Общественное и национальное самосознание в расколотой России

Парсуна "Древо государства Московского". Симон Ушаков. 1668 г.

Ты просвещением свой разум осветил,

Задачи самосохранения России в новом переделе мира и Евразии, необходимость противодействовать неизбежно усиливающемуся давлению требует от нее как национального сообщества одновременного внимания к нескольким важнейшим факторам ее развития. На первом месте стоит демографическая катастрофа, ибо без возобновления устойчивого демографического роста не избежать геополитического передела огромной территории. На фоне стремительной общей депопуляции России вымирают, прежде всего, русские - основатель и стержень российского государства. Через пятьдесят лет можно будет говорить о полном перерождении культурно-исторического типа государства, что будет иметь особенно драматическое развитие из-за очевидного межцивилизационного соперничества.

Не менее важно и восстановление единства национального мировоззрения, без чего невозможно ни осознание национальных интересов, ни достижение общенационального консенсуса. Наконец, оба эти фактора не будут работать без единства такого понимания у власти и общества. Только такое общее концептуальное единство и осознанная поддержка профессиональной элиты и политического класса способны привести к консолидации политической воли руководства. Все эти факторы, среди которых первый – физического характера, остальные из области духа, сознания и воли, теснейшим образом связаны между собой.

Если наше общество не восстановит себя как нацию с духовным стержнем и волей к историческому бытию, то и государство по имени Россия окончательно утратит исполненную смысла национальную идею и разрушится на глазах, став объектом передела со стороны иных мировых динамично развивающихся духовных и материальных сил.

 Ярким примером могут служить взаимоисключающие точки зрения  в связи с освобождением заложников в Москве, свидетельствующие о принципиально различных философских основах сознания. «Hамеpено ли руководство быть последовательным и окончательно подавить уголовный террор без оглядки на морально изолгавшихся правозащитников и «мировую закулису» или оно будет по-прежнему расточать усилия в поиске мнимого согласия с бандитами?» - спрашивают одни. «Прекратить преступную войну против собственных граждан или, более того, «героических горцев», сражающихся против империи-угнетательницы» – требуют другие. Ряды последних в течение второй половины 90-х годов заметно поредели, но именно они оказывали самое непосредственное влияние на формирование общественного мнения в первой половине 90-х годов, осуществляя беспримерное в истории глумление над собственной армией.

Как ни парадоксально, именно «миротворцы» несут косвенную ответственность за случившееся в Москве. В этом кажущемся противоречии следует разобраться, ибо оно затрагивает глубинные основы исторического мышления общества, от которого зависит его будущее. Здесь сплетены такие важнейшие аспекты исторического бытия как взаимоотношения общества - нации, социума-сообщества личностей с государством и Отечеством.

Важно отметить, что понятия государства и Отечества по-разному трактуются в традиционном, изначально выросшем на христианской основе, сознании и в современном рационалистическом радикально-либеральном или радикально-марксистском сознании. Определение «радикальное» уместно, когда речь идет о постсоветской России, которая, как и в случае с ортодоксальными пламенными большевикам начала ХХ века, являет миру самые крайние выражения тех взглядов и мировоззрений, которые на своей Родине – на Западе до сих пор уравновешиваются другими, в том числе и традиционными основами.

Для постсоветского либерального сознания, оторванного всем образованием и идеологией не только от преемственной русской православной культуры, но и от подлинной западноевропейской культуры с ее католической романо-германской основой, стократно верно данное С. Булгаковым в начале ХХ века «несложной философии истории среднего русского интеллигента: «вначале было варварство, а затем воссияла цивилизация, то есть просветительство, материализм, атеизм…», добавим современные атрибуты: права человека, гражданское общество.

Однако кроме либерального плода, выросшего на ветви Просвещения, европейская цивилизация, как пытался обратить внимание Булгаков, «имеет не только многочисленные ветви, но и корни, питающие дерево, до известной степени, обезвреживающие своими здоровыми соками многие ядовитые плоды. Эти корни – христианство… Поэтому даже отрицательные учения на своей родине, в ряду других могучих духовных течений, им противодействующих, имеют совершенно другие психологическое и историческое значение, нежели когда они появляются в культурной пустыне и притязают стать единственным фундаментом».[i]

В современной России до сих пор доминирует суждение, что отношение к государству как абсолютной ценности и любовь к Отечеству, в каком бы состоянии они не находились – суть архаичные и несовместимые со «свободой» или социальной справедливостью основы. В ультра-либеральном сознании отечество и вовсе не ценность, ибо постулатом является тезис: ubi bene ibi patria – «где хорошо, там и отечество». В постпросвещенческом сознании в целом жизнь нации воспринимается как гигантское хозяйственное предприятие, нуждающееся в оптимизации, но без абсолютного нравственного и культурного целеполагания. Государство же трактуется как механизм, средство удовлетворения потребностей, которое можно выбрасывать в мусорную корзину истории.

Сегодня как никогда хрупко состояние национального организма, ибо идеология гражданского раскола с одной стороны, и проповедь атомизации общества с другой ослабили его не меньше, чем экономическая нищета. Бывает такое состояние у больного, когда ему нельзя внушать, что он вот-вот умрет. Именно в этом соревнуются порой с совершенно разными целями крайние фланги. Саморазочарование и исторический нигилизм угрожают России не меньше, чем несовершенная демократия или «относительное и абсолютное обнищание масс». Отношение к государству: «сломать», «свергнуть»  и «отщепенство» либералов, для которых государство – это договор по обслуживанию чуждых друг другу индивидов - это две стороны одного нигилизма. Когда страна стоит на грани того, чтобы перестать быть субъектом мировой истории, такой нигилизм опаснее, чем экономические беды.

На повестке дня - идея национальной солидарности, осознанного общенационального сверхусилия, а не идеология революции и противопоставления богатых и бедных или личности и государства, именно они истощают уже до предела духовный, нравственный и энергетический потенциал. При этом не обязательно быть коммунистом, чтобы выступать против деградации, нищеты и вымирания населения, против криминализации экономики, которая настолько превысила допустимый уровень, что разрешить эту проблему инструментами правового государства, скоро будет уже невозможно.

В традиционном сознании Отечество (его неслучайно часто пишут с большой буквы) не тождественно государству - политическому институту, творению рук человеческих и всегда греховному и несовершенному. Сегодня немногие понимают, из каких глубин идет само слово и понятие: преклоняю колена мои пред Отцем Господа нашего Иисуса Христа, от которого именуется всякое отечество на небесах и на земле (Еф. 3, 14-15). Переживание Отечества - есть производное от переживания Отца Небесного. Это слово из Послания апостола Павла к еффесянам на европейских языках передано также не как государство, не state, но land – земля – вечная категория в отличие от меняющихся власти и государственной формы. Напомним, что русские князья клялись «землей русской» задолго до того, как появилось понятие русский народ.

В таком переживании Отечество - это метафизическое понятие, а не обожествляемое конкретное государство с его институтами, несовершенствами и грехами. В подлинном национальном самосознании главным компонентом является чувство исторической преемственности, острое переживание сопричастности не только и не столько к конкретному этапу или режиму в жизни своего народа, но ко всей многовековой истории Отечества, его будущему за пределами собственного жизненного пути.

Отечество, особенно в христианском сознании - это дар Божий, врученный для непрерывного национально-исторического делания с его взлетами и неизбежными падениями, которые не отчуждают от своей страны даже глубоко разочарованного в конкретной власти и ее политике. В ходе Великой Отечественной Войны проявилось, что “унесенные ветром” либералы, в свое время приветствовавшие революцию и разрушение христианской империи, меньше любили Россию, чем они ненавидели “большевиков и Советы”, отнявших у них плоды этой революции и якобы извративших ее идеалы. Но “унесенные ветром” почвенники, например, А.Деникин, С.Рахманинов и тысячи других, никогда вообще не симпатизировавших революционным идеям, тем не менее, желали победы Красной Армии, ибо сохранение Отечества для будущих поколений для них было выше желания увидеть при жизни крах ненавистного "режима". Любовь оказалась больше ненависти, как и требует христианская заповедь...

Именно против такого традиционного единства национального организма в сознании, питаемом общими историческими переживаниями даже при противоположности мировоззрения, в течение десятилетия была направлена проповедь совершенно ложной интерпретации «гражданского общества». Само это понятие означает неполитическую сферу реализации частных интересов граждан, и она действительно важный фактор гармонического взаимодействия в обществе «Я» и «МЫ». Однако эти категории безуспешно борются друг против друга в обеих версиях безнационального, безрелигиозного царства человеческого – коммунизме и либерализме.

Необходимо подчеркнуть, что Просвещение континентальной Европы, выросшее в недрах этой культуры, было достаточно сильно переплетено с первохристианскими идеалами равенства, и Ж.Ж.Руссо писал: «все люди братья». Это заложило основу для преимущественного развития не индивидуализма, не «гражданского общества» как совокупности индивидов, не связанных никакими духовными узами и табу, а демократии как антитезы сословному обществу, абсолютизму и неравенству перед законом.

Не порвав с христианским наследием, европейское Просвещение позволило продолжать великую культуру, которую символизировало явление немецкого идеализма с его исполинскими фигурами – Фихте, Гердер, Гете, Шеллинг, и многие их идеи перешли в русскую философию (С.Булгаков, П.Флоренский), ибо она одна во всей Европе в XIX веке еще была религиозной. Но англосаксонское Просвещение – более раннее, представленное еще в XVII веке Т.Гоббсом, Дж. Локком, затем А. Фергюссоном, имело источником кальвинистскую идею и делало изначально основной упор на индивидуализм: Т.Гоббс прямо писал, что «человек человеку волк».

Именно это и стало основой англосаксонской версии «гражданского общества», в котором по Локку и А. Фергюссону индивиды автономны, не связаны ни духом, ни миросозерцанием, ни историческими переживаниями, ни едиными представлениями о грехе и добродетели, которые в христианском, особенно православном толковании и делают из народонаселения нацию. Гоббсово учение направило развитие демократии в англосаксонской культуре по пути обслуживания либерализма и индивидуализма.

Но в самой Англии произошла  реставрация, пуританизм, бывший духом и знаменем Английской революции, особенно ее “буржуазного” характера, столь прославленного в историческом материализме, был снова потеснен, хотя и оказывал огромное влияние на английское сознание, питаемое все еще этикой христианской готики. В прошлом веке только Н.Я.Данилевский, названный  Питиримом Сорокиным гениальным социологом культуры, в своем анализе специфических национально-религиозных основ английского сознания и государственного мышления, сумел углядеть и отметить положительное значение эмиграции английских пуритан для христианского и культурного развития Англии и Европы. Данилевский с его историческим чутьем указал как на “особо счастливое для Англии обстоятельство”, что “самая радикальная, самая последовательная часть ее народонаселения, в лице пуритан, заблагорассудила удалиться за океан для скорейшего осуществления своих идеалов. Это отвлечение демократических элементов надолго обезопасило Англию”.[ii]

Америка изначально строилась как земля обетованная и обещала стать осуществлением кальвинистского отрыва от исторической традиции “людей мира”. Философ В. Шубарт сравнивая русское сознание и западноевропейское, дал им меткие определения: русский человек – «иоанновский», устремленный в мир иной, а западноевропейский тип – «прометеевский», устремленный в земное, что в конечном итоге обрекает дерзание на вырождение в культ личного мирка. Он подмечал именно в сознании англосаксов черты, наиболее противоположные русской «иоанновской» культуре, и остроумно определил американизм как “англосакство без джентльменского идеала... прометеевский мир, не облагороженный готическими ценностями”.[iii]

Любопытно, что А. Де Токвиль, труд, которого об Америке совсем необоснованно считают гимном демократии, оставил немало горьких и глубоких замечаний и прогнозов о вырождении эгалитаризма и демократии, идеально подходящей исключительно для «третьесословных идеалов», на которых построена Америка. Он горько констатирует, что будущее неизбежно за средним классом с его самыми приземленными потребностями. В случае с Америкой именно эти идеалы были отделены от фундаментальных устоев народа и высоких стремлений аристократии и вывезены за океан для воплощения третьесословного «клона» на чистой доске. В итоге, в отличие от «эгоизма, древнего как мир порока отдельных людей», подметил Токвиль, демократия порождает общую типическую черту сознания - индивидуализм, который побуждает «изолироваться от ближнего» и на фоне прокламаций о счастии всего человечества «перестать тревожиться об обществе в целом».

Индивидуализм в сочетании с эгалитаризмом породит «неисчислимые толпы равных и похожих друг на друга людей, которые тратят свою жизнь в неустанных поисках маленьких и пошлых радостей». От власти такое общество ждет охраны своих радостей, обеспечения удовольствиями, [iv] но в области сознания это приводит к пребыванию в беспечно-младенческом состоянии.

Заметно, что в идеологическом арсенале постсоветского «либерализма» центральным стал тезис, что «прогрессивное и демократическое гражданское общество» - это не нация - преемственно живущий организм с общими историческими переживаниями, а совокупность индивидов, объединенных отметкой в паспорте. В качестве мерила цивилизованности был провозглашен тезис ubi bene – ibi patria (где хорошо, там и отечество), а в качестве образца демократа - «гражданин мира», который в Совете Европы демонстрирует «как сладостно Отчизну ненавидеть» и участвует в «поражении собственного правительства в войне».

Курьез постсоветской политической семантики сделал атеистический либерализм «правым», хотя он относятся к философской и идеологической левизне. Правое мировоззрение – это философский антиэгалитаризм, происходящий из суждения религиозного канона о противоположности, а не относительности добра и зла, греха и добродетели, красоты и уродства и иерархичности всех ценностей и категорий, что полностью противоположно всепоглощающему эгалитаризму философской парадигмы Просвещения. На уровне политического и национального сознания – это Вера, Отечество, Нация, Держава, примат духовного над материальным. На уровне бытового сознания – это Церковь, семья, государство, целомудрие. Либерализм и марксизм меняют местами индивидуум и государство в иерархии, сохраняя противопоставление этих категорий. Либеральный универсализм, сменивший проект коммунистической версии униформного мира на более успешный, остался левым и космополитическим.

Вопрос об отношении к либеральным ценностям и демократическим формам функционирования общества слабо исследован во всей своей парадигме, как и причины того, что в обстановке демократии «прославленный за свою праведность народ настолько показал свой нравственный облик, что это надолго отобьет охоту к народническому обоготворению низших классов». Это горькое наблюдение С.Франка в покаянном сборнике сопровождено анализом постреволюционной России, вполне применимом к России постсоветской.[v]

Одна из главных причин общего падения ценностей - снижение духовной культуры, последовавшей сначала за отменой в начале века преподавания Закона Божия, а в нынешней России - изъятия из общеобразовательных программ мировой классики, воплотившей христианские традиционные ценности и остро ставившей нравственные дилеммы. В России это имеет катастрофические последствия. Этика долга и устремленный в мир иной дух даже необразованных людей удерживали от бестиализации даже при несомненной внешней грубости нравов и убожестве материальной жизни. На Западе эту роль сдерживания выполняет не духовная культура, а «цивилизованность», порядок, многовековая привычка обуздания страстей. Франк не удивляется, что в ходе революции «народная страсть  в своей прямолинейности, в своем чутье к действенно-волевой основе идей лишь сняла с интеллигентских лозунгов тонкий слой призрачного умствования и нравственно-беспочвенных тактических дистинкций». Не удивляет и массовое падение в 90 годы.

В мировоззренческой парадигме посткоммунистического либерализма, ставшего очередным инструментом идеи глобального сверхобщества, в качестве главной ценности пропагандируется право на несопричастность к судьбе своего Отечества. И этим особенно свойственно дорожить либеральной интеллигенции именно в России. Почти сто лет назад ее честные представители, шокированные развязанной ими же антиэтатистской стихией сами сначала в сборнике «Вехи» (после революции 1905 г), а затем после революции 1917 года в сборнике «Из глубины»[vi] развенчали эту ложную идею с покаянной беспощадностью и философской глубиной. П.Б.Струве подытожил, что «идейной формой русской интеллигенции является ее отщепенство, ее отчуждение от государства и враждебность к нему».[vii] Тогда это привело к хаосу и революции, которая явилась «духовным детищем интеллигенции» (С.Булгаков).

Проповедь крайнего сугубо атеистического либерализма и индивидуализма развивается к концу ХХ века на фоне всеобщей дальнейшей дехристианизации мировоззрения, и поэтому порывает уже с основами христианской культуры. Особенно это заметно в связи с либерально-пацифистскими проповедями в России, где идет необъявленная война за территориальную целостность и неделимость Отечества.

Выражением этого стало извращение христианского понятия о бесценности и неповторимости человеческой личности, проявляющееся в навязываемом тезисе, что, якобы «нет таких ценностей за которые стоит умирать или воевать». Безусловно, в христианской культуре человек – выше любого иного творения и не может быть сравним с вещью. Если в горящем доме оказалось бы картина Рафаэля и преступник, для христианина нет сомнения, что спасать нужно человека. Однако почему человек спасает другого, погибая сам? Способность к самопожертвованию – основа человеческого общежития, неизвестная животному миру.

«Гуманизм» III тысячелетия на деле есть торжество дехристианизации и дегуманизации человека, ибо человек и гуманизм только там, где дух выше плоти. Для христианина Вера, Отечество, честь долг, любовь – все метафизические ценности всегда были выше земной жизни, что и показал Спаситель своей Крестной Жертвой, и в Евангелии сказано: «нет больше той любви, как если кто душу свою положит за други своя». И жизнь, построенная на намеренном исключении этих основ, свидетельствует не только о дехристианизации, но и полной дегуманизации и бестиализации человека, ибо даже малая пташка бросается грудью на коршуна, чтобы защитить своих птенцов.

Человек без когтей и клыков встал над природой не потому, что создал оружие, а потому, что для него смысл жизни, идеалы, ценности, стремление к миру иному, что поднимало его над соблазнами мира сего, были важнее ее продолжительности. «Лучше смерть, но смерть со славой, чем бесславных дней позор» – это Ш.Руставели. Без самопожертвования оказались бы невозможны даже простейшие формы человеческого общежития, ибо мать не закроет собой дитя, муж отдаст жену на поругание насильнику, друг не заступится за друга, никто не бросится в горящий дом, страж порядка не сдержит убийцу, государство, Отечество  некому будет защищать, как и свободу его граждан от преступников. Сама столь ценимая человеком свобода невозможна без самопожертвования: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них готов идти на бой». Это И.В.Гете  – венец Просвещения, родившего, среди прочего и либерализм.

Сегодня «народонаселение», воспитанное в духе «отщепенства» и переставшее быть нацией, становится мишенью террористов, прямо рассчитывающих на успех шантажа государства. Террористы не смущаются тем, что убьют «несопричастных», ведь те для них – лишь средство. Делается это в расчете именно на остальных «несопричастных» в обществе, чтобы те немедленно начали давление на государство. Так, общество оказывается наказанным за свою несопричастность по отношению к собственному государству, его армии, к борьбе за территориальную целостность страны – ценность, за которую во все времена воевали и ставили памятники героям.

Существует прямая связь между довлеющими либерально-пацифистскими призывами во время войны за территориальную целостность страны и переходом противника к террористическим актам против гражданского населения. И это не только потому, что лозунги о слабости, небоеспособности и коррумпированности собственной армии, обличение якобы неправедных целей своей стороны с одновременным оправданием мотиваций противника, фальсификация исторических корней конфликта в пользу врага – все это заимствовано из классических пособий по пропаганде  во время войны в стране-противнике. Сама идеология несопротивления порождает расчет с успехом применять терроризм как метод шантажа государства по коренным проблемам его исторического бытия.   

В самых кровопролитных войнах прошлого любой противник максимально воздерживался от кровавых акций против гражданского населения, которые лишь препятствовали достижению стратегических целей. Причина - в боязни усилить сопротивление и боевой дух армии и нации в целом. Но терроризм сегодня как раз рассчитывает акцией против гражданского населения ослабить сопротивление. Столь разный результат одного и того же действия зависит от состояния общенационального самосознания.

Когда общество ощущает себя единым национальным телом с общими ценностями и целями национального бытия, духом, миросозерцанием, оно переживает за свое Отечество и за свою воюющую армию, не отделяя себя от нее, как нельзя отделить без боли свои руки, даже одетые в булатные рукавицы. В войнах прошлого трудно было бы представить обсуждения правомерности или неправомерности авиаударов по захваченному неприятелем родному городу на том основании, что там осталось собственное гражданское население. Противнику не было смысла совершать злодеяния против беззащитных граждан. В ответ лишь «ярость благородная вскипела бы как волна» с удесятеренной силой.

Однако, ложную интерпретацию жизни, свободы, государства, а также войны за неделимость Отечества как непонятной и бессмысленной преподносили лишь для русских. Эти же ценности в глазах «правозащитников», равнодушных к изгнанию дудаевским режимом ограбленных и униженных 300 тысяч русских еще до всяких действий российской армии, представлялись «героическим эпосом» чеченцев, воюющих с ненавистной империей за свободу и счастье. Здесь мы имеем дело также со специфическим извращением исторического сознания.

Нигилизм по отношению к собственной истории и Отечеству – также типическая черта именно российской интеллигенции, выражаемая сегодня, пожалуй, в наиболее крайних и откровенных формах. История Кавказских войн XIX века как тема захватнической колониальной России является чуть ли не нормативным клише исторического мышления отечественного либерала-западника, неутомимо воспроизводящего не что иное как ленинскую большевистскую нигилистическую интерпретацию русской истории. Она же имеет за собой почтенную историческую давность, восходя к Салтыкову-Щедрину, Белинскому и Чаадаеву и всем поколениям вечно ненавидящей и презирающей «образованной интеллигенции».

Постсоветский либерал, еще более чем во времена Пушкина «ленивый и нелюбопытный» в отношении собственной истории, повторяет штампы Энгельса из его «Внешней политики русского царизма», суждения К. Маркса о русской политике везде и на Кавказе, заимствованные, как показывает анализ его источников, исключительно из британской публицистики времен Крымской войны, авторами которых, как правило, были капитаны британских кораблей, осаждавших Севастополь. Созданный борзописцами образ России - угнетательницы кавказских народов, приправленный злодеяниями сталинского режима, выселившего невинных чеченцев, не выдерживает никакой исторической проверки.

 Однако, была ли доля правды в политической интерпретации чеченского уголовного ренессанса как явления изначально национального или религиозного характера? Социо-психологический портрет Дудаева, позировавшего не в национальной одежде, а исключительно в парадном генеральском мундире Советской армии, его риторика демонстрируют скорее образ латиноамериканского диктатора, а не выразителя национальных и религиозных чаяний. Режим генерала Дудаева, пришедший к власти в результате классического переворота, отражал чисто властно-экономический мафиозный, а не религиозный аспект, и ничто не угрожало всекавказским сопротивлением при своевременном подавлении.

Нелишне вспомнить съезды народных депутатов в 1990-1993 годах, на которых духовные гуру российских постсоветских либералов яростно обличали «рецидив имперского сознания», повторяя знакомую нигилистическую интерпретацию русской истории в ответ на требования немедленного приведения в правовое поле дудаевского переворота. Отсутствие национально-государственной воли и разрушение общенационального и общественного самосознания, а не военная бесперспективность мешало безоговорочно утвердить суверенитет и территориальную целостность России, когда это еще не было сопряжено с тяжелыми потерями.

Вспомним, что драмой России тогда было положение, что все критические для государства стратегические проблемы как внешней, так и внутренней политики оказались заложницами внутриполитической борьбы в расколотом обществе, не способном найти согласие ни по одному вопросу своего прошлого, настоящего и будущего. Противоборствующие стороны сражались за свою версию государства, забыв, что в тот момент под угрозой была неделимость Отечества. Либералы-западники продемонстрировали извечное презрение к историческому российскому великодержавию, а именно эти главные идеологи начала 90-х годов и были опорой тогдашней власти. Не будем лукавить: в этом же лагере по совершенно иным причинам оказались и коммунисты, обрушившиеся на решение о вводе армии в Чечню, которое они бы сами, безусловно, приняли, если бы были у власти. Для них соображения победы над «режимом» как и в 1914 году оказались выше преемственных интересов России.

Неудача первой чеченской кампании – прямое следствие политического безволия власти при отсутствии общенационального консенсуса и осознанной поддержки элиты. В итоге армия была парализована самим правительством, которое вместо окончательной ликвидации бандитских очагов приступило к пеpеговоpам с теppоpистами под вездесущим контролем мировых сил в лице ОБСЕ. Басаев и его убийцы остались безнаказанными, уголовники вместо кары превратились в легитимную сторону переговоров по вопросам целостности России и ее суверенного права размещать свои вооруженные силы на всей территории страны. В результате антиармейской и антигосударственной истерии и «миротворчества» либералов-западников были преданы жертвы, уже понесенные армией, обессмыслены немалые ее успехи.

Налицо был крах российской государственности, которая не способна защитить ни русских, ни народы, связавшие свои судьбы с Россией и осознанно сохраняющие ей верность. Попустительство чеченскому уголовному мятежу и его ложная интерпретация позволили ему обрести такие внутренние и международные параметры, которые сделали его инструментом международного терроризма.

Анализ этого явления и его столь разные проявления в мире вскрывает много измерений, совсем не связанных с внутренними проблемами России, хотя имеющих отношение к утрате ею роли держателя равновесия в Евразии. Здесь и кризис международного права, запрещающего войны с правом на оборону, но разрешающего имперским странам гуманитарные интервенции. Налицо и общее возрастание фактора силы в мире, а также то, что она используется во все большей степени против гражданского населения. Шанс на успех террористам предоставляет и тот итог развития человечества, что урбанистическая либеральная цивилизация склонна капитулировать, не когда армия разбита, а когда останавливается водопровод и канализация в миллионных городах, а граждане мира не отождествляют себя с нацией, армией и историческими задачами собственной страны.

Трезво оценивая двойные стандарты и нелояльность западных партнеров России и не ожидая от них снисхождения, не следует забывать, что условия для вмешательства во внутренние дела России и менторства по вопросам самоопределения и межнациональных отношений, то есть ползучей интернационализации чеченской темы созданы были именно самим общественным мнением в России.

Правозащитная тема, как и обличения преступного режима в чеченской войне как преступления, громогласно звучала из уст отечественных политиков самого противоположного толка. А по канонам современного международного права такое положение дает оправдание «беспокойству «мирового сообщества». До определенного момента западные лидеры сдержанно высказывались о чеченской проблеме как о внутреннем деле России, которая, как и другие государства, имеет право подавлять мятежи ибо основополагающий принцип международного права – уважение территориальной целостности государств.

Конечно, главную антигосударственную роль здесь сыграли так называемые «правозащитники», поносившие собственную армию, хотя были равнодушны к русским девочкам, изнасилованным в станице Асиновская, тысячам русских рабов в подвалах чеченских «борцов» за свободу. Наконец Европа отреагировала и провозгласила: массовое нарушение прав человека во время военных действий – прав гражданского населения рассматривается как основание для осуществление права на самоопределение через отделение. И неважно, что демонстрированные на экранах целые семьи, вооруженные от женщин до детей, часто по простоте откровенно признавались перед камерой, что «готовили это оружие целых три года». Вооруженные люди, соучаствующие в военных действиях по международному праву считаются «комбатантами» – «сражающимися и не относятся к мирному населению. Обратим внимание на двойной стандарт: США утверждают, что боевики талибана, содержавшиеся в чудовищных условиях физического и морального издевательства на базе Гуантанамо – то есть с очевидным нарушением прав человека, - не имеют право на применение к ним положений Женевских конвенций.

Только наивным может казаться, что Запад, который твердит лишь о правах человека и о политическом решении чеченской проблемы, не видит, что в Чечне действует хорошо отрежиссированный сценарий, разработанный далеко от российских границ, и что России угрожает отторжение огромной территории, что дает ей право защищать свою территориальную целостность, подавляя уголовный мятеж.

Однако Запад все это прекрасно понимает, как и тот факт, что во время дудаевского правления в Чечне были нарушены все без исключения положения известных Международных пактов по правам человека ООН. Совет Европы знает, что не российская армия, а боевики являются варварами, освободившими себя не только от этики войны, но и от всякой человеческой этики вообще. И хотя эти варвары режут на пороге III тысячелетия Рождества Христова головы христиан, «Священная Римская империя» молчит.

Дилемма «Россия и Европа» все не изжита именно совокупным Западом, который построил свой рай на земле, но так и не избавился от своего нигилизма к русской истории, чувства неуверенности перед ее громадностью, потенциальной самодостаточностью и необычайной устойчивостью в испытаниях, которые было бы не под силу перенести ни одному другому государству. И хотя Россия своим сопротивлением переделу мира и поствизантийского пространства в пользу радикальных параисламистских стратегий защищает собой западный мир, «Европа в отношении России», все также как и во времена Пушкина, - «столь же невежественна, как неблагодарна».

Происшедшее в последнее десятилетие должно было бы побудить задуматься. Сакраментальное высказывание Н.Данилевского о противостоянии России и Европы в XIX веке, маскируемом до Берлинского конгресса наличием некоей фантасмагории - турецкой империи, может быть перефразировано: Пока между Россией и Западом “стояла коммунистическая фантасмагория”, истинных причин холодной войны можно было и не заметить, когда же «призрак рассеялся», «нам ничего не остается, как взглянуть действительности прямо в глаза». Давление на некоммунистическую Россию лишь увеличилось. Но, как и прежде, главным инструментом разрушения является манипуляция нашим историческим и национальным самосознанием.

Пока ковалевы, как и во времена Пушкина «руки потирают от наших неудач», пора решить задачу восстановления разрушенного национального самосознания, необходимого для самосохранения любой нации. - Это не объект публицистических эмоций: глубокая болезнь национального организма нуждается в беспощадном диагнозе и излечении.