Теория познания

Празднование 250-летия МГУ чем-то сильно напоминало ноябрьский парад 1941 г на Красной площади. Это был праздник в условиях всеобщей мобилизации. В речах и поздравлениях неизменно звучала тревожная нотка, о будущем говорили с осторожным энтузиазмом, а выступления ректоров-командиров, собравшихся в эти дни столице, неизменно заканчивались ободряющим «Наше дело правое – победа будет за нами».

Враг, стоящий на ближних подступах, – это инициированная Министерством реформа образования, затрагивающая его фундаментальные принципы и традиции.

Реформаторский энтузиазм исходит из благого побуждения сделать все максимально простым, эргономичным и эффективным, однако подходить к перепланировке такого большого и сложного здания, как система образования, можно не иначе как с тактом инженера, отдающего себе отчет в функции и назначении каждого элемента его структуры. В противном случае существует известный риск нарушить схему несущих конструкций и вместо храма науки получить ансамбль живописных руин.

Сходите на выставку, посвященную истории первого русского университета, проходящую в эти дни в Историческом музее. Уже во втором зале в самом центре экспозиции вы обнаружите странный экспонат – большую металлическую дверь с кованым замком. «Дверь карцера» - сообщает прикрепленная рядом табличка. «Какое отношение это имеет к образованию и науке?» - спросите вы. Ответим: «Самое непосредственное».

Еще древние греки вывели фундаментальную формулу познания: подобное познается подобным. То есть для того, чтобы познать истину, нужно уподобиться ей. Простота, ясность и чистота истины недоступны горделивому, страстному и нецеломудренному уму. А потому познание – это аскетическая практика, и процесс обучения непременно сопровождался упражнением в добродетели. Основа добродетели – дисциплина, к которой нужно понуждать себя, преодолевая сопротивление своенравной человеческой природы. И здесь карцер, розга и мундир (последние две вещи тоже, кстати, присутствуют на выставке в качестве экспонатов) – незаменимые помощники, особенно на первом этапе тернистого пути познания.

Не торопитесь уйти из мрачного второго зала. Присмотритесь к портретам ученых – людей, прошедших аскетический путь познания: строгие бородатые лица, ясные глаза, благородная осанка. Это почти монашеские образы. Вот их игрушки – мертвые птицы; заспиртованные в больших банках земноводные гады… Вот мертвая красота бабочек, безжалостно пришпиленных к листу картона; склянки, наполненные смертоносными вирусами. Начало познания – различение, а потому уродство и патология в первую очередь интересует ученого, ибо через них он и может понять, что лежит в основании красоты и здоровья. Жизнь ученого – это бытие на грани и нужен сильный и ясный ум в сочетании с твердой волей и сильным характером, чтобы идти этим путем. Это еще один аргумент в пользу дисциплины.

Увы, приходится признать, что именно дисциплины в наших ВУЗах сегодня практически нет. Это основная причина тому, что большинство выпускников оказываются на деле неспособными к самостоятельному научному поиску.

Кроме того, как известно, субъектом научного творчества является не отдельный ученый, пусть даже и одаренный, а научное сообщество в целом. Это подтверждают слова Ньютона, который называл себя «карликом», который сумел заглянуть в науке дальше других исключительно потому, что «стоял на плечах гигантов». Но научное сообщество это нечто качественно иное, нежели простая сумма всех ученых. Это особый тип духовно-интеллектуальной связи между людьми, который формируется годами и происходит из того источника, который принято называть «студенческим братством». Сейчас же отношения между студентами только в исключительных случаях достигают ранга братства, а по преимуществу тяготеют к «тусовочным» связям.

Последний раз я видел студенческое братство на одной из картин, размещенных все в том же втором зале. Это картина, изображающая приезд проф. Пирогова в Москву. Обратите внимание на тех, кто его встречает на перроне, на их форменные фуражки. Это они.

Конечно, мы не призываем к возрождению наказания розгами, но реформы, отменившие утренний университетский молебен, студенческий мундир и закрытый тип проживания, сильно ослабили один из столпов образования – дисциплину. Нынешние реформы грозят уничтожить другой – фигуру учителя.

Смысл и цель готовящейся реформы, конечно, состоит не столько в том, чтобы победить здесь коррупцию (почему в таком случае эту борьбу нужно начинать именно со сферы образования?), сколько в том, чтобы либерализовать само образование. На это направлены два основных момента реформы: Единый Государственный экзамен и Именные Сертификаты, привязывающие госфинансирование к учащемуся, а не к ВУЗу. По замыслу реформаторов, учащийся получит возможность самостоятельно формулировать свои образовательные потребности, а ВУЗы будут вынуждены конкурировать друг с другом в удовлетворении этих потребностей, что в конечном итоге должно повысить качество образования в целом по стране.

Не нужно особых усилий, чтобы понять, из какой идиосинкразии вырастает эта реформа. Либеральному сознанию претит присутствие власти, которая неизбежно ассоциируется в нем с репрессиями. Между тем, традиционная система образования насквозь пронизана отношениями власти. Она сконцентрирована вокруг фигуры учителя, имеющего особый статус по отношению к ученикам. Диоген Лаэртский, рассказывая о Пифагорейских союзах, говорит, что новоначальному несколько лет даже не дозволялось лицезреть учителя и приходилось довольствоваться беседами с ним из-за перегородки.

Либерализация образования означает профанацию, сведение фигуры учителя к фигуре менеджера, оказывающего образовательные услуги. Университет в этом случае приобретает черты организации, удовлетворяющей познавательные потребности человека. Либеральная мысль сомневается в обоснованности традиционной постановки дела и задает вопрос: «Может, учитель – это просто пережиток древности?»

Попытаемся решить этот вопрос.

Говоря совсем просто, образование – это движение от незнания к знанию. Однако, незнание не преодолевается простой суммой некоторого знания. Иначе говоря, никто не способен воспринимать ответ на вопрос, которого не задавал, который еще не созрел, не достиг нужной остроты. Незнание – это статическая пустота, в которой нет никакого движения, ни малейшего импульса. По меткому замечанию Николая Кузанского, незнание характеризуется неспособностью даже оценить свои глубины. Иначе говоря, если я не знаю физики, я не могу даже задать какой-либо вопрос ученому физику, потому что я не знаю даже того, чего именно я не знаю в физике.

А потому, по мысли Кузанца, движение от незнания к знанию возможно только через промежуточный пункт – «знающее незнание» (или «ученое незнание»). Только открыв оглавление учебника физики, я впервые оказываюсь способен оценить меру собственного невежества в этой области. Оглавление скажет мне, чего именно я не знаю. Это качественно иное состояние, которое обозначается знаменитой формулой Сократа: «Я знаю только то, что ничего не знаю». Только на этом этапе открываются возможности для познания.

Еще раз подчеркнем: незнание, в отличие от «знающего незнания», не способно сформулировать вопрос. То есть в структуре незнания нет той «образовательной потребности», которую собираются удовлетворять реформаторы. Сократ посредством своей диалектики очень смущал своих слушателей. Он превращал их статичное самодостаточное незнание в «знающее незнание». Блаженное незнание сменялось в его собеседниках той самой мудростью, в которой, по словам царя Соломона, «много печали», ибо она заставляет искать ответы и мучиться. Это смущение было настолько сильным, что Сократа часто били. Это смущение монументализировано в самом приговоре Афинского суда – «за совращение юношества». Но нет иного способа незнание превратить в знание, кроме как посредством такого «совращения».

Совершить качественный переворот в человеке – превратить его незнание в «знающее незнание» – может только учитель. Смутить, заставить мучаться сомнениями, искать. Знающее незнание – это, по-прежнему, незнание, но уже качественно иное – не то, беззаботное и самодостаточное. Теперь это уже то, что называется духовной нищетой – боль, которая заставляет искать лекарство. Это уже не то неподвижное небытие, а пустота, которая ищет, чем можно себя восполнить. Отсюда уже можно переходить к знанию. На этом этапе учителя, уже может сменить менеджер по образовательным услугам. Но кто все-таки будет выполнять первый этап? Фундаментальная ошибка реформаторов – в игнорировании того обстоятельства, что познание имеет экзистенциальное измерение.

Если учителя превратить в менеджера, это и будет концом образования – вот то, чего не понимает либеральное сознание, и то, против чего борется научное сообщество во главе с Садовничим. Вот философема, которая стоит за его скупым: «Я против платного образования».

В труде Лаэртского «О жизни, учении и изречениях знаменитых философов» есть рассказ о том, как Диоген Синопский был продан в рабство. На торжище философ вел себя очень активно и, перекрикивая торговца, обращался к покупателям со словами: «Подходи, кто хочет купить себе хозяина!» Чем очень метко выразил парадокс системы платного образования.