В конце концов любовь придет…

Приемные дети и приемные родители – тема сложная. Здесь много подводных камней, о которых трудно, да и не принято говорить. Почему не всякий опыт усыновления оказывается успешным? Почему детей берут в семью, а потом – возвращают в детский дом? Что оказывается не так?

На эти и другие вопросы отвечает Анастасия Пелячик, руководитель Центра семейного устройства детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, при Марфо-Мариинской Обители Милосердия:

– Когда ребенок наконец появляется в семье, когда пройдены все этапы со сбором и оформлением документов, мотивацией всех родственников, тогда семью охватывает эйфория от того, что трудности и сложности наконец преодолены. Однако реальность такова, что в этот момент самые большие трудности и сложности только начинаются. И я, в качестве руководителя нашего Центра, связываю нашу основную задачу с сопровождением приемных семей: снизить уровень вторичного сиротства, сделать так, чтобы приемные родители, взяв ребенка, не вернули бы его потом в детский дом. Мы должны способствовать тому, чтобы ребенка взяли только те люди, кто понимает, что их ждет. Помочь осознать взрослым, готовы ли они идти этой дорогой. Но и потом, когда они осознанно сделали этот выбор, самое главное для нас – не оставить их на этом пути одних: поддержать родителей, помочь семье полюбить, принять, научить ценить ребенка.

Кризис адаптации в любой приемной семье – трудное испытание.

Время, когда родитель пытается привыкнуть к ребенку, а ребенок привыкает к семье, мы называем кризисом адаптации

Приемные дети очень непростые. Усыновить младенца-сироту, у которого умерли все родители и родственники, а он – такой прекрасный, одинокий, белокурый, с синими глазами и прекрасной генетикой – лежит и ждет нас в роддоме – сегодня не более чем мечта, и мечта несбыточная. В жизни все оказывается по-другому. Наши дети – социальные сироты, сироты при живых родителях, которые не могут или не хотят растить своих детей. В большинстве случаев это дети больные, с теми или иными особенностями, с какими-то ограниченными возможностями.

Даже отказники, которые никогда не видели своих родителей, все равно травмированы разрывом со своей кровной семьей. Когда ребенок рождается и больше не слышит голоса мамы, голоса единственного родного человека, к которому он привык за те месяцы, пока находился в ее утробе, – для него это страшно. Это огромная травма, она не осознается, и ребенок о ней не говорит, он не может проговорить свою боль, но на эмоциональном уровне она существует.

Это-то и есть наши дети: с травмами, с потерей близких, горюющие, тоскующие, переживающие и оттого болеющие, так как все, что не проговаривается, уходит в болезнь. Таких детей трудно реабилитировать даже профессионалам. Что уж говорить о наших замечательных приемных родителях, которые не наделены специальными медицинскими, педагогическими, психологическими знаниями.

И вот это время, когда родитель пытается привыкнуть к такому ребенку, пытается научиться с ним вместе жить и радоваться, а ребенок привыкает к новой семье, мы называем кризисом адаптации. И кризис этот, как правило, очень тяжел.

Дело в том, что мы находимся в плену определенных иллюзий.

Мамам сложнее привыкнуть к приемному ребенку, чем папам

Мы привыкли думать, что в женщине много материнского начала и что любого ребенка она сможет воспитать, полюбить, принять и относиться к нему как к родному. В реальности же мамам гораздо сложнее привыкнуть к приемному ребенку, чем папам, хотя инициатива взять ребенка в семью чаще всего исходит от женщины.

На работе я сталкиваюсь с тем, что именно папы быстрее берут на себя ответственность, привыкают к ребенку и начинают с ним замечательно взаимодействовать: социализируют, воспитывают, обучают, прививают ценности. А мама в это время борется со своими отрицательными эмоциями и годами застревает на негативных чувствах к приемному ребенку.

Почему это происходит? Здесь следует вспомнить, что в каждом человеке сосуществуют три начала: биологическое (наши инстинкты, физические потребности, ощущения); социальное (человек – существо общественное и без других людей человеком не становится, здесь «живут» все нормы и правила нашего общества); и духовное – высшее и лучшее, что в нас есть: наша вера, надежда, любовь.

В отличие от мужчины, который социально ориентирован, в женщине вообще много биологического. Для мужчины более значимы нормы и ценности общества. Роль отца в семье сводится к тому, чтобы законы большого мира принести в семейный микрокосмос. Поэтому для мужчины вернуть ребенка обратно в детдом – немыслимо: он взял на себя ответственность за этого ребенка, и, значит, надо научиться с ним жить. И мужчина очень быстро этому учится. Кроме того, для мужчины не имеет значения, как ребенок пахнет, как он выглядит, какой он на ощупь. Он не вынашивает его девять месяцев и не кормит грудью около года. И для него все эти физиологические моменты не имеют большого значения. Мужчина любит и заботится о том малыше, который с ним вместе живет.

А у женщины материнство во многом связано с ее природой, женщина ориентирована даже на звук плача своего ребенка, она его голос узнает из тысячи голосов. Запах своего ребенка женщине приятен, в то время как запах чужих детей нередко вызывает негативную реакцию. Женщина борется с собой, привыкая к чужому запаху, к чужой коже, звуку голоса. И не все замещающие мамы умеют с собой справиться.

Поэтому когда мы ищем ребенка, очень важно, чтобы женщина не просто посмотрела на фотографию и приняла решение, но чтобы она с этим ребенком встретилась и познакомилась. Ведь если ей этот ребенок неприятен, если он для нее чужой, то ей будет очень тяжело к нему привыкнуть. Важно найти ребенка, который будет вызывать у нее положительный отклик на инстинктивном уровне. Если же этого не происходит, то чрезвычайно важно, чтобы женщина научилась подавлять в себе «биологические» реакции и помнила бы о социальных нормах поведения и о духовных ценностях.

Договориться с собой

Если женщина в контакте сама с собой и может с собой договариваться, если она понимает, что она не животное, а человек, и человек с душой, то тогда она, конечно же, все преодолеет. Но если она зациклена на непроизвольных, нерефлексируемых действиях, то в семью приходит беда.

Если женщина в контакте сама с собой и может с собой договариваться, если она понимает, что она не животное, а человек с душой, то тогда она все преодолеет. А иначе в семью приходит беда.

Я сталкиваюсь с тем, что ко мне приходят супруги, и папа говорит: «Да все хорошо. Нормальный пацан, бегает, любит повеселиться». А мама говорит: «Я его ненавижу, я не могу к нему привыкнуть». То есть у мамы не получается вырваться из плена этих инстинктивных реакций, она попадает в ловушку негативных эмоций, она забывает о том, что она – человек, и, отвергая все наши христианские ценности, начинает жестоко, с неприятием относиться к ребенку.

И это – катастрофа. Семья оказывается перед выбором: либо супруги должны расстаться, и один из них остается с ребенком, либо они должны вернуть ребенка обратно. И это тоже ужасно!

Так вот, моя задача как психолога – попытаться сохранить семью, сделав так, чтобы мама развернулась лицом к ребенку и стала бы с ним взаимодействовать, получая от этого удовольствие. Если материнство не приносит радость, ребенок это чувствует, и тогда все его жизненные процессы тормозятся. Ему очень трудно жить с людьми, которым он не нравится.

При этом мы понимаем, что любовь – это дар Господа.

Не все приемные родители могут полюбить своих детей

Другая иллюзия – что родитель обязательно любит своего ребенка. В действительности оказывается, что не все приемные родители могут полюбить своих детей. Конечно, изначально все мечтают, что они станут жить в любви и согласии, но любовь может прийти, а может не прийти. И если она не приходит, смириться с этим родителю очень трудно. Научиться быть достаточно хорошей мамой (или хорошим папой), научиться заботиться о маленьком человеке, быть ему другом, уважать, поддерживать его, молиться, ждать, что тебе будет дарована любовь. И иногда любовь приходит. Не сразу. Полюбить ребенка мгновенно, с первого взгляда, как мы практически всегда любим кровных детей, – нереально, на это уходят месяцы. А иногда – и годы.

К сожалению, на работе я нередко сталкиваюсь с ситуацией, когда ко мне приходят родители, чаще всего женщины, и говорят: «Я не могу больше терпеть, я не люблю этого ребенка, я тону в море вины, я не знаю, как из всего этого выбираться»…

Выход есть

Мне помогает и то, что мне самой знакомо этой чувство. В моей семье десять детей, среди которые есть дети кровные, дети усыновленные и дети, находящиеся под опекой. И я знаю, что выход из такой ситуации есть. Даже если кажется, что ничего не получается, и все ожидания и мечты оказались разбитыми, и реализовать их не удается, я понимаю, что это просто трудный период, который надо переждать и преодолеть, что очень важно продолжать «делать, что должно, и будь что будет».

Если говорить о моей семье, то у меня есть дети, которые попали ко мне в самом раннем возрасте, младенцами. И даже к ним я некоторое время привыкала и лишь со временем смогла полюбить их всей душой. Сейчас я не смогу ни на физическом, ни на каком-то другом уровне почувствовать различие между теми детьми, которые появились на свет благодаря мне, и теми, которые родились у другой женщины и которых я нашла в роддоме или Доме ребенка, с которыми мы встретились и стали одним целым. То есть для меня все они – родные, близкие, любимые и обожаемые дети, с ними связаны все мои мечты, чаяния, вся моя нежность, и я очень рада, что мы встретились и что мы – одна семья.

Если же говорить о детях, которые пришли ко мне в подростковом возрасте, то это совсем другая история. У меня две дочери, которые пришли ко мне в 11 и 13 лет. К тебе приходит человек, уже сформировавшийся, со своими ценностями, со своими приоритетами, со своим темпераментом и на базе этого темперамента сложившимся характером, и – что очень тяжело воспринимается любым родителем – со своими девиантными привычками. Дети, которые до 11–13 лет находились в учреждении или жили в асоциальной семье, разумеется, научились врать, воровать, ругаться, драться. И это очень больно, когда в сердце твоей семьи, среди хорошо воспитанных малышей, добрых, трепетных, вежливых, появляется ребенок, который ворует, врет, который наносит вред окружающим, близким людям, и ты ничего не можешь с этим поделать, потому что никакие разговоры, никакие попытки наставить его на путь истинный к успеху не приводят.

Вначале это воспринимается как полный крах.

Родитель борется с грехом гнева, со злостью, с неприятием, отвержением

Это очень тяжело. И говорить в этот момент о любви, конечно, не приходится. Родитель борется с грехом гнева, со злостью, с неприятием, с отвержением. То есть все усилия уходят на то, чтобы оставаться достаточно хорошей мамой – не драться, не кричать, не обзываться, а терпеть, прощать. Но и никаких положительных эмоций в этот период быть не может, и такие чувства, как любовь, не появляются.

Но проходят годы, и ты продолжаешь работать, преодолевать, стараешься себя уговорить, сам с собой постоянно работаешь, ходишь к психологу. Я, будучи сама психологом, ходила к психологу, потому что очень хотелось, чтобы сказали со стороны, на что тут можно опереться, где тут точки отсчета, что хорошего есть в этой ситуации.

И, конечно же, это очень непросто, тем более что ребенок, творя такие чудные дела, все равно ждет, что его будут хвалить, любить, холить и лелеять. И ты холишь и лелеешь ребенка – через силу. Здесь, конечно, присутствует некий момент преодоления себя. Ты понимаешь, что у него есть потребность в нежности, в том, чтобы его погладили, поцеловали, чтобы его не просто хорошо накормили и хорошо одели, а чтобы с ним занимались, играли, разговаривали. И ты себя к этому принуждаешь через жалость, через сопереживание, через осознание потребностей ребенка, без которых он не будет расти и развиваться.

И это требует усилия.

И ходишь на исповедь, и рассказываешь о том, как ты злишься, о том, как тебе тяжело, о том, как ты видишь страшное будущее. Если ребенок ворует в 10, 11, 12 лет, то когда ему 13 или 14, ты начинаешь думать, что же из него вырастет, как он будет жить дальше, по какой дороге он катится и чем все это кончится. Но батюшка говорит тебе: «Зачем ты думаешь о будущем, зачем ты рисуешь себе эти картинки? Сосредоточься на том, что сейчас, а там Господь все управит». И эти слова становятся поддержкой, утешением и даже прерыванием этих наших нежелательных мыслей.

И с течением времени ты начинаешь лучше принимать и понимать даже такого ребенка, отдавая себе отчет в том, что он делает это не со зла. Это всего лишь свидетельство его жизнелюбия, активности, силы, его воровство – это попытка защитить себя. В той среде, где он был, он бы по-другому не выжил. А ведь моментально избавиться от того, что когда-то помогало выжить, человек не может. И на данный момент, когда мы с моей старшей приемной дочерью уже три года вместе, у нас есть определенный успех. Она не перестала воровать, она ворует, редко, но такие срывы все-таки случаются, но она стала возвращать: она подкидывает украденные деньги или вещи…

Я считаю, что это грандиозный успех. Сначала ребенок поступает импульсивно, как привык поступать всю жизнь. А потом он думает, происходит какая-то внутренняя работа, и ребенок, подбрасывая, возвращает украденное и иногда даже признается в этом и кается. Всегда кается в церкви, но иногда приходит повиниться и мне.

И это начинает порождать во мне теплые чувства – нежность, благодарность…

Я все еще жду дара любви и не знаю, придет ли он. Но заботиться о моих старших дочерях мне легко. Момента преодоления уже нет, и я получаю удовольствие от совместной с ними жизни. А что будет дальше – будем верить в хорошее, надеяться, ждать любви…

И я понимаю, что даже в таких непростых отношениях для ребенка такая жизнь лучше, комфортнее и лучше влияет на его развитие, чем если бы ребенок был в учреждении или оставался в родной семье, где, как в данном случае, мама страдает зависимостью. Безусловно, на интуитивном уровне она, наверное, очень любила своих детей, но она о них не могла заботиться. И в таких ситуациях возникает вопрос: что лучше? Эта любовь или забота? И возможна ли любовь без заботы? Та мама на словах очень любит ребенка, и, возможно, эмоционально тоже сильно привязана к своим детям, но ее любовь не превращалась в дела. Дети не каждый день ели, не знали таблицу умножения, им перед сном никто не читал книжки, с ними никто не ходил в зоопарк, не ездил на море, не отмечал дней рождений. То есть были чувства, но не было того, без чего человек становится человеком.

Вот говорят, что любовь без дел мертва. И я думаю, что если нет любви, но есть дела, то рано или поздно любовь все-таки придет.