О времени и о себе

Первая проповедь в 16 лет на нелегальной встрече православной молодежи в Троице-Лыково     

***

Город наш, Орехово-Зуево, был наполовину старообрядческий, и со старообрядцами я сталкивался постоянно. Когда я ходил в свою церковь, то проходил мимо старообрядческой молельни, которая стояла на кладбище. Сначала у них в городе имелся храм, серьезный такой, большой деревянный храм – они были «поповцы». А потом советская власть у них этот храм отняла, и они подожгли его. Это чтобы власть не использовала в своих целях здание храма. Мне тогда лет шесть было, мы с мальчишками бегали смотреть на пожар и слышали разговоры: «Это гусляки («гусляками» у нас старообрядцев называли) подожгли, чтобы храм или даже бревна от храма не пошли больше никуда, потому, что для них это святыня».

После этого они обосновались в каком-то молельном доме на кладбище. И когда я шел в свою церковь Рождества Божией Матери и проходил мимо этой молельни, я любил заходить к ним, и они угощали меня чаем. Было мне лет 9–10, иду мимо них, а там старики такие сидят: «О, никонианин наш идет, ну, заходи чай пить». Или даже так выражались: «Чаю откушать не желаете?» Угощали конфетами. Не знаю, была ли у них отдельная кружка для меня, у них ведь с этим строго – чтобы не пить и не есть с нами, «никонианами», из одной посуды. У меня такое впечатление осталось, что все-таки была отдельная, не разбивали же они ее всякий раз.

Помню, когда мы с братьями шли на пасхальную службу, то сначала обязательно к ним забегали посмотреть, а потом уже шли в свою церковь.

Для старообрядцев я как старообрядец, а для своих я свой, так как первое Крещение у меня новообрядческое

Но в этом деле имелась некая интересная деталь. У меня одна двоюродная бабка была старообрядкой. И когда я родился, ей дали со мной поняньчиться. А она возьми да и реши окрестить меня у старообрядцев, уже и договорилась там, у себя, и крестик свой приготовила. Но что-то ей помешало, отец мой узнал, кажется, и возмутился. Окрестили меня в новом обряде и потом уже без боязни отдали этой бабке. И что она сделала: взяла меня, пошла и окрестила у старообрядцев.

Поэтому получается, что для старообрядцев я как старообрядец, а для своих я свой, так как первое Крещение у меня новообрядческое.

Однажды у меня была встреча с митрополитом Корнилием, главой Белокриницкой иерархии, и вдруг он меня спрашивает:

– А вы ведь у старообрядцев крещены тоже?

Я удивился, говорю:

– Да.

Я уж не стал выяснять подробности, откуда ему известно это, но он, теперешний владыка Корнилий, был, по-моему, в свое время именно в Орехово-Зуево старостой, и когда я ходил пить чай к отцу Леонтию в ту молельню, то видел и его, Корнилия. Он был тогда в качестве такого активного мирянина на их приходе, довольно еще молодым был, но уже с бородой.

***

У меня всегда была любовь к старине, к старым иконам, книгам. В наш храм Рождества Божией Матери часто приносили старые книги, если, например, кто-то из домашних умирал и в семье не было больше верующих. И я говорил бабушке: «Если книги приносят, ты мне их отдавай».

Вот однажды она мне говорит:

– Там книгу какую-то толстую принесли, иди, забери ее, она в крестилке лежит.

Ну, я сразу побежал, смотрю – книга Ефрема Сирина, XVII век, большая, двухцветная, красные заглавные буквы – это такой шедевр!

У меня всегда была любовь к старине, к старым иконам, книгам

Взял я эту книгу, несу, – со мной еще друг был, Андрей Федулов, – а навстречу люди идут в храм, говорят нам:

– Вы что, в храме ее стащили??

Я думаю: «Как бы поскорее ее до дома донести, а то еще отберут!»

Такая любовь уже с малых лет поселилась в моем сердце к старой книге, такой интерес к ней был.

Примерно в то же время появилась у нас в доме и первая Библия, – мне тогда лет 12 было, – а до этого имелся только Новый Завет.

Приходит однажды ко мне еще один мой друг, Сергей Шустов, который жил рядом, на улице Гагарина, и говорит:

– Слушай, у меня там книга интересная появилась, приходи, посмотри, может быть, вы с бабушкой ее купите.

Я пошел посмотреть, захожу к нему, а у него лежит вот таких размеров Елизаветинская Библия, я таких огромных книг никогда и не видывал до этого. Я спрашиваю:

– Это что, книга такая??

Он говорит:

– Да, книга.

– Ну, таких книг не бывает, – говорю ему с сомнением.

А он в ответ:

– Посмотри, и увидишь.

Я стал смотреть и понял, что это – Библия. Я слыхал это слово. Бабушка говорила: «У нас Евангелие, а есть еще Библия, там все книги вместе». Я спрашиваю у Сергея:

– А за сколько вы ее нам продадите?

Он говорит:

– Ну, за 15 рублей.

Для меня, конечно, это огромные деньги.

– Я побегу, узнаю у бабушки, – говорю ему.

Прибегаю к бабушке:

– Сергей Шустов Библию продает, у него бабушка умерла, и осталась эта книга. Он за 15 рублей ее продает, спрашивает, будем ли мы покупать, а если нет, то он кому-нибудь другому предложит. Он сейчас придет узнать, согласны ли мы.

– Да не обманут ли тебя твои приятели? – говорит бабушка. – Деньги возьмут, и все.

Приходит Сергей, причем не в тот день, когда я его ждал, а дня через два.

– Я ее отвез к твоему двоюродному брату, Сергею Хромову, – говорит, – она у него.

Я еду к брату в другой район (бабушка деньги дала), приезжаю, брат мне говорит:

– Ну что, будете книгу покупать?

– Да, будем, – отвечаю и 15 рублей ему даю.

Он книгу газетой ловко обернул и в большую такую авоську ее – рраз!

– Довезешь?

– Конечно, довезу, – говорю.

Я сижу, на коленях у меня Библия, и мне захотелось, чтобы люди увидели ее

Взял я эту огромную Библию, выхожу на мороз (зима была), сажусь в автобус. На следующей остановке набилась в автобус куча народу, стоят вокруг меня впритык. Я сижу, на коленях у меня Библия, и мне захотелось, чтобы люди увидели ее. «Пусть, – думаю, – порадуются, что есть Библия у кого-то». И начинаю приоткрывать край газеты, словно бы случайно.

Один мужик увидел и говорит:

– Ты чё, подколдовник, что ли? Черную магию куда-то везешь?

Мне так обидно стало. Зачем, думаю, я это сделал? Но вот такое миссионерское желание уже тогда у меня проявилось – захотелось поделиться с людьми, засвидетельствовать свою веру. Выбрался я на своей остановке из автобуса, прихожу с мороза домой, бабушка очки надевает:

– Ну, показывай.

Распаковываю книгу, а она тем временем специальную скатерть на стол постелила, которую стелила всегда, когда читала Евангелие. Мы эту огромную Библию положили, открываем ее, и оп! – а она на славянском.

Бабушка смотрит:

– Ой, все по-славянски – это, наверное, гусляцкая!

А я вглядываюсь: буковки знакомые – у нас молитвенник был на церковнославянском.

– Бабушка, – говорю, – я буду тебе переводить. Читать и переводить.

– Ну, попробуй, может у тебя и получится.

На самом деле Елизаветинская Библия – это самый настоящий канонический текст, который был воспринят Русской Православной Церковью. Собственно говоря, только церковнославянский текст имеет каноническое значение. Когда сделали перевод на русский язык, то формулировка Синода была: для благочестивого семейного чтения. И если вы возьмете любую богословскую работу ХIХ века, то там Писание цитируется исключительно на церковнославянском языке. Только уже в ХХ веке появились авторы, которые стали цитировать русский синодальный текст, но это считалось неакадемичным.

И вот, встреча со славянской Библией дала мне очень много, я даже считаю, что не стал бы священником, если бы первая Библия была на русском. Потому что когда ребенок читает Библию на русском, у него возникает иллюзия, что он все понимает. А тут мне надо было вчитываться, вдумываться в текст, и самый мой первый опыт экзегезы, истолкования Писания был именно тогда, когда я бабушке читал по-славянски, а она мне говорила: «А ты мне объясни». И я начинал переводить, то есть давать комментарии.

Как я уже говорил, Евангелие до этого у нас было русское, хотя и дореволюционное, и я, конечно, туда заглядывал, но такого желания сидеть, читать, вдумываться – не было. Мне казалось, что я все понимаю и в любой момент смогу прочитать. А славянский текст заставляет сосредотачиваться, думать.

Поэтому, когда молодые неверующие люди приходят к нам в храм и спрашивают: «С чего мне начать?», я дарю им маленькое Евангелие на славянском. Они смотрят с удивлением: «А я пойму?»

– Конечно, – говорю, – будете читать и понимать по-славянски – это же круто!

Один юноша мне потом рассказывал, что он стал брать томик славянского Евангелия с собой в институт, и друзья заглядывали с интересом: «А ты что, понимаешь??» Он так: «Да, понимаю». То есть такое маленькое ерничество допускал, для молодого человека это значило намного больше, чем просто на русском языке читать Евангелие.

***

В 16 лет     

А любовь к старой иконе явилась у меня таким образом.

Моя мать развелась с моим отцом, Виктором Ивановичем Стеняевым, – не сложились отношения, поскольку отец мой считал, что семья наша слишком уж религиозная. К слову скажу, что уже ближе к смерти отец стал тянуться к вере, и я даже неоднократно потом участвовал в его причащении.

У меня был отчим, тоже Виктор Иванович, Коновалов, очень достойный человек. Мама вышла замуж и уехала жить к нему в Москву, он там работал таксистом. Я остался в Орехово-Зуево.

И вот, однажды два иностранца забыли у него в такси две коробки слайдов из Рублевского музея и аппарат, чтобы смотреть эти слайды, а тогда такое только иностранцам продавали. Я считаю, что вот это было настоящее провидение, реальное провидение. Он привез мне эти коробки и говорит:

– Вот тебе подарок, бери, иностранцы забыли.

Я на протяжении всего детства рассматривал иконы из Рублевского музея, настоящие иконы

И я на протяжении всего детства рассматривал эти иконы из Рублевского музея, настоящие иконы. У меня абсолютный «вкус» на икону, я терпеть не могу всю эту европейскую мазню, в любой храм могу прийти и сказать: это православное, а это неправославное. И всё потому, что какие-то иностранцы забыли в такси рублевские слайды.

Ведь восприятие мира у ребенка формируется через зрительный ряд, и большей частью в дошкольный период. И вот, эта Библия на славянском языке, эти слайды из Рублевского музея… Когда эти слайды появились у меня, я чуть ли не каждый день их просматривал, это у меня была такая форма отдыха, удовольствие. Они были в таких как бы рамочках бумажных, и на каждой внизу подписано, к примеру: «Димитрий Солунский», такой-то век, ну и так далее. Это очень многое мне дало. Тут зарождалась и любовь к традиции, и интерес к истории, и к родной земле в целом – душа маленького человека производила незаметную, но очень важную работу и обретала совершенно определенное мировоззрение.