Развенчивание мифов об образовании пастырей: опыт ХХ века

Эта статья была прислана в редакцию портала Православие.Ru протоиереем Павлом Великановым в рамках дискуссии об актуальных проблемах церковной жизни.

Инициатива по открытию кафедры пастырского душепопечения в Сретенской духовной семинарии привела к началу дискуссии о том, что представляет собой эталон пастырского служения в современных исторических условиях и стоит ли в целом стремиться к тому, чтобы православное духовенство соответствовало тем или иным требованиям настоящего времени? Не является ли главным достоинством православной традиции душепопечения её направленность к «корням» и устремленность к образцам Синодальной эпохи, воспринимаемой подчас как золотой век русского Православия? На эти и иные вопросы пытается дать ответ автор статьи, публикуемой в рамках дискуссии.

С интересом и трепетом наблюдаю дискуссию по поводу развития кафедры пастырского душепопечения в Сретенской семинарии. Очень хотелось бы удержать дискуссию в сути проблемы, а именно в необходимости расширения курса психологии и ряда других предметов.

В положившей начало дискуссии статье «Православное пастырство и попытки его обновления» отец Вадим Леонов пишет: «Уверен, что мы не получим адекватно подготовленных священников. <…> Если говорить о моем предложении, то оно состоит в том, чтобы на пастырском отделении магистратуры изучалась современная пастырская проблематика, и на основе этого разрабатывались и внедрялись в приходскую жизнь методы и средства пастырской помощи, твердо основанные на святоотеческом опыте…» Звучит благородно и духовно.

Однако хотелось бы понять, каким образом отец Вадим определил успешность и адекватность подготовки священников в предыдущем модуле 2015 года, который он так активно защищает, а также разобрать суть пастырской проблематики в историческом разрезе и эффективность разрешения ее теми методами, на которые опирается автор. Начнем с последнего.

Архимандрит Киприан Керн так обозначает в своем труде «Православное пастырское служение» суть пасторологии: «В центре науки лежит сама личность священника и его деятельность»^[1]. Кем же были те, кто становился священниками на протяжении столетий? Каков был мотив для рукоположения большинства из них? С помощью каких методов изучалась пастырская деятельность в духовных учебных заведениях? Как изменилось положение дел в XXI веке?

Как известно, до революции священники и их семьи входили в духовное сословие. А это значит, что детям священников была только одна дорога – в священники. Они могли учиться только по духовной линии и после этого выбрать себе род деятельности – служить на приходе, преподавать в семинарии или работать в епархиальном управлении. Если кто-то отчислялся из семинарии, то ему дорога была в чтецы или пономари. При несогласии человек выводился из духовного сословия и отправлялся в солдаты^[2]. Юноше, не имеющему отца-священника, в духовное сословие войти было крайне сложно. Получать образование лицам недуховного сословия было разрешено только с 1871 года. В «Настольной книге священнослужителя» (8 т. 6 гл.) говорится о принудительном обучении мальчиков из семей духовенства: «Зачастую против их воли зачисляли в Духовное училище, а потом юношей, не имеющих еще и понятия о Священстве, – в Духовную семинарию. Нельзя забывать печального факта массового бегства из дореволюционных семинарий или уклонения от принятия Священства и предпочтения светской карьеры»; «Или же самый печальный признак, – стипендия в духовной школе, каковой стипендии иные школы не дают». Далее идет перечисление распространенных внутренних устремлений семинаристов, осознанных или подспудных:

1. «Искание Священства ради материальной выгоды, основанное на мнении, что “священник никогда с голода не умрет”.
2. Расчет на возможность осуществлять с амвона пропаганду собственных политических или национальных взглядов.
3. Честолюбивые расчеты, желание достичь положения учащего, господствующего над другими, искание себе славы и чести, тщеславие.
4. Эстетическое прельщение красотой православного богослужения, церковного пения, торжественностью чина архиерейского богослужения и прочими чисто внешними атрибутами Священства, хотя и имеющими важное значение, но не определяющими сущность духовной жизни пастыря.
5. Утомление от дел светской жизни, разочарование или даже отвращение к прежней работе, сознание своей профессиональной непригодности к ранее полученной специальности. Кризис в личной, семейной жизни и надежда выйти из него путем принятия Священства»^[3].

Для многих будущих пастырей священство не являлось ни желанием, ни призванием. В дореволюционной России тем временем предмет «Пасторология» в духовных учреждениях периодически подвергался реформированию. (К чести сказать, не боялись ведь искать новые формы, не удовлетворяясь прежними, писали новые уставы, экспериментировали.) Реформа духовных академий 1869 года даже ввела в них церковно-практическую специализацию. Однако расцерковление людей шло полным ходом, пока система духовного образования пыталась совершенствовать практическую методологию пастырей. (Не напоминает ли такое положение дел 20-е годы XXI века?) В епархиальных отзывах 1905-1906 гг. большинство архиереев писали о том, что корень многих церковных проблем в ослаблении приходского духовенства, которое непосредственно связано с состоянием духовного образования. «Священников готовят формально, следствием чего является формальная исповедь, холодное отношение к Таинствам. Богословие и пастырское служение слабо связаны друг с другом, результатом является оторванность догматики от христианской жизни, вырождение нравоучения в пустой морализм. Следовательно, пастырское богословие плохо выполняет свои задачи»^[4].

К слову о Дитрихе Бонхёффере, из-за издания книги которого Сретенским монастырем, поднялся такой шум.

Российские духовные школы первой половины XVIII в. брали за пример католические и протестантские семинарии и коллегии и реализовывали их пастырскую составляющую образования. Многие архиереи и ректоры епархиальных школ старались включить по немецкому образцу элементы пастырского образования в учебные планы, причем не сводя их исключительно к практической подготовке, а включая в общий богословский курс. Первым включил составляющую в учебный курс богословия ректор Славяно-греко-латинской академии (1769–1774) архимандрит Феофилакт (Горский).^[5] Сам архимандрит Феофилакт не скрывал, что структуру богословской системы, в том числе и ее пастырскую составляющую, он заимствовал у немецкого протестантского богослова Иоганна Франца Буддеуса.^[6]

Уж если на Руси открыто опирались на немецкие основы Пасторологии и развивали их на протяжении ближайшего столетия, то возмущение по поводу издания замечательной книги Дитриха Бонхёффера на этом фоне вызывает, мягко говоря, недоумение.

Отец Вадим в своей статье пишет: «Православный “метод” – иной: свидетельство о Боге своей жизнью, своим личным подвигом, посредством Божественной благодати. И это не секулярная “работа с людьми” по их “приведению к Богу”». Замечательные слова, и, безусловно, этому «православному методу» учили в семинариях в рассматриваемый нами период – до революции и после. Однако этот метод предполагает сознательный выбор пастырского служения как призвания, а не необходимость: «потому что идти больше некуда», желание иметь личный подвиг больше, чем возможность прокормить семью, и несомненное хождение пред Богом в Духе Святом. Каковы же были практические плоды на местах в то время?

Вот, например анализ архивных материалов Омской епархии в период 1895-1917 гг. 40% от общего числа священнослужителей были без какого-либо образования. Епископ Омский Сергий писал, что священство не хочет и самообразовываться: «Трудно и совершенно невозможно убедить, чтобы полюбил книгу под старость тот, то не привык к ней, кто избегал ее с ранней поры»^[7]. Далее читаем: «Владимир Прудентов – за безнравственную жизнь лишен священнического сана и исключен из духовного звания; Николай Паникаровский – за нетрезвую жизнь и неисправность по службе был отрешен от должности и низведен в причетники; Петр Кондратский – за нетрезвость, соединенную с опущением Богослужений и треб…»^[8]. Русские пословицы запечатлели не лучший нравственный облик пастыря: поп в церковь идет – о девках думает; поп в трапезу ковыляет – о рюмочке помышляет и т. д. По данным Святейшего Синода, в 1907-1913 годах постоянно росло число жалоб прихожан на священников, случалось, что конфликты заканчивались драками и даже убийствами.

Росло число так называемых «братцев» из народа. В ряде случаев это были бывшие прихожане. Неудовлетворенные проповедями своих священников, они сами начинали проповедовать. «Братцы» разговаривали с народом на простом и понятном языке, их популярность была огромной. Церковь нередко объявляла их еретиками, что не укрепляло ее авторитет в массе верующих^[9].

Отчего же при обучении известным «православным методом» плоды нравственного состояния священства были такие печальные?

В статье Андрея Рогозинского «Делатели и деятели» читаем следующее: «Если для владыки Тихона и отца Максима живая традиция заключается в обращенности к выдающимся примерам служения, то с позиции отцов Павла и Стефана она скорее – синоним творения своего нового, свободы следовать за яркими идеями и не оглядываться назад».

Неужели же в рассматриваемом нами выше историческом периоде не было живой традиции обращения к выдающимся примерам служения? В то время служили такие выдающиеся пастыри, как свят. Феофан (Говоров), свят. Филарет (Дроздов), митр. Платон (Левшин) и другие. Но это единицы, и это были как раз люди своей эпохи, своего времени, не боявшиеся реформ, поисков нового, не удовлетворенные состоянием пастырского образования. «В эти годы в Русской Православной церкви появились замечательные пастыри – св. Иоанн Кронштадтский, св. Алексий Мечев, протоиерей Валентин Амфитеатров, духовнический и литургический опыт которых обогатил пастырское богословие, но поставил и ряд вопросов. В чем суть этого опыта, допускает ли он обобщение или связан исключительно с конкретной личностью пастыря? Если этот опыт обобщаем и может быть осмыслен и освоен, то возможно ли приобщение к нему академическим, “школьным” путем?»^[10].

Наличие опыта единичных прекрасных пастырей существенно не меняет общей картины морального облика священства на местах. Можно восхищаться этим опытом в книгах, можно умилительно говорить о нем в публичных дискуссиях и беседах, можно завалить студентов на лекциях замечательными примерами, но почему-то люди по-прежнему массово расцерковляются, почему-то отношение к священнику как было отчужденным (в лучшем случае!), так и осталось, к тому же еще набирает обороты в XXI веке.

Сейчас, благодаря техническому прогрессу, мы имеем возможность быть в курсе того, что происходит с моральным обликом священников или монахов, порой они сами о себе свидетельствует в роликах, передачах и статьях. Нынче СМИ – лучший «дежпом», они молниеносно доводят до всеобщего сведения не только поступки, но даже и помыслы человека в рясе, его проблемы в Церкви, в общении с людьми, в семье и даже в пути из храма до дома. Общество ищет компромат, потому что не оправдываются ожидания от священника – нет даже не то чтобы «личного подвига посредством благодати», а часто и элементарного человеческого отношения к людям.

В священство и сейчас многие приходят не от горения и жажды подвига у престола, а зачастую (как показал наш многолетний опрос тет-а-тет) потому, что не поступили в другие ВУЗы или захотели такой же власти, денег и статуса, какие наблюдали у священников на своих приходах с детства и т. д. Приходят эти люди в духовные учебные заведения со своими детскими и взрослыми психологическими травмами, неудачами, поврежденной психикой, неразберихой внутри, и никакое собеседование, никакая комиссия их не отправит обратно, потому что тогда некому будет учиться. Да и разбираться в таких подробностях человеческой души некому и незачем. А тут еще и женитьба становится самоцелью, как необходимое условие духовной карьеры. Но многие из семинаристов не только не готовы к браку, но еще даже не научились элементарно строить отношения с противоположным полом. Следом идет рукоположение, появление детей (их порой много), сложности с начальством, в общении с людьми. Все это настигает молодого пастыря в состоянии полнейшей уязвимости, а в душе у него порой раны, обиды, непостроенная система внутренних ценностей, непонятные отношения с Богом или вовсе их отсутствие. Вот одно из живых свидетельств выпускника семинарии, которого мы знаем лично: «Я пришел в церковь как человек, глубоко задавленный психологическими проблемами, а также измученный зависимостями и неправильным воспитанием»^[11].

Казалось бы, есть исповедь, но исповедь – это констатация факта, а не решение проблем, духовная беседа. Очевидно, что система семинарии не очень (мягко говоря) располагает к доверию и откровению с духовным, пусть даже и очень уважаемым лицом. И лицу тому некогда копаться в детских травмах какого-то семинариста, да и не умеет он, потому как знает только опыт хороших пастырей и святых отцов, а для пришедшего человека, не умеющего даже осознать, что он чувствует, это не более чем просто отстраненная мораль, потому что все-таки это опыт другого человека. «В один прекрасный момент я понял, что, хотя и есть хорошие пастыри, любящие и образованные, но я не встретил еще ни одного, который мог бы мне оказать решительную помощь и наставление в деле возврата к нормальной жизни. Среди них молодые священники, священники, повидавшие жизнь и имеющие духовный опыт, или те же самые пресловутые старцы и монахи ближе к 70-ти годам. Ответ, который множество этих духовников могло мне дать, – либо сочувствующее молчание, либо слово утешения, либо честное признание того, что они не знают, что с этим делать. В подавляющем большинстве, к сожалению, они оказались не способны, к кому бы я ни обращался, дать адекватный и спасительный совет. По большей части все ограничивалось типичным православным набором: молись, постись, берегись геенны огненной, уготованной для блудников, и прочего благочестивого набора слов. Конечно, по своей эффективности и действенности это все стоит ближе к разметке “ноль”»^[12]. Как видим, будущий пастырь остается наедине со своими проблемами. Всем, кто знает тяготы священнической жизни, понятно, каково будет внутреннее состояние пастыря, его горение у престола при старте в таком сложном душевно-психическом состоянии. А о профессиональном выгорании священников вообще до недавнего времени говорить было не принято. Служба в выгоревшем состоянии – не иначе как формальность, причем опасная для людей, так как вводит в искушение и смущает прихожан, которые не могут этого не чувствовать.

Очевиден вывод: будущему священнику не только для служения, но в первую очередь для старта в служении к опыту святых отцов и выдающихся православных пастырей необходимы дополнительные инструменты, чтобы для начала разобраться и помочь себе как минимум, а потом уже другим. Эти инструменты может дать в том числе психология. И не на уровне двухчасового факультатива в полугодие, а по возможности основы этой науки и практика, чтобы в том числе и с ее помощью, суметь «перевязать раны» себе и по необходимости оказать помощь своим товарищам по служению, которые остаются порой внутренне незащищенными и почему-то не вылеченными «святоотеческим опытом и посредством божественной благодати».

Теперь вернемся к утверждению отца Вадима в его первоначальной статье, открывшей дискуссию: «Уверен, что мы не получим адекватно подготовленных священников». Возникает недоумение – а как же упование на Волю Божию, где же Промысел Божий? Святитель Филарет Дроздов только через несколько лет (!) позволил себе оценить значение духовно-учебной реформы 1808-1814 гг., в которой он непосредственно участвовал, ибо успешность ее определяется плодами во времени^[13].

Необходимость расширения курса психологии и ряда других добавленных предметов магистратуры (в этой статье не затрагиваемых) жизненно назрела, и если сейчас не принимать мер и оставаться в иллюзии, что в пастырстве все хорошо, то расцерковление людей будет уже необратимо, а что бывает после этого, мы хорошо знаем из уроков истории. Поэтому придется набраться решимости и сделать это. Как сказал известный французский писатель: «Чтобы открыть новые части света, нужно иметь смелость потерять из виду старые берега».

Надеемся, что у отца Вадима и его единомышленников достаточно мудрости и добросердечия, дабы не поспособствовать «аборту», а позволить родиться еще не рожденному «ребенку» и судить его по плодам во времени^[14]. Вспомним замечательные слова Гамалиила: «И ныне говорю вам, отстаньте от людей сих и оставьте их; ибо если это предприятие и это дело – от человеков, то оно разрушится, а если от Бога, то вы не можете разрушить его; берегитесь, чтобы вам не оказаться и богопротивниками» (Деян. 5:38).