О пользе обид

Опыт обид у меня богатый. И я не буду, конечно, пересказывать все, дабы не уподобиться Шахерезаде и не использовать служебное положение в личных психотерапевтических целях. Но о нескольких эпизодах расскажу — именно потому, что они оказались для меня значимыми.

Первый случай — давний: еще до моего воцерковления… Впрочем, с него-то, с этого обидного случая, мое воцерковление и началось.

Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день, — прочитала я в Евангелии от Иоанна (6, 54) и весьма озадачилась. Значит, я с моей «глубоко индивидуальной», «ни от кого не зависимой» и «совершенно нецерковной» верой вечной жизни не получу?..

Как я понимаю теперь, через два с лишним десятка лет, это был очень важный, ключевой момент моей духовной истории: я впервые оказалась перед фактом незаменимости Церкви, невозможности обойтись без нее. Я могу сама молиться, допустим, но вот причастить себя сама я не в силах. Придется идти туда…

Ну что ж, схожу один раз. Кто сказал, что одного в жизни раза недостаточно?.. Желания ходить в православный храм регулярно и «отстаивать там все эти службы» у меня в ту далекую пору моей жизни, как вы уже поняли, не было совсем.

Я надела вместо привычных джинсов неудобную юбку, нашла какой-то платок. Дождалась своей очереди к аналою. Исповедалась, как умела. И вот, наконец, очередь к Чаше — длинная, потому что на дворе Великий пост. Я в этой очереди впервые, мне неловко, страшно, стыдно — и я повторяю про себя: «Господи, помоги мне поверить, что это действительно Тело Твое и Кровь; что это мое бессмертие… Мне трудно в это поверить, Господи, помоги…»

— Матушка! Это что ж за хулиганство такое!..

Я ошеломлена громовым батюшкиным гневом. Я не знаю, не помню, я до сих пор не могу объяснить, как это получилось — что лжица ткнулась в мою нижнюю губу, и струйка Крови потекла по подбородку. Струйку тут же собрали платом. Но то, что я совершила некое кощунство и святотатство, то, что я недостойна пребывания в храме, что я просто черное пятно на христианском народе — это суровый пастырь дал мне почувствовать по полной программе:

— Если Вам это не нужно, не ходите сюда вообще! Зачем Вы сюда пришли?!

Он не дал мне, как положено, приложиться к Чаше, резко ее отдернув, и буквально рявкнул:

— Идите! Идите, запивайте!

Хуже всего — взгляды окружающих, «хороших» прихожан: осуждающие, жесткие, колючие: «Вот, она плохая, она нам чужая, вон как ее батюшка ругает…»

Я вышла из церкви вся в слезах. Но при том у меня не было почему-то такой мысли: «Больше никогда сюда не приду». Скорее всего, я просто не думала в ту минуту о своем будущем.

Или во мне уже тогда прорезалась политая слезами здравая мысль: причина несчастья — вовсе не в крутом характере батюшки. Причина — в неправильности моей позиции: не желая принадлежать Церкви, но желая при этом получить от нее то, что может дать только она, я, по сути, пыталась это украсть. А Господь не хочет, чтоб я действовала подобным образом, вот оно и заискрило…

Так, через боль обиды, через слезы пришло осознание кардинально важной вещи.

И вот — совсем другая эпоха, совсем другая я…

Как важно для православного христианина причаститься в Великий Четверг, приобщиться к трапезе в Сионской горнице… это, я думаю, объяснять не нужно.

Это вообще особенная служба: единственная (увы!) в году, за которой причащается вся община, весь приход. Не знаю, как у кого, а лично у меня именно это создает ощущение первохристианского единства. И вот от этого-то единства, от этого счастья, от этой духовной необходимости и решил, ничтоже сумняшеся, отлучить меня отец В. Причем делал он это в крайне жесткой, агрессивной и без­апелляционной форме.

— Так, стоп. Вы исповедались?

— Да, вчера за всенощной; и получила благословение у своего духовника…

— Это у кого же?!

— У протоиерея Д., он служит в таком-то храме…

Да, в результате некоторых перипетий у меня сложилась такая ситуация: постоянный духовник в одном храме, а родная община, моя, можно сказать, христианская колыбель — в другом…

— Вот там у него и причащайтесь! — жестко отрезал отец В. — А здесь не надо!

Мне и сегодня хочется спросить: отец В., поясните, что дало Вам основания подозревать меня во лжи? Почему Вы решили, что я могу Вас обмануть и подойти к Чаше, не исповедавшись? Разве Вы увидели меня в тот день впервые? Я у Вас на глазах уже семь лет. И не только на службах. Сколько раз Вы могли наблюдать меня с веником, тряпкой, граблями, лопатой — зимой, когда храмовый дворик заваливало снегом… Впрочем, даже если бы на моем месте был совершенно неизвестный Вам человек — почему вы считаете нормальным разговаривать с этим человеком столь свирепо?.. Или таинство отпущения грехов, совершенное другим священником, для Вас не таинство?

Великий Четверг… Литургия, которую мы ждем весь год. Вместо соединения со Христом, можно сказать, удар в лицо…

Спас меня другой священник — отец Р., хорошо меня знающий и не подозревающий ни в каких хитростях.

После Причастия все обнимались и поздравляли друг друга, а я плакала… причастившись, подчеркиваю! А что было бы со мною, если бы не отец Р.? Если бы я осталась за границей общей духовной радости?

Регент Лена откачивала меня на протяжении получаса: «На Страстной всегда искушения, держись…» и т. д.

Но вот это самое «А что было бы со мной, а в каком состоянии я бы сейчас была, если бы…» продолжало меня преследовать.

Пока я, наконец, не сказала себе, что…

…что надо доверять Богу, в конце концов. Это не отец В. решает, приобщаться тебе сегодня или нет, это Сам Господь приводит тебя к Своей Чаше.

И если бы этого сегодня вдруг не произошло, то не из-за странностей батюшки В., а по воле Божией.

И в этом случае нужно было бы не плакать, не впадать в истерику жалости к себе, а подумать, зачем (не «за что?», а вот именно зачем, для чего) Бог послал тебе сейчас эту задержку, эту колдобину, это испытание.

Ведь Он никогда от нас на самом деле не отворачивается. И никогда не желает нам зла. Только блага, только спасения. И всегда ждет от нас встречных шагов.

Эти мысли помогли — я начала успокаиваться. Позвонила духовнику, потом — настоятелю нашего храма: он не был свидетелем инцидента, поскольку в Великий Четверг участвовал в архиерейском богослужении. Постаралась говорить как можно спокойнее, не давя эмоциями, оставляя за настоятелем свободу решения. Настоятель выслушал, понял, поддержал меня, пообещал поговорить с отцом В.

Утром в Страстную Пятницу я проснулась с мыслью, что мне необходимо ведь еще и простить отцу В. Иначе как я буду сегодня провожать в Гроб Того, Кто молился за Своих распинателей? И как я подготовлюсь к «ночи светозарной», если не прощу?

Я не знаю, насколько у меня это получилось бы… если бы отец В. сам мне не помог. Перед началом пасхальной службы он вдруг нашел меня в толчее храма и попросил прощения…

Причем, как мне показалось, не вынужденно! Не потому, что настоятель заставил. А как-то тепло, с неловкой улыбкой…

Мне стало его жаль. И я стала искать в себе силы молиться за него. Получалось не очень. Чисто внешне поминала — произносила имя, а молитвы не было…

Но разве Христос не заповедал — молитесь за обижающих вас (Мф. 5, 44)? Не только за тех обижающих, которые извинились, обратите внимание, а за всех… Значит, мне надо продолжать.

В конечном итоге я этому происшествию на Страстной седмице рада. Оно научило меня важным вещам. А если не совсем еще научило, то показало, в каком направлении двигаться.

…Минувшим летом я была в паломнической поездке в одном из старейших, всемирно известных наших монастырей. И меня неприятно поразило поведение послушника — совсем молодого, лет двадцати. Он разговаривал с паломницами, иные из которых годились ему в бабушки, как конвоир с арестантами: «Перейти в придел! Я сказал: в придел перейти!». Сосредоточиться для молитвы на утреннем братском молебне (я всегда хожу на эти ранние молебны, когда бываю в монастырях) после общения с этим юношей было очень трудно; кроме того, из придела почти ничего не было слышно. Миряне в монастырях всегда молятся отдельно, не смешиваясь с монашествующими, это понятно, но зачем же так-то вот?..

И тогда я стала молиться великому кроткому святому, мощи которого почивали рядом, как раз там, где молилась братия, чтоб он вразумил мальчика, невесть почему решившего, что самое первое, начальное приобщение к монастырской жизни уже дает ему право смотреть свысока на «простых людей». Я не могла не верить, что этот святой ведает о произошедшем и разделяет мое огорчение… А что дальше? Дальше — выбор послушника: послушаться святого покровителя или же в послушании ему отказать.

Святые с нами постольку, поскольку с нами Бог. А повышенная, болезненная обидчивость, ранимость, которая становится проблемой, не от того ли, что мы не помним об этом обстоятельстве, о том, что Он с нами всегда? Когда мы горим в огне обиды, мы ведь о Христе не думаем, мы думаем только о себе, о своей свежей душевной ране. А Пославший нам испытание смотрит, как мы его выдержим, что мы будем делать, Он ждет нашего ответа. Не просто жалобы — хотя Он готов и жалобу принять, возверзи на Господа печаль твою, и Той тя препитает (Пс. 54, 23), но именно ответа, шага к Нему. Надо вспомнить слова апостола Павла: Любящим Бога, призванным по Его изволению все содействует ко благу (Рим. 8, 28) — и сделать этот шаг.

Как сделала его одна моя знакомая, с которой мы разговорились об обидах в Церкви. Привожу ее рассказ без всякой своей редактуры:

— Обиды как таковой у меня на Церковь или на священников не было. Но было очень тяжелое искушение. Мое Крещение совпало с тем, что я, будучи замужней женщиной, говоря мирским языком, влюбилась, а говоря по-простому, поддалась блудной страсти. На первой исповеди я, конечно, обо всем рассказала. Причастилась. А дальше мне нужно было порвать с этим человеком, начать новую жизнь без греха. Этого я сделать не смогла. Греховное общение сохранилось, хотя плотской связи у нас не было. Мы вроде бы стали «просто друзьями», но я-то чувствовала ложь таких отношений. Бороться со своей страстью я не умела. Хотела ли? Сейчас уже трудно сказать.

Я решила, что мне нужно обсудить эту проблему с батюшкой. С каким-нибудь. Духовника у меня, конечно, в то время не было. Я набралась смелости и перед исповедью подошла к одному пожилому священнику: у меня, мол, есть проблема, и мне нужно с Вами поговорить.

— Назови свою проблему в двух словах, — сурово сказал он.

Ну, я и назвала в двух словах…

— Ну, и чего же ты от меня хочешь? — воскликнул батюшка. — Будешь исповедоваться?

Я испуганно замотала головой. К исповеди в тот момент я не была готова.

— Ну, так и живи во грехе, коли стыда в тебе нет. Надумаешь покаяться — приходи на исповедь.

Так я и отошла от него, захлебываясь от рыданий. Я ни на минуту не сомневалась в том, что священник этот прав, но… Что же мне было делать?

Теперь я понимаю, да и тогда понимала, что суровую отповедь я получила потому, что хотела, по сути, получить у этого священника разрешение на грех. Чтобы он мне сказал что-то вроде «ну, ничего страшного, это пройдет, вы ведь с ним только друзья…» и т. д. Мое лукавство было наказано.

«Искусительная ситуация» со временем разрешилась. Но совсем не так быстро, не так правильно, как мне бы хотелось. Последствия совершенного греха я ощущаю в своей жизни до сих пор. Стараюсь вспоминать об этом, когда мне кажется, что кто-то меня обижает несправедливо.

Обиды на батюшку у меня не было просто потому, что мне было не до того, чтобы обижаться. Моя духовная ситуация в тот момент была настолько страшна и уродлива, что я испытывала только одно чувство — ежедневный ужас, и у меня просто не хватало сил на всякие посторонние эмоции. Нет этой обиды у меня и сейчас, потому что я понимаю, что в тот момент этот батюшка был орудием Божиего спасительного гнева. Его уже давно нет в живых, но я всегда стараюсь вспоминать его в своих молитвах.  

Журнал «Православие и современность» № 41 (57)