Сельцо Поникарово в контексте русской истории

В процессе работы над историей «Ростовской Йокнапатофы» (если перефразировать Уильяма Фолкнера) – лоскута земли между двумя холмами невдалеке от Ростова Великого – Ломским и Гуменецким, на котором некогда стоял храм во имя Покрова Пресвятой Богородицы, разрушенный в 1950-х годах, мне пришлось отчасти коснуться и истории сельца Поникарова, откуда в 1824 году был перенесен на Гуменец знаменитый иконостас, ныне являющийся главной достопримечательностью исторического музея Ростова.

Почему мне кажется важным рассказать читателям «Дня литературы» как об этом, сегодня уже практически не существующим сельце, так и о некоторых людях, некогда причастных к его возвышению и закреплению в отечественных исторических анналах? Потому, что в сугубой и вроде бы такой частной судьбе этого места, как в капле воды, отразились причудливые противоречия русского человека – с возвышением созидательного духа, с умозрением глубин промысла Божия о каждом живом существе, и до бездн падения в сугубое небытие. Ведь только кажется, что грех, допускаемый нами в потаенном частном углу, касается только нас. Нет, коллективный грех отступления от веры, грех попрания Божественных заповедей мертвит и убивает не только души, но даже самое землю, щедрую и благодатную прежде. Говоря другими словами, сельцо Поникарово – в крошечной капле своего исторического бытия – несет некую умозрительную формулу, разгадав которую, можно приблизиться к ответу на главный вопрос, метафорически поставленный когда-то певцом Игорем Тальковым в знаменитой песне «Россия»:

Листая старую тетрадь

Расстрелянного генерала,

Я тщетно силился понять:

Как ты могла себя отдать

На растерзание вандалам,

Россия?

Итак: «Село Поникарово на речке на Шулохме, – писано полууставом в Писцовых материалах 1629 года, когда по приказанию первого царя из династии Романовых Михаила дошло дело до описи сел, храмов и людей, переживших Русскую смуту в Ростовских пределах. – А в ней церковь страстотерпца Христова Дмитрея Селунского да предел на полатех Николы чюдотворца, древян, вверх. А церковь, и в церкве образы и свечи, и книги, и ризы, и сосуды церковные, и на колоколне колокола, и всякое строенье мирское. У церкви поп Иван Осипов, дьячок Грязнушка Михеев, пономарь Ерофейко Ондреев, просвирница Ульяница».

Поникарово от Гуменца и Ломов отстоит на 5-6 километров. Спускаешься с ломского холма в северном направлении, пересекаешь поле и оказываешься на заброшенной ныне лесной дороге, ведущей прямиком в село Ивакино, где до сих пор стоит разрушенная и оскверненная коммунистами и нерадением потомков Никольская церковь. С ломского холма, который топографически является наивысшей точкой Ярославской области, Никольский храм хорошо виден. Соседские женщины рассказывали, что еще в 70-х годах девчонками они по этой труднопроходимой ныне дороге через лес в одних тапочках бегали – кто на свидания в Ивакино, кто в тамошний магазин за пряниками. Слева от алтаря, за логом, которым стала иссякшая за века речка Шулохма, виднеется Поникарово. После упразднения храма Димитрия Солунского, в 1819 году поникаровцы были приписаны – по их просьбе – к гуменецкому храму Покрова Богородицы, а не к соседнему Никольскому храму в Ивакине, и я предполагаю, что через поля и леса прямо к Гуменцу вела дорога, ныне не существующая, без захода в Ивакино и Ломы, т.е. путь был еще короче.

Ростовский историк и искусствовед Александр Мельник, к чьему авторитетному мнению мне не раз еще придется обратиться, пишет следующее о Поникарове:

«Архивные источники, относящиеся к поникаровскому храму, показали, что церковь Димитрия Солунского с. Поникарова "по ветхости и малоприходству" была упразднена в 1819 г., а поникаровский приход был приписан к церкви с. Ивакина, находившегося неподалеку от Поникарова. Однако через некоторое время поникаровские крестьяне стали просить епархиальное начальство о приписке их к приходу церкви с. Гуменца – несмотря на то, что расстояние до нее было большим, чем до ивакинской.

Подоплека этих просьб, очевидно, заключалась в том, что священником гуменецкой церкви был сын престарелого, уже не могшего служить поникаровского священника, который хотел перебраться к сыну. (Но, думаю, подоплека этих просьб была все-таки глубже: слишком уж близко располагалось к Поникарову Ивакино, и, без сомнения, соседство столь близкое всегда влекло за собой некоторые проблемы – как психологического и личного характера, так и имущественного. Споры о межеваниях и межевых камнях, самовольные захваты земли, косьба чужих пожен и прочее – подобными делами полны сокровенные закрома Ростовского архива. Да и потом: Поникарово, утратив статус села, по отношению к Ивакино становилось второразрядной деревней, а ведь было недавно совсем – выше и знатнее, с древним храмом, с замечательным иконостасом – ведь Ивакинская Никольская церковь построена была всего несколько лет назад, в 1798 году владелицей села М.Шаховской, и штукатурка там еще не просохла, как Поникарово сникло и утратило прежний свой статус, и, думаю, сознание поникаровцев пониманием этого факта несколько ущемлялось. Поэтому «коллективным разумом» – или поникаровским сельским сходом – принято было решение отдаться на духовное окормление отдаленному Гуменцу. Да и прекрасно знали они о. Александра, который был сыном поникаровского настоятеля о. Иоанна, родился и вырос здесь, в Поникарово, и отъехал на священническое служение не так далеко. Тут воплотилась пословица: «подальше положишь – поближе возьмешь». Да и от насмешек ивакинцев – церковь-то потеряли! – было все же подальше. Но и это, похоже, не все причины. Все-таки надо принять во внимание, что Поникарово было прежде во владении церковном – Троице-Сергиевой лавры, а после 1764 года стало принадлежать казенному ведомству, Ивакино же всегда являлось владельческой деревней, и ивакинцы были крепостными князей Шаховских, – вероятно в церковной практике тех лет не принято было смешивать крестьян разных статусов – казенных и крепостных, потому и приписаны поникаровцы были к Гуменцу, как ближайшему казенному приходу» (курсив мой, – А.Г.).

«В конце концов, – продолжает А.Мельник, – решением архиепископа Ярославского Симеона в 1824 г. "Поникаровская церковь с утварью и крестьянами села Поникарова приписана в приход церкви села Гуменца"» (из статьи А.Мельника «К истории комплекса художественных памятников, поступивших в Ростовский музей из церкви села Гуменца»).

Неоднократно искусствоведы, десятилетиями пристально изучающие поникаровско-гуменецкий иконостас, задавались вопросом о том, как столь уникальное, цельное произведение высокого письма могло оказаться в небольшой сельской церквушке, затерянной в лесах и долах Ростовских пределов. Практически доказан тот факт, что писан иконостас был в Оружейной палате Московского кремля мастерской самого Дионисия; А.Мельник не раз проводил тщательные исследования и сопоставления этих икон с авторизованными памятниками Дионисия из Ферапонтова и из Московского кремля. Как, когда и почему оказались здесь иконы столь выдающегося письма?.. Была некая гипотеза о том, что в конце 15 века архиепископом Тихоном, владельцем села Гуменец, была украшена так Покровская церковь. Но гипотеза эта, на мой взгляд, неверна. Ведь известно, что на Гуменец иконостас этот был перемещен из храма села Поникарова. А каким образом он попал в Поникарово? И какое отношение архиепископ Тихон имел к Поникарову? Предоставим слово все тому же Александру Мельнику:

«К счастью, история данного села прослеживается по письменным источникам с 20-х гг. XVI в. В это время им владел московский дьяк Данила Киприанов сын Мамырев. В конце 1520-х гг. он дал с. Поникарово Троице-Сергиеву монастырю, который продал его московскому же дьяку Захарию Панфилову, затем Поникарово вторично было отдано Троице-Сергиеву монастырю Иваном Панфиловым в 1555/56 г. В последующем оно оставалось за этим монастырем вплоть до секуляризации 1764 г.».

Появление упомянутых древних икон можно связать и с каким-либо из названных частных московских владельцев села, либо с Троице-Сергиевым монастырем.

Однако все-таки наиболее вероятным заказчиком икон Одигитрии, Димитрия Солунского в житии и деисусного чина церкви с. Поникарово являлся дьяк Данила Мамырев. Об этом косвенно свидетельствует то, что все эти произведения созданы до того, как Поникарово перешло к Троице-Сергиеву монастырю. К тому же выводу, в какой-то мере, подводят и известные факты биографии упомянутого дьяка. Д.К. Мамырев (обычно писали – Киприянов Данила) 6 мая 1493 г. с греком Мануилом Ангеловым послан в Венецию и Милан, где они наняли для работы в России строительных и других мастеров; вернулись в Москву летом 1494 г., приведя с собой "Алевиза мастера стенного и полатного, и Петра пушечника, и иных мастеров" (строителей и благоукрасителей Московского кремля. Процитирую летопись здесь: «Того же лѣта пріидоша послы великого князя на Москву Мануйло Аггеловъ Грекъ да Данило Мамыревъ, что посылалъ ихъ князь великій мастеровъ для въ Венецію и въ Медіоламъ». Как установили современные итальянские исследователи, речь идёт об Алоизио да Карезано (Каркано). Вероятно, Алевиз сменил умершего в 1493 году Пьетро Антонио Солари и с 1494 по 1499 годы был руководителем кремлёвского фортификационного строительства, – А.Г.); в 1495 г. – продолжает А.Мельник, – великий князь посылал дьяка Василия Жука и Данилу Киприанова в Великий Новгород «поимати колыванских немецких гостей и описать их животы»; около 1503/04 г. дьяк, вероятно, казначей; в 1505/06 г. дьяк подписывает большое количество жалованных грамот на имя вел. кн. Василия после смерти вел. кн. Ивана III; в декабре 1507 г. дьяк великого князя. Последнее упоминание о Даниле Мамыреве относится к концу 1520-х гг., когда он дал с. Поникарово Троице-Сергиеву монастырю.

Как видим, Д.Мамырев являлся весьма значительным представителем великокняжеской приказной бюрократии. Очевидно, он был и незаурядной личностью с достаточно широким, для своего времени, кругозором; ведь ему довелось даже повидать Западную Европу. Место службы Д.Мамырева, конечно, находилось в Московском Кремле – самом средоточии не только политической, но и художественной жизни столицы. Несомненно, многие живописные работы в Кремле конца XV – начала XVI в. производились буквально на глазах дьяка Мамырева. Поэтому он мог знать лично и Дионисия, и мастеров его круга, и других московских художников, исполнявших заказы великого князя и кремлевских храмов.

Важно, что время написания упомянутых икон церкви с. Поникарова совпадает с пиком административной карьеры дьяка Мамырева. И здесь уместно вспомнить о другом московском дьяке, очевидно, родственнике нашего героя – Василии Мамыреве (1432-1490 гг.), который известен как заказчик великолепной рукописной Книги пророков 1489 г. с миниатюрами, выполненными московскими художниками, часть из которых была близка к школе Дионисия. Кроме того, отмечалось, что с дьяческой средой второй половины и особенно конца XV в. связаны выдающиеся памятники изобразительного и прикладного искусства.

В свете вышесказанного происхождение указанных икон церкви с. Поникарова представляется следующим. Именно Данила Мамырев заказал не каким-либо иным, а одним из лучших московских иконописцев для украшения церкви своей Поникаровской вотчины сначала икону Одигитрии, затем "Димитрия Солунского в житии", потом и деисус, а, возможно, и царские врата».

А 10 лет назад, в 2006 году, на страницах «Ростовской старины» (№ 128, 25.07.2006) Александр Мельник поведал настоящий сенсационный факт о том, что «именно в те самые дни, когда Данила Мамырев и его спутник занимались исполнением своей миссии, по приказу Лодовико Моро (Сфорца, – А.Г) состоявший у него на службе великий Леонардо да Винчи представил на всеобщее обозрение одно из самых значительных своих творений – глиняное изваяние коня. Оно представляло собой модель будущего бронзового памятника покойного правителя Милана отца Моро – герцога Франческо Сфорца. Последний должен был быть представлен сидящим в боевых доспехах на этом коне. Леонардо около трех лет создавал уникальное по размерам произведение. Оно должно было стать самой большой конной статуей в мировой истории. К декабрю 1493 г. (напомню, что Данила Мамырев как раз находился в составе почетных гостей Лодовико, – А.Г.) модель памятника еще не была готова. В частности, отсутствовала фигура Франческо Сфорца. Однако Лодовико Моро вынудил Леонардо показать всем то, что было уже сделано – «Коня», уже успевшего к тому времени обрасти легендами.

И этот колосс потряс современников, его высота составляла около семи метров, а вес был близок к 80 тоннам. Известный автор XVI в. Джорджо Вазари писал: “Те, кто видел огромную глиняную модель, которую сделал Леонардо, утверждают, что никогда не видели произведения более прекрасного и величественного”.

К сожалению, оно не сохранилось, но целы подготовительные рисунки Леонардо, хотя бы отчасти восполняющие для нас утрату оригинала...».

Вполне можно предположить, что дьяк Данила с греком Мануилом Ангеловым размышляли и о том, чтобы пригласить в Москву благоукрашать Кремль такого художника, как Леонардо да Винчи, да, видно, занят был весьма Леонардо другими заказами, – а как могла повернуться история мирового искусства, если бы все получилось?..

В другом источнике находим несколько расширенную историю о деяниях нашего государева дьяка Данилы после возвращения из Венеции:

«По возвращении в Москву Данила Мамырев продолжал заниматься государственными делами. Вскоре он вместе с дьяком Василием Жуком учинил расправу над ганзейскими купцами в Новгороде Великом.

Лев, терзающий змею, был изображен в те годы на печати Ивана Третьего. Данила Мамырев наложил эту грозную печать на товары новгородских немцев. Предметы торговли были оценены в миллион гульденов!

Семьдесят три германских города молили Москву об освобождении ганзейцев.

Недавний посол в Милан и Венецию был одним из хранителей сокровищ великого князя. Д.Мамырев стерег ларцы, запечатанные знаками Льва и Змеи.

В московскую казну впадал серебряный поток из новых рудников Пермской земли.

Исследователи еще не занимались изучением истории жизни Василия и Данилы Мамыревых. Заняться же этим стоит хотя бы ради того, чтобы распутать клубок из нитей индийского жемчуга и светлого северного серебра.

Оба Мамыревы были современниками Афанасия Никитина и Христофора Колумба, больше других знали об этих открывателях и рассказывали о них на Руси» («Русские послы в Милане»).

Что можно добавить ко всему этому?.. Разве что расшифровать для сегодняшнего читателя что такое «государев дьяк» той поры? Судя по всему, Данила Мамырев – в сегодняшней терминологии – был министром иностранных дел Московской Руси: в 90-х годах 15 века участвовал в приемах иностранных послов, и был, по выражению А.Мельника, «одним из немногих, кто закладывал основы посольского дела Московского государства еще до появления особого Посольского приказа. В те же годы он в качестве казенного дьяка хранил грамоты упомянутых посольств». В 1504 году дьяк Мамырев подписал духовное завещание Ивана III, а в 1505-6 гг. – большое количество грамот на имя великого князя Василия III.

В этой связи, как ни странно, можно порассуждать о том, чего и сегодня – всем нам, и былым насельникам этих земель – весьма не хватает: о любви. О любви к своей малой родине, к этой земле, которая стоит вот уже более полувека в запустении. Вот что было в душе у древнерусского государева дьяка, который в 15 веке видел уже и Венецию, и Милан, познакомился даже с Леонардо да Винчи, пребывал в сердце Московской Руси, у трона великих Московских князей, которые еще и не приняли в ту пору царского звания и достоинства? Человека, который коротко знал самых выдающихся государственных и церковных деятелей той эпохи? Знал Дионисия, духовного наследника преподобного Сергия и преподобного Андрея Рублева? Знал преподобных великих святых Нила Сорского и Иосифа Волоцкого? Знал огненного защитника Русского православия от ереси жидовствующих архиепископа Новгородского Геннадия? Да и нашего – Ростовского архиепископа Тихона Голенина знал он отлично – ведь не только соседствовали они вотчинами своими, но и по великим государственным делам соприкасались в стольном граде Москве. Несколько слов в этой связи скажу и об архиепископе Тихоне – события, в которых он принимал непосредственное участие, в полной мере касались и дьяка Данилы Мамырева – таким был контекст той эпохи. Архиепископ Тихон был свидетелем и непосредственным участником великих церковных и гражданских событий. При нем были обретены нетленные мощи святых благоверных князей Василия и Константина, Ярославских чудотворцев. Ростовский святитель участвовал в избрании и посвящении предстоятелей Русской церкви – митрополита Зосимы (1490 г.) и митрополита Симона (1495 г.), и управлял всей Полнотой Церкви как архиерей главенствующей епархии в период после низложения митрополита Зосимы в 1494 году. Архиепископ Тихон был участником выдающегося события – Освященного собора 1492 года, утвердившем Пасхалию на восьмую тысячу лет и документально засвидетельствовавшем признание Русской Церковью своего преемственного по отношению к Византии служения. Святитель Тихон был соратником Иосифа Волоцкого и архиепископа Геннадия Новгородского в борьбе Русской Церкви с ересью жидовствующих, сотрясшей основы Руси в конце 15 столетия. После деятельного 13-летнего управления Ростовской епархией, в 1503 году он ушел на покой в Ростовский Борисо-Глебский монастырь, где мирно отошел к Господу в 1511 году. Ныне, после обретения его мощей, архиепископ Тихон Голенин является местночтимым святым в Ростово-Ярославской епархии. Дьяк же Мамырев общался по государеву делу с верховным правителем Милана – знаменитым Лодовико Сфорца, а затем – с дожем Венеции... Ну что столь великому и знатному государеву человеку было за дело до какого-то там затрапезного, в ростовской глухомани затерянного Поникарова? Ну, вотчина, – что с того? Ведь много вотчин, по всей вероятности, было у дьяка-министра. Но только Поникарово удостоилось такого царственного дара – потрясающего иконостаса, написанного тщанием и немалым иждивением государева дьяка лучшими иконописцами Оружейной палаты Московского кремля. Что было в душе у него? Почему он так отметил и почтил это место? Конечно, ответом на этот вопрос будет сугубое молчание. Мы – давным-давно стали другими. Мы – все растеряли и прогуляли в хмельном, последнем перед небытием невеселом веселье. Да что о нас, о последних, говорить?.. Поникаровцы в начале позапрошлого века, когда упразднялась родная их церковь, на погосте которой веками упокоевались честные останки десятков поколений их предков, – разве знали​ или помнили о том же Даниле Мамыреве, Киприанове сыне, украсившем некогда их церковь и прославившем на века наименование Поникарова? Нет. Забыто все было. И глаза их крестьянские (христианские) из века в век – просто видели, но не увидели – по слову Евангелия – иконостас, пред которым каждый из них на протяжении 300 лет принимал в купели святое крещение и отрекался от сатаны и его дел в храме, куда их с малолетства водили матери, празднично приодевшись, а потом и сами они – в свой черед – венчались здесь, крестили своих младенцев, и жизнь спустя – лежали в простых домовинах, сложив на груди натруженные за десятилетия руки... Но... Не нужен стал храм поникаровцам, и в их лице – шире – русскому человеку. Исподволь, тихо и незаметно, иссякали источники веры – и жизнь уходила отсюда. И – без всяких большевиков и евреев, или латышских стрелков (ведь всегда легче в своих бедах кого-то винить, не себя) – за век до «великого октября» и открытых гонений на Церковь храм великомученика Димитрия Солунского был упразднен «по малоприходству», Ростовское духовное правление заботливо издало указ о посильной охране закрытого храма, иконостас Данилы Мамырева, Киприанова сына, через несколько лет был разобран, укутан рогожей, и на телегах (или на санях) через леса и ложбины перевезен в Гуменецкую церковь Покрова Божией Матери. Инициаторами спасения иконостаса от предполагаемых грабителей или от неминуемого пожара стали отец и сын – о. Иоанн Поникаровский и о. Александр Гуменецкий, принявшие спустя десятилетия фамильное прозвище Розовы.

   Поникаровский храм – исчез. Не могу сказать ни о причинах, ни о характере исчезновения. Знаю одно: на месте храма или рядом с храмовым местом какое-то время существовала часовенка, построенная в 1834 году, но и от нее уже нету следа. На месте часовенки, пока деревня не потеряла своих последних уже обитателей, стоял магазин, – нет и его. Иссохла речка Шулохма. Пруды заплыли землей и заросли буйным кустарником. Обитаемы – только летом – остались 2 избы, и то – вездесущими дачниками из Москвы, правда, как выяснилось, одна московская весьма неприветливая старуха оказалась урожденной поникаровкой. Следы посадов еще сохранились – представляют собой ряды изб со следами тотального руинирования: обрушившиеся гниющие крыши, груды рассыпавшегося кирпича на месте печей, проваленные полы, брошенная сельскохозяйственная утварь...

Мы едва пробились по полевой размокшей дороге в Поникарово в начале сентября 2015 года. Конечно, ни о какой прежней дороге от Гуменца до Поникарова, или от Ломов до Ивакино нет разговора – проехать теперь можно только кружным путем через Угличский тракт, свернув у поклонного креста деревни Красново, и, проехав источник преподобного Иринарха, не доезжая до Коскина (гуменецкого же прихода деревня, в которой тоже в свою очередь осталось 2 дома), свернуть налево в дикое поле и милостью Божией и попечением великомученика Димитрия Солунского по едва различимой дорожке пробиться в рекомое Поникарово.

Сегодня – это целое путешествие с приключениями по Ростовским пределам. В Краснове, через которое лежал наш путь, в магазинчике «Мотылек» у женщин мы расспросили о дороге на Поникарово, они посоветовали обратиться к Лидии Соболихиной, или Лидейке по-местному: она родилась в Поникарове... Лидия при знакомстве и поминании сельца своего неожиданно просветлела лицом и изъявила желание поехать с нами. С трудом и искушением немалым наша машина преодолела кочки, лужи и ухабы извилистой дороги по полю. Затем бродили втроем по заброшенному, когда-то большому селу, по одичавшим садам, зашли в брошенный дом Лидии, с обвалившимся потолком. Она разрешила на память взять оттуда настенное зеркало и сломанную ржавую пилу. Да и что там было разрешать – дом стоял расхристанный, открытый дождям и ветрам, в грудах мусора валялись рваные книги с покоробленными переплетами... Ничего больше не надобно здесь русскому человеку... Место красивое, но ни от храма, ни от часовни, конечно, ничего не осталось. Лида взахлеб рассказывала о детстве, о людях, что здесь жили. До наших Ломов отсюда через лес, как сказала она, не более 2-х километров – нам же пришлось проехать около 25 километров теперь. Мелькнула в рассказе Лидейки даже фамилия Копейкиных, которые были родом отсюда, но стали известными петербургскими фабрикантами пуговиц. (Моей жене Елене не раз попадались в поисках металлические форменные «копейкинские» пуговицы разных ведомств прошедшей эпохи.) Пока бродили по Поникарову, в обширных яблоневых садах наткнулись на вековую широкую липовую аллею, ведшую, как предполагаю, к несуществующей барской усадьбе. В Поникарове я силился представить, каким было село хотя бы в 19 веке, – и не мог. А уж каким было оно при дьяке Даниле Киприанове сыне Мамыреве... И что питало и взращивало его толикую любовь к этому клочку земли под Ростовом? Нету ответа. Нам уже того не вместить – ни в душу свою, ни в сознание. И умом – тоже уже не понять. Измельчали мы ныне.

В этой связи припомнилось мне, как осенью 2010 года я впервые отправился на Святую гору Афон. Автобус из Фессалоник до Уранополиса, откуда следовало идти морем до афонского порта Дафни паромом, проезжал в глубине Македонии поселок Стагиру, в котором две с половиной тысячи лет назад родился знаменитый древнегреческий философ Аристотель. Я смотрел в загустевающее сумерками окно автобуса, слушал чужую и непонятную мне речь и думал об Аристотеле. Я пытался ответить самому себе на вопрос: что из того, что ты наблюдаешь в окно ныне, видел древний философ, воспитатель Александра Великого, – тогда, уйму веков тому прочь? И ответ, как ни странно, был очень простым: он видел абрис горных цепей, окружающих его родную Стагиру, на фоне лилового, как и сегодня, заката... Так дыхание античной эпохи коснулось меня.

Так и здесь, в умершем, разлагающемся Поникарове, с одичавшими, покинутыми яблоневыми садами, с истлевающими в роковом безлюдье посадами, прежде исполненными жизни, детского смеха, трудов и забот, – что видел и что здесь так страстно любил великий сын Московской Руси, собиратель земель, преобразователь Русского исторического хаоса в Русский соразмерный и выверенный космос, дьяк Данила, и прочие, прочие без числа его великие предтечи и современники? Что видел он и что чувствовал он? Да, видел и чувствовал больше, чем я, стоящий в растерянности посреди того, чего больше уж нет. Но кроме следов разрушения, что еще угнетает тебя? И здесь – прост и страшен ответ: разрушение духа русского человека. Ведь именно с этого – внутреннего и незаметного физическому глазу разрушения и потакания низменному в себе – и началось загнивание русского общества, приведшее к страшному катаклизму октябрьского переворота 1917 года со всем тем, что воспоследствовало за ним, – и вот уже 100 лет как продолжаем мы, сами того не понимая, носить решетом воду в надежде, что Господь опять нам поможет и опять ниспошлет нам благодать... Да, Господь милосерд, – но каковы мы?..

Рассказ мой причудлив весьма, но дальше уже не будет возможности в связи с Лидейкой из Краснова помянуть памятливым и признательным словом сына ее Михаила Соболихина, которого хронологически мы с Еленой обрели еще за год до знакомства с Лидейкой, – в умершей, как и Поникарово, деревне Коскино. (Лидейка родилась в Поникарово, вышла замуж в соседнее Коскино, а ныне живет в Красново, сын же ее Михаил живет в 5 км отсюда, в Борисоглебе, – это все один топографический куст, все близко.) Напомню читателю, что Коскино принадлежало некогда к Гуменецкому приходу, и в середине 19 века по Исповедным росписям насчитывало около сотни дворов.

Вот мои заметки той поры:

Вечерний дождь продолжался всю ночь, все утро и весь день. Поехали за водой в Красново. Лена предварительно по картам определила местонахождение Коскина – расспросили местных у источника, оказалось, что эта хорошая асфальтовая дорога, идущая от источника преподобного Иринарха вверх, ведет как раз в Коскино. Доехали: дорога закончилась – 2 дома, остатки грандиозных сооружений, ни души, руины полусгнивших развалившихся изб, разрытый пруд (как у нас). В последнем из 2-х домов нашли живого человека – Михаила из Борисоглеба. Вся деревня принадлежит ему, и 100 гектаров окрестных земель, включая и несуществующую ныне деревню Карачуны, дом матери он сохранил, море техники – бульдозеры, экскаватор, трактора, он же и чистит пруд, в котором купался в детстве, на ближней речонке соорудил плотину, разводит рыбу, собирается построить там рекреационную зону и т.п. Настоящий русский человек, каковых уже мало осталось. Я спросил у него: зачем вам такое количество земли, видимо брошенной, заросшей сорным лесом? Ответ Михаила был сложен и прост одновременно: мои предки мечтали о лишней квадратной сажени здесь – и не могли позволить себе этой сажени ни при царях, ни при колхозах, а теперь, когда все это брошено на произвол судьбы и никому не нужно, – как я мог спокойно к этому отнестись?.. Была возможность – и я взял. Ради памяти предков, – это я уже добавляю от себя. И ради того, что в глубине душе человеческой все еще теплится та знаменитая искра крестьянского ярославского предпринимательства, столь поразительно описанного самими крестьянами 18 века (см. книгу «Воспоминания русских крестьян 18 века», Москва, 2006, Новое литературное обозрение). На обратном пути только об этом с Леной и говорили...

Жизнь человека, живая жизнь общества, причудливые русла истории – неисповедимы, случайны, но и промыслительны в целом. На расстоянии веков или десятилетий пристально осмысливая события прошлого, будто бы прозреваешь всевластную десницу, творящую «чудо Русской истории», как точно и емко назвал свою книгу архимандрит Константин Зайцев. Храм Димитрия Солунского в Поникарове преобразуется в часовню и затем исчезает. Гуменецкий «ковчег» с поникаровским иконостасом дьяка Данилы тоже не доплыл до топких берегов нового времени. Чтобы выстроить новый каменный храм на месте погибшего в 1801 году «от громового удара» на гуменецком холме, предки нынешних насельников этих мест на речке Кости выстроили сначала кирпичный завод – ямы от цеха и домовые ямы от прилегающих строений до сих пор зияют в непролазной чаще сорного леса, а само урочище носит наименование Заводы.

Но это – «темные» предки, чьим тщанием и возобновлена была Покровская церковь в камне к 1809 году, а в 50-х годах 20-го века их – уже, по-видимому, «просвещенные» потомки из Ломов ломами и подручными средствами разламывали оскверненные церковные стены, – добывали, прости Господи, кирпич для своих хозяйственных нужд, – прямо над могилами собственных предков и крушили неподатливый камень. А что такого?.. Нас же научил Губельман-Ярославский, что нет Бога, – верим ему, он же наш, Ярославский, не так ли?.. И довыламывали до такой степени, что церковная руина грозила обрушением и неминуемой опасностью для наших гробокопателей из Ломов.

На гуменецком холме к той поре уже никто не жил, последние посадские дома либо были разрушены, либо перевезены в нашу деревню. В Ломах было 2 гуменецких избы, одна сгорела в 80-х годах на наших глазах – ради получения страховой премии, другая – самая нарядная из всех наших домов, жива до сих пор. Совхозная власть в середине 50-х годов решила проявить своеобразный гуманизм: чтобы никого не завалило ненароком, вызвали военных саперов, заложили взрывчатку и подорвали. Как ни печально, но ни у кого из местных не было (или не сохранилось) ни одной фотографии гуменецкого храма. До 1941 года иконостас каким-то неисповедимым чудом продолжал находиться в стенах закрытой Покровской церкви, вокруг которой бушевала уже совершенно другая и неисповедимая жизнь – с колхозами, раскулачиванием, с тектоническим социальным сдвигом общества, с недавними войнами – Великой, гражданской, финской и скорой уже Отечественной, пока его не перевезли в исторический музей града Ростова, где он является ныне главным художественным сокровищем всего богатого собрания, располагающегося в стенах бывшего Архиерейского дома.

Что есть жизнь человеческая? «И что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его?», как сказано в одном из псалмов. Давным-давно сгинула невесть где могила государева дьяка Данилы Киприанова сына Мамырева. Сгинули, затерялись на гуменецком погосте погребения 3-х священнических поколений – Ивана Иванова, Александра Иванова и Василия Александрова, прозванных Розовыми, – причастных к переносу из Поникарова уникального иконостаса. Практически исчезло с лица земли само Поникарово. Исчез наш Гуменец – груда мелкого битого кирпича на месте храма Покрова Богородицы, заросшая деревьями и кустарником. Едва не исчезли и Ломы – все забыто и быльем поросло, но приходишь в музей и видишь: вот висят они, родные и дорогие, иконы с исчезнувшего Гуменца, перед которыми веками возносили молитвы свои неведомые тебе 20 поколений здешних русских людей (если считать по 4 поколения в столетие), – и это потрясает тебя до основания; и хотя корни твои далеко от сих мест, но и тебя коснулась сила этой любви, которая некогда «со властью», как сказано в Евангелии, осенила дьяка Данилу, – малая частичка этой любви, неразличимый эон достался от нее и тебе, – и этого ведь уже достаточно.

Вообще, о прошлом этой земли можно говорить бесконечно – столь богато и необычно оно. И, конечно же, размышлять: что случилось с этой землей? Что случилось – с каждым из нас?

Заходишь в Ростовский кремль и видишь это расчудесное чудо – овеществленную молитву, нет, не молитву даже, а сам пламенеющий дух зодчих, воплотивших христианские глубины великого митрополита Ионы Сысоевича, современника еще более великого строителя и реформатора Русской церкви и Русского государства патриарха Никона, – и не оставляет ощущение, что это дело рук вовсе не предков сегодняшних ростовцев, что к тем, кто все это построил и расписал, нынешние люди, спешащие по своим делам по Соборной площади, не имеют никакого генетического отношения, – в лицах людей ты видишь вовсе не древнерусские черты (а ведь здесь родился преподобный Сергий Радонежский – дух и душа Древней Руси), а скорее – народности меря, обитавшей (и обитающей под другим уже именованием) на берегах озера Неро, т.е. потомков тех язычников, чьих идолов сокрушали прославленные преподобные подвижники начала древней русской истории здесь. Это меряне гнали из града Ростова и предавали мучительной смерти первых ростовских митрополитов. Это они были столь жестоковыйны и неподатливы на любое добро, что в среде ростовского духовенства родился даже термин «уехать в Ростов», означающий – «умереть».

Прообразовательно ты понимаешь, что в силу двусоставности существа человека в душе каждого присутствует как святость, так и греховность, или, говоря по-другому, древнерусский созидатель-зиждитель – храмов, укрепленных детинцев и городков, писатель лицевых сводов и святых ликов на иконах, воин, раздвигающий пределы молодого княжества-государства, первопроходец новых земель в дебрях Сибири и на Дальнем Востоке, – и символический меря-язычник, воздвигающий идолов как на земле, так и в собственной душе, склонный к мародерству и грабежу, как во времена Русской смуты 17 века, так и Русской смуты и катастрофы века 20-го, гонящий и убивающий до смерти епископов и духовенство как в 12 веке, так и в веке 20-м... Взрывающий и предающий поруганию святыни собственных предков. Сын, убивающий отца и насилующий свою мать – русский Эдип. Но Эдипу неведомо было – кого он убил и кто стал женою его. Наши отечественные эдипы – знали и ведали. Все это – в каждом из нас. Храм Покрова на Гуменце (и тысячи храмов других) – строили и благоукрашали русские люди, надеющиеся не только на себя, но и на промысел Божий о себе. И этот же храм (и другие) – своими руками разрушала победившая Русь меря – в душах наследников и потомков Русь победившая, а по виду – все еще оставшаяся якобы русскими, – меря, надеющаяся... на что? На красные звезды на буденновках комиссаров? На обещанное светлое будущее? На «землю крестьянам»? Да вот же – земля ваша, брошена и никому не нужна за 3 копейки, запустелая и заросшая молодым лесом-подлеском, населенная ныне разве что диким зверем теперь. (Вот уже и на моих дочь и жену, гулявших по кромке поля под Ломами, выбегали от речонки Кости стремительно и беззвучно молодые любопытные волки весной. Бобры, лоси и кабаны... Запустение, одичание, непролазные чащи, и летом, благословенным и щедрым, как прежде, – трава в рост человека. В марте 2015 года под Гуменцем в снегу видели мы с Леной и след медведя...).

Да, надеялись, что раз Бога нет, с чем они легко и радостно согласились, то и делать можно что хочешь: врать, красть, убивать, пить запойно приправленный дустом шмурдяк, жечь чужие дома за грубое слово или просто потому, что не нравится вот человек, или чтобы страховку еще получить. Что-де нам будет? Никто ничего не узнает. Только бы сельсовету не попасть в лапы, когда картошку на поле совхозном копаешь (своей – мало?). Да только вот – от души крали вы всё, что видели, – но где богатство ваше? Ведь так и прожили всю свою жизнь – в курных избах, даже без бань (при Советах уже), что говорить, – а мылись – в русских печах, вынув золу... А потом – нежданно-негаданно пришел конец всему, что любили, померк в очах свет и повлекли на «буханке»-«уазике» через Кость ваши очень честные останки все на тот же Гуменец, на погост, к куче щебня на месте родового вашего храма...

Как ты могла себя отдать              

На растерзание вандалов,

Россия?..

Но – есть и надежда. Так, приехав зимой 2015 года в Ломы, мы увидели из окна: на Гуменце что-то изменилось. По дальности было не разобрать, что же именно. По пояс в снегу добрались туда и обмерли в радости: кто-то безвестный спилил деревья, наросшие за 50 лет на развалинах храма, и выстроил небольшую часовенку из современных материалов – пластик, гофролист, профилированный оцинкованный алюминий. В часовенке – софринские иконы Покрова Божией Матери, великомученика Димитрия Солунского, Преображения Господня – таковы были приделы погибшего храма, – и преподобного Сергия Радонежского. Стоит подсвечник, на аналое – молитвослов. Почти 2 года прошло, а имя этого человека так и остается неизвестным. Наверное, так и следует делать добро.

Лена в прозрачном файле повесила листы со всеми известными нам (с 1724 года) именами священнослужителей, молившихся здесь о крестьянской заботе.

Жизнь продолжается несмотря ни на что.