Жил человек...

2 апреля 2014 года на сайте Православие.Ru было опубликовано обращение архимандрита Тихона (Шевкунова) к читателям с предложением совместными усилиями написать второй том книги «Несвятые святые». Буквально за несколько дней мы получили по адресу kniga@pravoslavie.ru около 170 Ваших историй. Ниже мы публикуем рассказ, присланный в редакцию портала более года назад иеромонахом Антонием (Азизовым), ныне — епископом Ахтубинским и Енотаевским.

Присылайте ваши истории по адресу kniga@pravoslavie.ru.

Светлой памяти р.Б. Вячеслава

Петр Матвеев. Юный моряк

Как часто факт смерти приводит нас в недоумение и отчаяние. Как часто потеря близкого человека оборачивается тупой непреходящей болью. Между тем для верующего человека смерть — не конец: можно лежать во гробе и быть «живым», а можно ходить, думать, делать и быть «мертвым»… Вот о таком «живом» человеке, которого Господь сподобил меня узнать, причащать Святых Тайн и молитвенно проводить в последний путь, этот рассказ.

Вячеслава я узнал в последний год его земной жизни. Так случилось, что его дочь Елена воцерковилась и стала прихожанкой нашего монастырского храма. Она рассказала о своих родителях, переживала, что они уже в возрасте и болеют: мама почти не видит, папа после инсульта. Я, конечно, сразу предложил их исповедовать и причастить на дому. Елена обрадовалась: тогда она ещё не знала, что это возможно, что это обычная практика Церкви в таком случае.

Оставалось самое трудное — заручиться согласием родителей. Елена поведала, что родители всегда были верующими людьми, они носят крестики, в доме есть иконы, но, как и многие «советские» верующие, они настороженно относятся к Церкви и её служителям. Не сразу, но согласие было получено. Ехали с волнением.

Надо сказать, что Вячеслав всю жизнь проработал на Волге, был капитаном небольшого судна, поэтому жили они в районе около судостроительного завода, который в годы «славных» пятилеток и построил это жилье своим работникам.

Зашли в квартиру. Уютно, светло, всё как-то особенно на своём месте. Нас вышел встречать Вячеслав. Невысокого роста, но, как у нас говорят, коренастый, крепкий, с чуть прищуренными, по-детски озорными глазами, рябым от солнца и ветра лицом, широкими азиатскими скулами — в общем, типичный волгарь-астраханец. Наученный дочерью, он попытался, смущаясь, взять благословение. Тогда я увидел его руки — удивительно большие и крепкие, с твердыми шероховатыми ладонями. Лидия, супруга Вячеслава, с твердой прямой осанкой сидела в кресле. Достаточно громким, можно сказать, командирским голосом она раздала всем задания: куда пойти, что принести, где встать. Никто не спорил.

Сначала была исповедь. Конечно, достаточно трудно исповедовать людей, которые никогда на ней не были: исповедь больше походит на разговор о жизни... Я задавал вопросы, супруги отвечали, иногда отвлекались, вспоминая о трудностях жизни, об ошибках и потерях.

В таких исповедях-беседах человек вдруг становится родным. Вдруг открывается целый мир, в котором, может быть, по тем или иным причинам не всегда было место храму, домашним правилам и постам, но всегда был Господь и Его правда.

Вячеслав и Лидия прожили вместе почти 52 года, родили и воспитали двоих детей, всю жизнь трудились. Жили по-разному, со своими трудностями отношений, но всегда вместе... Исповедь была перед старой иконой Николая Чудотворца. Она долгое время была на катере Вячеслава, а теперь стояла в их доме.

После исповеди и причастия волнение ушло, пришла тихая радость. Вячеслав пошутил, что они волновались, поскольку думали, мол, к ним сам владыка Иона^[1] приедет. Потом был чай и вновь воспоминания о жизни.

Старые люди могут не помнить, что было вчера, но удивительным образом — до мелких подробностей — помнят о том, что было лет 20 назад. Поражало их ласковое, трепетное отношение друг к другу. Спокойная естественная предупредительность в движениях и словах, которую не встретишь в молодых семьях — такую надо вырастить в долгом настоящем браке.

Вячеслав говорил мало, но все время вставлял ироничные добрые замечания. Потом я узнал, что он всегда любил шутить по-доброму, создавая настроение людям.

Прощались уже совсем как родные. После виделись ещё раз — причащались. Так получилось, что в последний раз. Через месяц снова инсульт, через 3 дня после которого, не приходя в сознание, Вячеслав отошел ко Господу…

***

На отпевание меня вез внук Вячеслава Артем, сын Елены, молодой офицер ФСБ из тех, что вместо службы на черноморских курортах предпочитают служить там, где «горы стреляют» — и не по юношеской горячности, а по чувству долга. Он видел деда неделю назад, был в отпуске. С дедом отметили лейтенантские погоны...

Ехали сначала молча, потом Артем заговорил. Он просто рассказывал о важном в своей жизни человеке. Рассказывал, как дед любил свой катер, как зимой приносил на нос сено, говоря, что «кормит» его. Как однажды — то ли по злому умыслу людей, то ли по халатности — уже поздней осенью катер отнесло от причала. Дед бросился в воду и долго-долго плыл за ним в холодной воде, пока не догнал. Рассказывал, как его любила команда. Как любили и боялись его строгости. Каким он всегда был жизнерадостным. Как любил окружающих его людей. Как всегда готов был отдать последнее.

В детстве Артем часто оставался с дедом, особенно летом, когда просто «пропадал» на катере — ничего другого ему было не надо. Рассказывал, как в 5 лет его учили плавать: завернули в спасательный жилет и бросили в реку, чтобы привыкал к воде. Потом бросали уже без жилета — и он стал лучше всех плавать...

***

Приехали к дому. У подъезда старики-речники — последние из тех, кто ещё остался в живых в этом районе. Всегда, когда приезжаешь на отпевание, у подъезда встречают люди, на площадке квартиры — крест и гроб, а в голове слова литургийной молитвы «Крест, гроб, тридневное воскресение...» Дочь у гроба читала Псалтирь. Жена сидела в том же кресле, как при нашей первой встрече, и все так же пыталась расставить всех по местам, только видно было, что сил у нее очень мало.

Поражал сам Вячеслав: он лежал во гробе с удивительно светлым и спокойным лицом. А та детская ирония, которая раньше, казалось, исходила из его глаз, теперь исходила от его светлого лика. Не было ни истерик, ни крика. Спокойно и величественно пропелись заупокойные молитвы. Я попытался сказать проповедь, слова утешения, но ничего толком не вышло: на каждое мое слово в адрес усопшего жена добавляла: «Вы не знаете, какой это был человек!»

Приехали на кладбище. Надо знать астраханские кладбища: голая степь без единого дерева, глиняный погост и кругом кресты — эдакое засеянное поле крестов. Послужили литию. Наступило время «последнего целования». И тут жена подошла ко гробу и стала говорить: «Прости меня, Славик мой, прости за всё...» Я видел много прощаний и слышал много «прости», но никогда это не говорилось с таким глубоким покаянием из глубины полувековой супружеской жизни. Подошла Елена и стала благодарить: «Спасибо тебе, папа, спасибо за всё...»

И тогда этот лежащий во гробе человек показался мне живее всех нас, окружавших его гроб. В этом настоящем крепком волжанине, честно прожившем долгую жизнь на земле, преданном своему делу, в течение 52 лет мужу одной жены, воспитавшем двух таких честных детей, — в нем вся правда жизни и её праведность.

И как-то удивительно по-новому зазвучали слова песнопения «душа его во благих водворится, и память его в род и род». Вот эта «память в род и род» — не просто воспоминание о человеке, но и тот жизненный опыт, что он передал своей дочери, которая 25 лет отдала детям, преподавая в школе. Она тоже жена одного мужа, офицера-летчика, с которым в течение долгих лет делила все тяготы гарнизонной жизни. И внук Вячеслава вырос в меру возраста, имея пред глазами образ деда. Глядя на них, чётко понимаешь, что они — «такие», потому что он — «такой». Близкий к Богу и причастный вечной Жизни.

Так вот и получается, что не просто «жил человек...», а «живет человек, и память его в род и род».