и прежде, либо строя себе кельи и называя их монастырями, живут в них самочинно, по своей воле, заботясь прежде всего о том, чтобы, избавившись от ига подчинения старцам, иметь свободу в исполнении своих желаний, выходить и бродить где вздумается и делать то, что хочется…

Посмотрите, какое различие между киновитянами и сарабаитами. Те всячески стараются жить в нищете, а эти – приобрести полное обилие всех благ и употреблять их на роскошные удовольствия или, по крайней мере, сберегать по сребролюбию. Киновитяне живут в таком смирении и подчинении, что отказываются от власти распоряжаться как собою, так и приобретенным собственными трудами, постоянно возобновляя пылкость изначального самоотречения. Терпение и строгость, посредством которых киновитяне никогда не исполняют своей воли, делают их каждодневно распятыми для этого мира и еще при жизни – мучениками; а холодность воли сарабаитов живыми низвергает их в ад. И вот, два эти рода монахов противостоят друг другу, численно почти не уступая один другому. Впрочем, мы узнали, что и в других странах этот род сарабаитов весьма изобилует, а часто только один и существует» ^[5].

Вернемся в наше время. К какому чину монахов относимся мы? Согласно «Положению о монастырях и монашестве», утвержденному Архиерейским собором в 2017 году, «в Русской Православной Церкви наиболее распространенной формой организации монашеской жизни является общежительный монастырь» ^[6] . Общежитие в «Положении о монастырях» описывается так: «Общежитие, основателем которого был преподобный Пахомий Великий, традиционно является наиболее распространенной формой монашеского жительства. В общежитии соблюдаются важнейшие условия, содействующие монашескому преуспеянию, – отсечение своей воли, жительство в единении с ближними, свобода от житейских попечений.

Общежитие представляет собой добровольно собравшуюся евхаристическую общину монашествующих. Дух единения и евангельской любви между братьями, сопряженный с послушанием игумену (игумении), является неотъемлемым и существенным признаком киновиального жительства. Монашеское общежитие характеризуется общим богослужением суточного круга и совместным участием в Божественной литургии, общим местом проживания, общей трапезой, общим имуществом, пожизненным попечением о каждом члене монашеской общины» ^[7].

Итак, все наши монастыри считаются общежительными, и соответственно мы, игумены, вместе с нашей братией, являемся общежительными монахами и призваны хранить чин общежития. Но если мы хотим быть честными хотя бы перед собой, и если не станем закрывать глаза на реальность, то будем должны признать, что описанное в «Положении» общежитие – это всего лишь благое пожелание, весьма далекое от реального положения дел. И чтобы наши монастыри могли честно называться общежитием, нам нужно исправить в них некоторые важные детали. Речь идет о деталях, очень похожих на ту особенность монашеской жизни, которую преподобный Паисий (Величковский) называет «упадлой», а преподобный Иоанн Кассиан – «сарабаитской». Упадлую жизнь от здоровой они отличают на основании того, есть ли у монахов искреннее послушание игумену и отказываются ли они полностью от личного имущества, денег и свободного общения с миром.

Каждый игумен требует (и должен требовать), чтобы ему оказывалось послушание. Но таинство послушания тесно связано с таинством духовного отцовства. Поэтому в подлинном общежитии игумен – это всегда духовный отец. Всецелое послушание, на котором основано монашество, возможно только тому, кого человек сам выбрал своим духовным отцом. Человек свободно решает, с кем связать всю свою жизнь и кого слушаться. Так это происходит в таинстве Брака – когда каждый сам выбирает себе жену или мужа, так это происходит и в нормальном монашестве – когда монахи выбирают себе духовного отца или мать в лице игумена или игуменьи. К сожалению, наши монахи лишены сейчас этого основополагающего права – выбора того, кому они будут оказывать послушание. Такое положение возникло только в посткоммунистических странах. Назначение игуменов вышестоящей властью как всеобщее правило – такого не было никогда и нигде за две тысячи лет. Например, в нашем монастыре до октябрьского переворота игумены избирались братией, об этом в архивах сохранились соответствующие отчеты. Нашего игумена, преподобномученика Аристарха, недавно причисленного к лику святых, утверждал в чине настоятеля царь-страстотерпец Николай на основании того, что его большинством голосов выбрала братия ^[8]. До тех пор, пока у нас не восстановится выборность игуменов, у нас невозможно и подлинное общежитие. Ведь человек не может искренне разделить свою жизнь с тем, кого ему назначило для этого начальство.

Игумен – прежде всего духовный отец, и лишь по совместительству – администратор и строитель. Это азы, основы общежития, и никто не в силах это отменить. Не только потому, что это часть Священного Предания, но и потому что такова природа человека: такими нас сотворил Господь, даровав нам духовную свободу. Можем ли мы представить, чтобы церковная власть назначала, на ком человеку жениться? Это было бы абсурдом и трагедией для семьи. И, однако, наши монахи сейчас находятся в совершенно аналогичной ситуации, когда им назначают того, кто должен быть их отцом.

И это имеет множество других последствий, не менее разрушительных для общежития.

Мы при постриге даем обет нестяжания, добровольной нищеты. Но так как мы не можем доверить свою жизнь тому, кто назначен начальством, мы не можем отказаться и от собственности, от денег. Монах, как и любой человек, не может не думать, что будет с ним, если он заболеет или если его вдруг выгонят. И только если он выберет себе того, кто за него готов душу свою положить как подлинный отец, только тогда он сможет с легким сердцем исполнить и обет нестяжания.

Вот так два важнейших обета – послушания и нестяжания – зависят от выборности игумена. А без искреннего исполнения этих обетов может ли быть здоровая монашеская жизнь?

Но если возвращение к выборности игуменов зависит от священноначалия, то некоторые важнейшие детали общежития зависят и от игуменов. Например, такая простая вещь как общая трапеза с братьями. Может ли отец в обычной семье иметь кухню и трапезу, отдельную от своих детей? Если мы хотим искренних отношений с братьями, то начинаются они, скорее всего, с общей трапезы. Народная поговорка «путь к сердцу лежит через желудок», по всей видимости, касается и монахов.

Вместе с общей телесной трапезой должна быть общей и трапеза духовная – богослужение. Традиционно у игумена должно быть в храме свое место – и оно не в алтаре, а на правом клиросе. В тех странах, где монашеская жизнь сохраняется в неповрежденности многие века, игумен каждый день читает на службе положенные, называемые старческими, молитвы. На вечерне – Предначинательный псалом, Свете тихий, Сподоби Господи, Ныне отпущаеши, Утверди Боже; на утрене – Шестопсалмие, 50-й псалом, вседневное славословие, Благо есть; на Литургии – Символ веры и Отче наш.

Как на телесной трапезе, так и на духовной должна присутствовать вся братия. И как телесную трапезу должны себе готовить сами братья, так и духовную: в традиционном монастыре братья сами поют и читают, и на будничном, и на праздничном богослужении. Если мирские люди, чаще всего противоположного пола, на постоянной основе готовят нам еду, а кроме этого вместо нас поют и читают на наших службах, то мы очень далеки от подлинного монашества.
Подлинное монашество не может существовать отдельно от истины, от правды. Монашество – это ведь, прежде всего, отношения с Богом. И для монаха естественно стремиться к тому, чтобы в этих отношениях не было никакой лжи. К сожалению, неправде удалось проникнуть в самую сердцевину наших отношений с Богом – в богослужение. Правда – это соответствие слова и дела. Мы говорим правду, когда в нашем слове описана реальность как она есть. Но когда мы вечером совершаем богослужение, которое называем «утреней» и которое наполнено молитвами, посвященными именно утру, – то не лжем ли мы ежедневно и Богу, и людям, и себе самим? Возглашаем приуроченное к восходу солнца благодарение Богу «Слава Тебе, показавшему нам свет» зачастую еще до того, как солнце зайдет. Говорим «Исполним утреннюю молитву нашу Господеви», когда еще и ночь не началась ^[9]. Так не служили в монастырях нигде и никогда на протяжении всех веков существования монашества, это появилось в советскую эпоху в условиях гонения на Церковь и является советским пережитком, тяжелым наследием коммунистических времен и серьезным искажением церковной жизни. И кто как не монахи должны подать пример в исправлении этой неправды в нашем богослужении? А если мы, старшие в монастырях, ничего не делаем, чтобы это исправить, то можем ли мы требовать серьезного исправления от наших младших братьев и от простых христиан?

После всего сказанного меня могут спросить: кто ты такой, чтобы нас поучать? У тебя самого как обстоят дела? Дела обстоят, конечно, скромно: у нас всего 10 человек братии. Но мы стараемся жить по уставу общежития: на службу и на трапезу собираемся все вместе, у братии нет своих денег, своих связей с миром, мобильными телефонами и интернетом пользуются только те и только тогда, когда это по послушанию или по благословению. Расписание богослужения, насколько это для нас возможно, соответствует названию служб: полунощница в 5 утра, затем утреня и Литургия. В 17 – вечерня, а после ужина – повечерие. Великим постом вечерню начинаем около полудня, так чтобы причащаться на Литургии Преждеосвященных Даров тогда, когда солнце уже поворачивает к закату. Всенощное бдение, которое служим на праздники и в дни памяти особо почитаемых святых, начинаем в 8 вечера, совершаем вместе с Литургией и заканчиваем примерно в час ночи. Мы сами читаем и поем, сами себе готовим пищу. Физический труд также касается всех, мы все вместе обрабатываем огород и ухаживаем за садом. Есть и несколько рабочих, которые помогают в стройке и хозяйстве. По воскресеньям все собираемся на занятия по изучению богослужебных текстов. Господь даровал нам прекрасное место и прекрасную братию, замечательных наставников в духовной жизни, понимающих архиереев – их было несколько на протяжении последних двадцати лет, и они, слава Богу, всегда добрым словом и молитвой поддерживали наши труды, как и ныне нас поддерживает митрополит Сумской и Ахтырский Евлогий. Если кто хочет познакомиться с тем, как в наше время можно устроить общее монашеское житие, по возможности приближенное к святоотеческим уставам, – милости просим, приглашаем в гости.

В рассказе обо всем этом есть опасность хвастовства. И я паки и паки прошу прощения у Бога и у всех вас, если мне не удалось избежать этой опасности. Но если судить об этом трезво и серьезно, то все описанные детали монастырской жизни – это самые элементарные вещи, без которых нормальное монашество просто невозможно. Хвалиться такими вещами – это все равно что хвалиться выученной таблицей умножения. Но так как современное монашество сейчас находится в ситуации, когда даже дважды два нам дается с трудом, то, может быть, все же имело смысл рассказать о том, что выучить монашескую таблицу умножения – дело осуществимое. А без осуществления на деле этих элементарных вещей думать и говорить о чем-либо более серьезном просто бессмысленно.

В тех странах, которые не пережили гонений на Церковь, монастыри сохраняют все эти основополагающие элементарные детали в своей жизни. А нам пора понять, что не стоит бесконечно копировать те особенности монастырской жизни, которые сложились в советское время в двадцати оставшихся в стране монастырях (из которых в Украине было всего десять). Те монастыри советского времени вынужденно были прежде всего центрами паломничества, они должны были откликаться на духовные нужды мирских людей, во множестве приходивших утолить свою жажду в монашеские оазисы. Но вот уже более тридцати лет мы можем пользоваться свободой, чтобы устраивать свою монашескую жизнь так, как она была задумана святыми отцами, основателями монашеского чина. И упустить этот данный нам Богом шанс будет большим несчастьем.

В завершение еще раз хочется сказать: дорогие отцы и досточтимые матушки, давайте собираться вместе как минимум каждый год, а можно и чаще. У нас есть огромное количество проблем и тем для обсуждения. Особые собрания можно посвящать проблемам духовничества. Сейчас к нам приходят люди, заявляющие о желании монашествовать, но абсолютно к этому не готовые, и мы часто не можем найти ответы у святых отцов на возникающие здесь вопросы и затруднения – из-за такой незрелости современных молодых людей, с которой древние отцы не встречались. На другом собрании можно сосредоточиться на богослужебных темах, поделиться своими мыслями и опытом по приспособлению Типикона к нашим условиям. Другой комплекс проблем – взаимоотношения с миром, с паломниками, с прихожанами. Часто интересы мирских и монахов не совпадают, и найти здесь такое равновесие, которое бы удовлетворяло всех, очень нелегко. Как мы видим, одних только групп вопросов для обсуждения накапливается немало. Игумен часто задыхается под грузом всех этих проблем и иногда чувствует душевное изнеможение, не зная, где ему найти помощь. Давайте попробуем помочь друг другу в нашем служении, ибо, как было открыто святым, Богу угодно, чтобы человек учился от другого человека ^[10]. И было бы естественно, чтобы мы, игумены, стали лучшими учителями друг для друга.