О мировоззренческих основаниях практической психологии

Данная статья была прислана Мариной Николаевной Мироновой, канд. псих. наук, доцентом и преподавателем психологии Калужской духовной семинарии с 25-летним стажем, в рамках объявленной дискуссии о современных проблемах церковной жизни.

Марина Николаевна Миронова, кандидат психологических наук, доцент и преподаватель психологии Калужской духовной семинарии В развернувшейся дискуссии между двумя уважаемыми отцами-преподавателями Сретенской семинарии о. Вадимом Леоновым^[1] и о. Павлом Великановым^[2] речь шла о качественном изменении процесса обучения семинаристов. В результате него предполагалось, что будущий пастырь овладеет навыками практической психологии (в том числе – психотерапии), то есть будет готов выполнять функции психолога и психотерапевта.

Дискуссию об этом можно было бы уже свернуть в виду того, что редакция портала «Православие.ru» опубликовала четко выраженную патриархом позицию по поводу невозможности совмещения психотерапии и пастырского служения^[3]. В частности, потому, что

«существуют принципиальные отличия в методологии между психотерапией и духовничеством: психотерапия – это терапевтическое воздействие на сознание человека, а духовничество – это воздействие на душу с мировоззренческой позиции».

Несомненно, Святейший Патриарх, когда говорил о воздействии священника на душу, имел в виду не любое мировоззрение, а православное.

Если данная позиция была высказана еще в 2010 году, а соблазн использования возможностей практической психологии в служении священника возник сегодня, то он может возникать в будущем вновь и вновь, пока не будут обозначены все его последствия. Дерзну поэтому продолжить разговор на дискуссионную тему, чтобы раскрыть аспект, который никем в ходе полемики не был затронут, но является крайне важным в данном контексте. В частности, отразится ли предложенная инновация на православном мировоззрении^[4] будущего священника, и если да, то как именно. Для чего, в свою очередь, необходимо ответить на вопрос о мировоззренческих основаниях практической психологии.

Вы удивитесь, уважаемый читатель, но сегодня большинство моих коллег ответить на этот вопрос не смогут!

Чтобы не создалось впечатление, что это только мое частное мнение, предлагаю обратиться к материалам весьма авторитетного и самого последнего мероприятия, на котором были представлены достижения отечественной психологии, – Санкт-Петербургского саммита психологов. Среди обсуждаемых там проблем я бы выделила одну.

Это проблема неотрефлексированности^[5] мировоззренческих оснований психологии в ходе панельной дискуссии «Страхи и надежды человечества. Психология спасет мир?». Ее поднял М.М. Решетников, ректор Восточно-Европейского института психоанализа. В своем выступлении он как раз и говорил о том, что сегодня сами психологи далеко не всегда отдают себе отчет в том, какая идеология лежит в основе того или иного направления психологии. И что назрела необходимость осознания того, каким идеалам психолог-профессионал служит на самом деле. В результате после обмена мнениями другой участник саммита подвел черту обсуждению:

«Идея, что психология всех спасет, подразумевает, что мы знаем, от чего спасаем конкретного человека, человечество. Но на самом деле это такая иллюзия знания».

Идея, что психология всех спасет, подразумевает, что мы знаем, от чего спасаем. Но это знание – иллюзия

Обратимся и к методологии психологии, где известен статический аспект, который направлен на анализ структуры знания. Он выделяет четыре вертикальных уровня:

1. философской методологии,
2. общенаучных принципов и форм исследования,
3. конкретно-научной методологии,
4. методики и техники исследования.

Уровень философской методологии включает в себя философские теории и дает мировоззренческую интерпретацию различных направлений психологии с точки зрения той или иной картины мира, поэтому далее из всех перечисленных рассмотрим именно этот уровень. Он представлен сегодня самыми разными, подчас противоречивыми мировоззрениями.

Современное состояние психологии расценивается как методологический плюрализм. В ней легализованы ориентировки на разные типы рациональности, в том числе и «вненаучные»: мифологические, религиозные, житейские. С одной стороны, такое положение открыло дорогу направлениям, ранее остававшимся «за бортом» классической науки, к которым относилась, например, христианская психология. Но с другой – принцип плюрализма создает анархию и всеядность в сфере мировоззрения, вносит негативный вклад в легализацию различных заимствований из эзотерических практик, языческих культов, восточных религий.

В психологии философский уровень обычно спрятан. Но именно он играет главную роль с точки зрения применения психологического знания в различных психотехниках и практических направлениях психологии – он отвечает на вопрос: «ради чего» будет оказываться психологическая помощь? Лишь потом должен выстраиваться пласт конкретно-научной методологии, то есть «что именно» должно быть ее предметом; затем и методический пласт – совокупность конкретных приемов и процедур, отвечающих на вопрос, «как» эту помощь оказывать. Но обычно психолог, особенно практик, умеет отвечать на вопросы: «что именно?» и «как?». Вопрос «ради чего?» или не задается вовсе, а если и задается, то правильный ответ приходит в результате долгих и мучительных самостоятельных поисков. Практических психологов этот вопрос зачастую мало интересует даже в тех случаях, когда они по личным убеждениям являются православными.

Психолог, особенно практик, умеет отвечать на вопросы: «что именно?» и «как?». Вопрос «ради чего?» не задается вовсе

Поэтому и разобраться с тем, какие из направлений психологии, особенно практической, являются доброкачественными с мировоззренческой точки зрения и для священника, и для его паствы, а какие – вредными, сегодня очень сложно.

Имеется и субъективный аспект проблемы. Известно, что в таких профессиях, как учитель или психолог, хорошие знания, владение методиками, технологиями – только половина дела. Вторая половина – это личность профессионала, его ценности, его идеалы, потому что смыслы и ценности транслируются:

«Мы транслируем смыслы ежедневно и без этой трансляции просто не можем существовать»^[6].

И особенно это важно, когда речь идет о психотерапевте.

Большинство моих коллег являются проводниками гуманистического мировоззрения. По моим наблюдениям, это относится даже ко многим из тех, кто являются верующими, посещают церковные богослужения. Но и они гораздо более привержены гуманистическому мировоззрению, чем христиански-православному. Этому есть несколько объяснений.

Главная из причин связана с профессиональной подготовкой. Гуманистические положения были закреплены официально в образовании с начала 1990-х годов, и любая вузовская программа обязывала формировать у студентов гуманистические идеалы. Для психологических специальностей это положение до сих пор является базовым и неукоснительно выполняется. Оно усугубляется еще и установкой на воспитание «конкурентоспособных, успешных и эффективных лидеров».

Преобладанию гуманистического мировоззрения способствует и профессиональная установка на необходимость разведения профессиональной и личностной позиции. Поэтому бывает так, что даже психолог, который считает себя православием, работая в профессиональном поле, использует не только гуманистические техники, но иногда и практики, заимствованные из оккультизма, магии, языческих культов или восточных религий (если этого требует профессиональная позиция), а по воскресеньям посещает храм, живет религиозной жизнью. Это признаётся в профессиональной среде нормой, а противоположное считается – якобы – уделом маргиналов. Тогда как истинной нормой должно быть снятие обусловленного профессией гуманистического мировоззрения православным (снятие – это не уничтожение, а иерархическое подчинение более низкого более высокому).

Кто-то может возразить: а что же плохого в гуманизме? Гуманизм – совокупность идей, взглядов, выдвигающих на передний план человека, его права и интересы; гуманизм ставит своей целью создание условий для всестороннего развития человека.

Но гуманизм провозглашает высочайшей ценностью земную жизнь человека. Даже более того – гуманистический идеал отнюдь не подразумевает ориентацию на Божественные заповеди. В таком международном документе, как «Второй гуманистический манифест» (1973), отстаиваются права человека на самоубийство, аборты, эвтаназию и сексуальную распущенность. Уместно вспомнить и совершенно антихристианское положение этого манифеста: «Никакое Божество не спасет нас, мы должны спасти себя сами».

Итак, гуманистические и православные идеалы не просто не совпадают, но в самом главном они противоречат друг другу.

И когда речь идет о практических методах психотерапии, то именно те смыслы и ценности, которые у психолога на самом деле в сознании, «на душе», а не те, что он декларирует, интенсивно передаются, транслируются тем, с кем он работает практически.

Гуманистический подход привнес в психологию много важного, полезного: целостное принятие человека, стремление к развитию и независимости. Но вместе с тем – и много того, что явно противоречит православному мировоззрению.

Например, гуманист прежде всего любит себя, а христианин должен любить ближнего как самого себя. Кстати, и такого понятия, как «должен», для гуманиста не существует. Для гуманиста важно ориентироваться на свои собственные убеждения. Христианин же живет, имея Божественные установления (заповеди Ветхозаветные и Новозаветные) и чувство Божественного благоволения. У христианина есть такое понятие, как «совесть», обличающая всякую неправду внутри человека; она возможна (если это чувство воспитано и ему представлен определенный «закон» – что «плохо» и что «хорошо»). А у человека неверующего эти понятия с легкостью подвергаются коррекции (недаром есть понятие «сожженная совесть»). И такой преграды, как Высший Суд за гробом, и постоянное Божественное всеприсутствие для него не существуют. Гуманист горд собой и имеет высокое самомнение, а христианин смиряется. Гуманист устремлен к осуществлению чисто земных целей: успеху, прибыли, победе в конкурентной борьбе, наслаждению, а христианин – ко спасению. Гуманист толерантно относится ко греху как таковому, а христианин старается грехи искоренить. Кроме того, гуманисту нет потребности обращать внимание на различие христианских конфессий (его глубинное равнодушие к вере проявляется в утверждении: «главное – верить»), а для православного человека их различение важно, особенно для священника (семинаристы в виду важности этого момента изучают сравнительное богословие).

Поэтому можно уверенно говорить о том, что излишне психологизированные программы, особенно со сдвигом в практику, будут способствовать созданию мировоззренческого конфликта как у будущих священников, так и у их паствы.

Еще важно сказать о том, что в наше время гуманизм деформировался и превратился в искаженный либерализм. И гуманистические высокие идеалы – счастье всех людей и тому подобное – легко трансформируются, поскольку выбор между пользой абстрактного человечества и удовлетворением своих желаний чаще всего склоняется к собственной выгоде. В гуманизме декларируется, что главной ценностью является жизнь человека, но в результате деформации оказывается, что ради утверждения и требований своего «эго», тот, кто декларирует себя как гуманист, охотно решается принести в жертву жизни других людей.

Не стоит забывать, что в наше время гуманизм деформировался и превратился в искаженный либерализм

В искаженном либерализме нормы морали и поведения, сложившиеся за многие века господства Евангельской истины в обществе, зачастую опрокидываются полностью, становятся своими антиподами. То, что является грехом с христианской точки зрения, становится нормой, охраняемой законами. В «общечеловеческие ценности» теперь входят однополые браки, изменение своего пола, доносы на родителей, сокращение населения ради спокойной жизни оставшихся, «всеядность» культуры, культ насилия и прочие мерзости. И трансформация, о которой идет речь, также не является в достаточной степени осознанной психологами.

Но не всё так безнадежно в психологии. Сегодня в ней есть и такое направление, идеологическое основание которого отрефлексировано и не противоречит православному мировоззрению. Это психология, разрабатываемая в Московской школе христианской психологии, или вариант православной психологии, разрабатываемый в Санкт-Петербурге, о котором сообщила Л.Ф. Шеховцова^[7]. Новая психология не только выдержала муки рождения, но и развивается. Для христианской психологии роль уровня философской методологии играет православное богословие, прежде всего – православная антропология, которые и определяют мировоззрение.

Последнее не означает того, что православному психологу нужно выбросить все достижения классической психологии, но в ней введен принцип приоритета православно-антропологических знаний над психологическими. Поэтому всё, что взято из обычной психологии, должно испытываться и соотноситься с православным богословием. Однако работа эта длительная и кропотливая, а отечественная христианская психология очень молода; такая работа ведется, но она пока в самом начале. И в ней уже есть свои направления практической психологии, например об одном из них рассказывала на страницах портала «Православие.ru» генеральный директор психологической службы «Семейное благо» И.Н. Мошкова^[8]. Хотя собственных техник и методик пока еще очень мало.

Несмотря на трудности роста, у христианской психологии есть и свой, четко сформулированный ответ по существу дискуссии:

«Серьезный христианский психолог <…> не может и не должен прямо переносить методы богословия в научную психологию, равно как и кощунственно (скажем прямо – неправомерно) прямо переносить психологические методы и эксперимент в религиозные сферы»^[9].

Поэтому и преподавать в духовной семинарии целесообразнее всего именно христианскую православно-ориентированную психологию.