Джон Мейсфилд и Мэри Вебб – поэты «Англии духа»

Проснись, проснись, пока не поздно,
Где-нибудь в каждом сердце – еще апрель.
(Джон Мейсфилд. В радостном благодарении)

Джон Мейсфилд

Вот почему мы посвящаем эту статью двум английским поэтам XX века: Джону Мейсфилду (1878–1967) и Мэри Вебб (1881–1927), которым месяц апрель был особенно близок и значим. Конечно, эти поэты, не будучи православными, не могли иметь православного понимания подлинного мирового значения Пасхального воскресения, той радости, которая вливается в души православных христиан в пасхальную ночь, того чувства, что всё возможно через прощающую любовь воскресшего Христа. Но совершенно ясно, что в их поэзии есть моменты, когда они были вдохновляемы ясностью понимания и благодатью, нисходившими в их сердца и дававшими им свет. Именно этим светом мы можем поделиться с читателем и подивиться величию Господа, создавшего всё и наделившего всех дарованиями. Ибо хотя они жили, как и мы сейчас, в той культуре, которая больше не является православной христианской, но всё же оба они – одни из тех, кто либо возвращались к своему православному прошлому, либо по некоему особому Божиему благословению до сих пор частично являются выразителями православной христианской веры и жизни. Наши культурные корни – и это истинно так – в православном прошлом и вдохновении, дарованном Богом таким мужам и женам, как эти авторы. Благодаря православной христианской вере мы чувствуем себя как дома в их культуре. Хотя они не знали того, что знают православные святые, но оба искали того же самого, что и святые, и мы можем ценить их искания.

И, возможно, ценя их стремления и поиски святости, мы смогли бы помолиться об упокоении душ тех, кто хотя и находились вне Церкви, но, тем не менее, встретили милосердие Божие в своем вдохновении и сами принесли утешение, мир и радость душам тысяч людей. Так мы сможем изгнать из своей культуры те болезни и ошибки, которые отвели ее в сторону с истинного пути за последнюю тысячу лет. Давайте молиться за прошлое, за тех, кто ушли раньше нас, будучи в невольном заблуждении, чтобы они тоже познали радость Воскресения и вышли из вечного Великого поста в Вечную Пасхальную весну, вечный апрель. Господи, даруй вечный покой душам усопших Джона и Мэри и всем тем, кто вместе с ними искали Тебя в сумерках истории нашего острова.

Среди оживленных голосов весны
слышно, как ангел славословит Бога.
Приклоняясь низко везде, где бы мы ни были,
мы сможем увидеть лицо Отца;
а стоя тихо на всяком месте,
услышим дивную речь нашей Госпожи (Богородицы. – Д.Л.).
И сквозь ежедневную суету
слышим шум ангельских крыльев.
Всегда вглядываемся удивленно
во все проходящие мимо лица
и видим сквозь боль и неправду –
Смотрящего на нас Христа, Безмятежного и Сильного!

(Мэри Вебб. Видение)

Когда воссияет роза: видение Англии Джоном Мейсфилдом

Все писатели стремятся понять дух своего народа.
(Джон Мейсфилд. Святой Георгий и дракон)

В заключительной главе своего замечательного труда «Англия Джона Мейсфилда» профессор Фрейзер Дрю пишет так о поэте-лауреате: «Он (Мейсфилд) был верен тому, что, как он чувствовал, есть английский дух; был верен передаче этого духа в мир; почве и наследию, из которых этот дух появляется; людям, словам и делам, вдохновляемым этим духом». Если бы мы прочитали лишь эти слова о Джоне Мейсфилде, не зная о нем почти ничего, то подумали бы, что он – своего рода гордый ура-патриот, но, как увидим, это была бы огромной ошибкой.

Городок Ледбери, Херефордшир, родина поэта Джона Мейсфилда (фото - И. Лапа)

Примитивный национализм совсем не был присущ «английскому духу» Мейсфилда. У него не было никаких иллюзий по поводу недостатков каждодневной жизни викторианской Англии XIX века. Он всегда осуждал проявления социального неравенства, которые сам видел с детства. Снова и снова поэт изображал их в своих творениях с удивительным реализмом. Так, в романе 1936 года «Яйца и пекарь», действие которого происходит в 1870-е годы, он описывает «аллею лихорадки» и «аллею нечистот» в беднейших частях города: «Обе аллеи кишели бледнолицыми, злыми, быстрыми, нетерпеливыми и напоминающими крыс детьми, почти все из которых были босыми, абсолютно все – грязными и злобными, некоторые полуодетыми, на других было слишком много одежды, причем одежда была так сшита, чтобы ее невозможно было ни снять, ни продать… Место кишело людьми и издавало удручающее зловоние человеческой бедности». В «Удивлениях» 1943 года Мейсфилд описывает то, что сам, будучи ребенком среднего класса викторианской эпохи, видел в Ледбери[1] в 1880-е годы:

Никогда не пересекал город, не увидев
высохших детей, страдавших от истощения,
головы женщин, похожие на черепа, из-под платков,
шатающихся с кошачьим мяуканьем пьяниц
и умиравших от голода людей в лохмотьях, с ботинками без подошвы,
с затуманенными глазами, поющих баллады на холоде.
Видел зловонные аллеи, тесные и темные,
где мало кто мог читать и писать, но каждый был отмечен,
где мужчины и женщины жили и умирали с лишаями,
и люди были настолько малы, что собакам жилось лучше.

Тогда не кажется удивительным, что, сравнивая «тогда и сейчас» в своих «Батраках» 1942 года, поэт заключает: «не заметил никаких изменений, кроме как к лучшему».   

Однако хотя, с одной стороны, Мейсфилд видел, что викторианские несправедливости не имеют ничего общего с духом Англии, но он также не считал, что современность XX века является частью этого духа. Поэт был очень сдержан в оценках развития Англии в XX столетии. Это главная тема, пожалуй, одного из наименее понятых и наиболее цитируемых стихотворений Мейсфилда «Грузы», написанного в 1910 году. Здесь он «грязное британское каботажное судно, плюющееся солено-жирными клубами», с его банальным грузом, в том числе и с «дешевыми оловянными подносами», весьма резко противопоставляет «квинквиреме Ниневии» и «величественному испанскому галеону». Вот осуждение вульгарной и фальшивой «бирмингемской» индустриальной цивилизации этой эпохи.

«Все страны мира испортили свою красоту фабриками и фабричными городами, каждый из которых – словно ад на земле… это образ разума, наделенного властью».

Его книга «Мельница» (1941), кажется, на самом деле осуждает выбор цивилизации XX века как «диавольской»: «Все страны мира испортили свою красоту фабриками и фабричными городами, каждый из которых – словно ад на земле. То, что мы видим, глядя на них, это не просто грязные, отвратительные здания, но образ разума, наделенного властью».

В автобиографической книге «Так долго учиться» (1952) он мало надеется на будущее развитие искусства в XX веке, так изуродованном двумя мировыми войнами: «Одно из зол современной жизни, если сравнивать с тем, что было 50 лет назад, – это большая редкость усилий войти в эту воспламеняющую вселенную (то есть вдохновения, присущего людям искусства)… Результатами будут меланхолия, бесплодие и пустота в грядущие времена».

Примерно в то же время в беседе с американским философом Корлиссом Ламонтом (1902–1995) Мейсфилд отмечал, что «не очень любит современную поэзию», и утверждал, что «современные поэты уже не живут темами любви и благородства. Две мировые войны разрушили поэзию и заставили поэтов слишком сосредоточиться на простых сторонах человека» («Памяти Джона Мейсфилда»).

Если Мейсфилд критиковал как викторианскую, так и поствикторианскую Англию, так какой же была его идеальная Англия?

«Человеческие народы существуют самым лучшим, а уничтожаются – диавольским из того, что в них есть».

«Истинная империя человека – не на континентах, даже не за морем, а в нем самом, в его душе». Так писал поэт в 1911 году в своей статье «Уильям Шекспир». Этим он объявлял всем, что его Англия – это не Англия империи, а та Англия, которая в сердце. В его стихотворении «Август 1914 года» говорится, что Англия Мейсфилда – это Англия духа, чьи солдаты идут на смерть «ради некоей идеи – английского города, построенного не руками человека, но любовью Англии». По мере продолжения Первой мировой войны развивалось понимание и выражение поэтом его народа и его истинного духа. Так, в стихотворении «Галлиполи» (1916) поэт пишет: «Человеческие народы существуют самым лучшим, а уничтожаются – диавольским из того, что в них есть». Так что же «лучшее» и «диавольское» в Англии?

Церковь св. Георгия Победоносца в деревне Понтсбери, Шропшир, где некоторое время жила Мэри Вебб

К концу войны, в 1918 году, поэтом впервые были четко сформулировано его мнение и дан анализ славы и трагедии английской истории в его работе «Святой Георгий и дракон (змий)». В этой речи, произнесенной в США, автор утверждает, что все «лучшее» и «диавольское» в Англии начинается не с викторианской эпохи, а гораздо раньше: «Итак, поразмыслив над этой темой, я подумал, что сегодня день памяти святого Георгия, покровителя Англии. В этот день в далеком прошлом этот великий воин Господень, живший в восточной стране, убил дракона, пожиравшего женщин, а англичане сочли его деяние священным, самым красивым и отважным. И из всех святых они избрали святого Георгия своим покровителем, его знамя стало их знаменем, а народ, столетие за столетием, стал призывать его имя, идя в бой. Ибо народ верил, что этот муж жив и после смерти и, несомненно, будет всегда помогать всем святым, красивым и мужественным людям… В этот сладкий месяц апрель, когда начинает цвести яблоня, я подумал, что поговорю об Англии. Не об Англии коммерции или истории, не даже о государстве под названием Англия, но об идее под именем Англия, за которую люди умирают на войне, раскинувшейся сейчас на 5000 миль… Около 300 лет назад жизнь Англии претерпела роковые изменения за семь лет гражданской войны…

Затем последовал неспокойный и нестабильный век, за который в интересах лишь одной группы людей иностранный король и последовавшие за ним короли, движимые иностранными интересами и методами, пришли на нашу землю… Началась конкурирующая торговля. Маленькая клика опустившихся политиков собралась под управлением иностранного короля и, путем взяточничества и всех видов несправедливостей, захватила общинные земли английских деревень и огородила их… У сельского народа Англии не было другого выбора, как стать рабами землевладельцев или хозяев фабрик… Страна, со всем ее богатством, стала плохо образованной, голодной и раздетой, так что в каждом городе огромное число людей не имели почти ничего из пропитания и одежды».

В речи Мейсфилда «Война и будущее», составленной почти в то же самое время, мы снова слышим этот анализ Англии XVIII века:

«А кто держал власть в Англии? Старые, с грушевидной головой, своевольные немцы, часто сумасшедшие и всегда тупые, которые задумывались над тем, как яблоко попадает в яблочный пирог. А вместе с такими немцами работали те немногие, порочные и злобные семьи, занимавшиеся порабощением английских бедняков». (Это отождествление с «английскими бедняками», простыми людьми, – тема, проходящая через всё творчество Мейсфилда, начиная с его «Посвящения» 1902 года). После анализа проблем истории Англии поэт переходит к тому, что конструктивно можно сделать, призывая англичан и американцев «сплотиться, чтобы исправить этот сломанный мир, немного ближе к исполнению желания сердца». О том, что такое это «желание сердца», мы читаем в его предисловии к «Собранию стихотворений» (1918) – где он пишет о своей надежде на знание «о том мире и о тех людях, существующих всегда в Англии, об образах того, чем Англия и англичане могут стать или чем духовно являются». Но сейчас мы подходим к другому вопросу: что духовно есть Англия, и кем духовно являются англичане?

Изображение 'Джона Булла' в период Первой мировой войны

В других сочинениях видение Мейсфилдом «Англии святого Георгия», свободной от ограниченного пуританства и жадной до денег коммерции, становится еще отчетливее. Так, в 1923 году в сонете-вступлении к «Сцене» Эдварда Гордона Крэга[3] он пишет:

Некогда мы были мастерами искусства среди людей.
Поэзия, музыка, живопись, архитектура, все
красивые славные искусства тогда были нашими
и украшали эту Англию, как на праздник.
Сын Англии не мог поднять головы,
не будучи восхищенным от такого восторга.
Заросли английской красивой розы проливали
свои белизну и пурпур на каждое английское сердце.
Наши монеты тогда носили священную
печать. В мировой башне темного пространства Англия была светилом.
Ее славный ум видел, ее рука имела силу.
В одних этих вещах ее дух уже показывает,
что ее святым тогда был святой Георгий, ее знак, ее роза.

«Они имеют королевство; мы же – стремимся к нему и стараемся привести его в бытие».

Довольно ясно Мейсфилд показывает, что Англия, с которой он себя идентифицирует, – это Англия святого Георгия, Англия розы, сельская Англия. В своей лирической «Херефордской речи»[4] 1930 года Мейсфилд признается, что его надежды на Англию не связаны с ее производством и промышленностью, но связаны с ее землей: «Я счастлив, что живу в стране, где почти все жили рядом с землей, пели, неся домой свой урожай, так гордились своими лошадьми, крупным рогатым скотом и яблоками, из которых изготавливали сидр[5]. Для Англии наступит счастливый день, когда она осознает, что все эти вещи и люди, заботящиеся о них, есть истинное богатство страны; ибо красота и изобилие земли есть отражение Рая». Мейсфилдское видение идеальной Англии, которая должна прийти – в противовес Англии коммерции и обывательства, яснее всего выражено словами из «Яиц и пекаря» (1936): «Они имеют королевство; мы же – стремимся к нему и стараемся привести его в бытие». А в «Дани балету» (1938) Мейсфилд призывает английских танцоров участвовать в возрождении прошлого в новой Англии, символом которой является не «жирный хам, усатый и неблагоразумный», а «святой Георгий, который закалывает дракона ударом в шею».

В своем предисловии к Мейсфилдским «Письмам с фронта» английский писатель Питер Ванситтарт (1920–2008) замечал: «У него было видение того, какой некогда была страна и какой она снова могла бы стать, если бы возродились чувство красоты, ремёсла и община». События Второй мировой войны, так же как и Первой, еще больше сосредоточили мысль поэта-лауреата на вопросе о настоящей идентичности Англии, ее историческом призвании и судьбе. В поэме 1942 года «Павиластукай» («Руины в лесу») Мейсфилд пишет об идеальном городе прошлого и в последних строчках своего произведения предсказывает, что «ко дню, которому предстоит прийти, Англия будет жить как Павиластукай». А в «Восставшем поколении», датируемом тем же годом, поэт довольно откровенен по поводу проблемы английской идентичности:

Ни одну ноту нельзя положить на музыку,
если она не освящена изнутри. То же будет с жизнью в Англии,
когда от нас будут изгнаны осел и Джон Булл,
и зацветет роза, и мы станем нацией[6].

Идентичность истинной Англии воссияет, когда она будет избавлена от образов и реальностей, покрывавших ее уже столь долго; тогда Англия будет настоящей нацией, и поэт предвидит, что «более великолепной Англии еще только предстоит быть». В «Удивлениях» 1943 года поэт снова говорит о Джоне Булле – «кривой корове-завоевателе, которого болван и дурень некогда изобразили и вознесли как образ Англии». Он снова призывает к возрождению искусства, «чтобы изображать английское дело в красках для радости», рассказывать «наши английские истории». И он видит надежду в трагедии войны, которая пробуждает нацию от ее апатии:

Когда смерть побеждает, а бедствие показывает,
тогда Англия загорается, а ее знак – роза…
Мы знаем природу носимого нами символа –
бессмертная роза, которая зимой делается еще прекраснее…
Вставайте и действуйте, пока видение не померкло…
Сынами Англии Англия возрождается…
и никогда не думайте, что поэты хотят луну;
они хотят Англию – лучшую, чем раньше;
Англию, использующую все свои таланты,
а не мертвую Англию к нашей досаде.

В конце «Пьесы святого Георгия» самоотверженное мученичество святого становится преображающей победой. В этом произведении, написанном в 1948 году, жертва святого символизирует дух мученичества Англии в завершившуюся незадолго до этого войну. В эту войну единственный и любимый сын Мейсфилда, пацифист и медбрат, был сражен артиллерийским огнем в североафриканской пустыне. Слова Мейсфилда имеют и личный смысл:

Забудь про пульс, который подводит,
Оставь и плоть, которая дрожит,
поиски, не стоящие ничего,
они только бессмысленная пыль.
Стяжи мерцающую надежду,
подними развевающийся флаг
с сиянием великих стремлений
от великолепных святых с мечами.
Разгроми тюремные камеры,
где обитает дух – и Небеса зазвонят в колокола.

Пьеса заканчивается тем, что танцоры разбрасывают по сцене «маленькие красные и белые розы». Годом позднее, в 1949-м, в «Холме» Мейсфилд писал о своем видении будущего Англии: «Долина с миллионом летящих былинок и холм с облаками над ним, куда слетаются многочисленные жаворонки».

Видение Англии самым английским из английских поэтов – это видение нации духа, объединенной и представленной благородным, самоотверженным духом мученичества святого Георгия. Именно этот дух превращает неудачу в торжество, гарантируя, что обычный человек победит великих мира сего, – это основная тема Мейсфилда. Разделение преодолено, Англия будет истинной и славной нацией, и истинный дух Англии, настоящая «английскость», одетая в икону святого Георгия, воссияет, как роза.

Как подытожил современный автор профессор Санфорд Штернлихт: «Святой Англии для Мейсфилда – это самоотверженный благородный христианин – святой Георгий, а не жадный Джон Булл» («Джон Мейсфилд»). Это «самая благословенная Англия», которую Мейсфилд видел в своей поэме «Дикий лебедь». Это также надежда и слава, о которых Мейсфилд говорит в предисловии к книге «Мои любимые английские стихотворения» (1950), где он пишет о том, что «мы движемся славой английского духа, и это единственное, что нам осталось».

Пожалуй, в качестве заключения нам следует взять слова надежды из его «Так долго учиться»:

«В любом возрождении искусства содержится возрожденная идея святости».

«Однажды в этой Англии, которая так часто порождала красоту, ее гений снова встанет непостижимыми путями прозрения. Человек заново создаст искусство – или умрет. В любом возрождении искусства содержится возрожденная идея святости, идея продолжающегося великолепия, благословляющей истины и мира, выжигающего всю самость. В день этих великолепия, истины и мира глупость начнет иссыхать: новые игрушки покажутся пылью в руках, а огонь в сердце почувствуется реальностью».

Мэри Вебб

Поэту апреля:

Мир хвалил твои зеленые песни,
а ты, исполняя их, заставил
богатых забыть их богатства и неправды,
а бедных – полюбить сень боярышника.
Пока год за годом твоя слава росла,
у тебя был один неизвестный друг.
И в те светлые апрельские дни,
что вселяют в мою душу так много блаженства,
когда я брожу по лесным дорогам
среди цветения и сплошного восторга,
ты говоришь с моей радостью серебряными словами,
которых, думаю, не знает никто, как знают птицы.
Так глубоко в цветущей пещере
со звучными черными дроздами на деревьях,
когда снежные лепестки мягко устилают
землю и дают дорогу влажному бризу,
я делюсь твоими песнями сквозь часы очарования
с моими закадычными друзьями: листьями и цветами.

Мэри Вебб

Большую часть отрочества Мэри провела в Шропшире – рядом с древним англо-саксонским монастырем преподобной Мильбурги.

Она была старшей из шести детей. Ее мать, Сара Элис Скотт, была родом из Эдинбурга и происходила из семьи писателя сэра Вальтера Скотта. Ее отец, Джордж Эдвард Мередит, происходил из Шропшира, был культурным и чрезвычайно религиозным человеком, любимым бедняками за свою бескрайнюю щедрость. Он сильно повлиял на Мэри, и от отца она унаследовала глубокое благочестие, любовь к поэзии и природе, а также великую самоотверженность. Большую часть отрочества Мэри провела в Шропшире – рядом с древним англо-саксонским монастырем преподобной Мильбурги († ок. 715; память 23 февраля / 8 марта) в городке Мач-Уэнлок, и будущая поэтесса полюбила здешнюю природу. Когда Мэри было 14 лет, ее мать повредила позвоночник и оказалась прикованной к постели. На Мэри легла важная обязанность по воспитанию младших братьев и сестер, чем она и занималась, особенно после того как закончила школу – ей было тогда 16 лет. С этого возраста Мэри начала писать стихи и статьи для приходского журнала и, несмотря на свою крайнюю стеснительность, стала навещать бедных.

Мэри была привлекательной молодой девушкой, но в 20 лет она перенесла болезнь щитовидной железы, от которой так никогда и не смогла оправиться. Недуг сделал ее очень бледной, крайне худой, болезненно стеснительной, с большими глазами навыкате. С этого же времени Мэри принялась писать эссе, некоторые из которых впоследствии были опубликованы под общим названием «Весна радости».

Семья тем временем перебралась ближе к городу Шрусбери, который поэтесса всегда так любила за его старые дома и извилистые улочки. Немного восстановив силы, Мэри стала жить совсем как настоящая отшельница под любящим покровительством своего отца, который ее просто обожал. Очень часто молодая Мэри уходила одна из дома и бродила по сельским окрестностям, предаваясь днями напролет созерцанию красоты Божиего творения.

Здесь же, на природе, она проводила целые часы, сочиняя стихи в «потерянных и забытых местах». Здесь она впитывала в себя каждую деталь девственной природы. Мэри знала все виды местных птиц, деревьев и других растений, узнавала их по одному взгляду и даже могла определить все разновидности диких цветов только лишь по их запаху. Она имела обыкновение лежать на рассвете на покрытой росой траве и наблюдать за тем, как раскрываются на солнышке лепестки маргариток. Таков был ее дух, и именно его она столь сердечно выражает в своей поэзии.

Гарстон - окрестности места рождения Мэри Вебб

В январе 1909 года отец Мэри упал с лестницы и вскоре умер. После смерти отца Мэри написала свое знаменитое стихотворение «Сокровища». Девушка была разбита горем, но из духовной пустыни ее горя спустя пять лет вырос ее первый роман «Золотая стрела». В переломный для Мэри 1909 год ее первая статья была принята издательством «Сельская жизнь», и в конце того же года поэтесса на местном литературном собрании познакомилась с молодым школьным учителем Генри Веббом. Спустя три года, в 1912 году, им предстояло пожениться. Отличавшаяся редкой скромностью невеста пригласила на свое венчание в сельскую приходскую церковь жителей местного работного дома[8], а сама надела бедное платье из простого муслина.

На рассвете пешком она ходила до Шрусбери, продавала на местном рынке часть урожая по абсурдно низкой цене беднякам и затем пешком возвращалась домой.

Прожив два года в Сомерсете, где Генри преподавал в школе, пара вернулась в любимый Мэри Шропшир и поселилась в одиноком домике в местечке Понтсбери, в девяти милях на юго-запад от Шрусбери. Они вместе писали и работали в большом саду, причем Мэри взяла на себя большую часть трудов, поскольку Генри (как и ее мать) получил повреждение позвоночника; из-за этого как инвалид он не мог быть призван на военную службу. Хотя супружеской паре приходилось продавать свои фрукты и овощи, чтобы было чем жить, Мэри всё равно раздавала немалую часть урожая нуждающимся, а нередко на рассвете пешком ходила до Шрусбери, продавала на местном рынке часть урожая по абсурдно низкой цене беднякам и затем пешком возвращалась домой.

В 1916 году был опубликован первый роман Мэри Вебб «Золотая стрела». В том же самом году чета вынуждена была переехать. Чтобы как-то сводить концы с концами, Генри пришлось вновь заняться преподаванием – сначала в Честере, а затем в Шрусбери. В 1917 году Мэри и Генри снова переехали в уединенное местечко Шропшира под названием Лит-Хилл (рядом с нынешней деревней Бэйстон-Хилл. – Д.Л.), где для них был построен домик. Здесь Мэри написала свой второй роман «Ушла под землю».

Мач-Уэнлок, Шропшир, руины монастыря св. Мильбурги (фото - И. Лапа)

В 1920 году семья Вебб перебралась в Лондон, где Генри нашел работу. Здесь же в 1922 году Мэри опубликовала свой четвертый роман «Семеро за тайну». Но Мэри не любила Лондон с его бесчувственными интеллектуалами. В апреле 1924 года умерла мать Мэри, которая до этого все годы жила вместе с дочерью и Генри. Вскоре после этого публикуется пятый роман Мэри, под названием «Драгоценное горе». Но удалось продать всего лишь чуть более одной тысячи его экземпляров, а долги всё росли; случилось и еще одно событие: Генри бросил свою жену и ушел к другой, гораздо более молодой женщине.

Мэри пришлось одной возвратиться обратно в их коттедж в Шропшире, чтобы среди природы успокаивать свою сердечную боль. Хотя в 1926 году Мэри выиграла литературную премию, а в следующем 1927 году премьер-министр Стэнли Болдуин прислал ей официальное похвальное письмо, финансовый успех и в этот раз ускользнул от нее. Еще хуже было то, что муж поэтессы продолжал свой роман с собственной ученицей и не возвращался к Мэри. Здоровье ее становилось все хуже и хуже. Будучи уже безнадежно больной, летом 1927 года Мэри написала свой последний роман «Броня, которой он доверял». Тем же летом, упоенная природой Шропшира, Мэри Вебб создала некоторые из лучших своих стихотворений.

8 октября того же года в возрасте 46 лет эта сломленная женщина, так много страдавшая за свою короткую жизнь, преставилась в частной лечебнице для инвалидов и престарелых в Сассексе. Ее безжизненное тело привезли обратно в Шропшир и похоронили в Шрусбери – в виду тех холмов, где ее душа так часто бродила и размышляла. Слава пришла к писательнице уже на следующий год после ее смерти, и ее книги сразу стали продаваться сотнями тысяч. И хотя с тех пор мода на романы Мэри Вебб приходила, уходила и затем возвращалась, пожалуй, именно ее поэзия является самым прекрасным памятником этой многострадальной душе, которая видела и созерцала красоту Божию в лесах и холмах запада Англии.

Господи, даруй вечный покой душе той, кто, как она сама писала, «из радости и слез построила город, которому не подвластны годы».