Рецепт незлобия

В основу очередной публикации легли беседы протоиерея Сергия Правдолюбова, настоятеля храма Живоначальной Троицы в Троицком-Голенищеве, которые прозвучали в этом году на радио «Радонеж» в рамках передачи «Родное село». Эти воспоминания бережно хранятся в семейных преданиях и архивах рода Правдолюбовых и передаются из поколения в поколение. Чтобы не скрыть эти крупицы света новомучеников под спудом, предлагаем вниманию читателей расшифровку этих бесед, посвященных священноисповеднику Сергию Касимовскому, в сокращении и с авторской редактурой.

• Часть 1: Семейные воспоминания о сщисп. Сергии Правдолюбове
• Часть 2: «Иегова ирэ»
• Часть 3: «Я обязан быть столпом, на который люди опираются»
• Часть 4: «С отцом Сергием и тюрьма не тюрьма»
• Часть 5: «Ему выпало счастье пророка, никто не имеет права гадать на него»

Страдать за Христа

Окончание рассказов о Соловках сына священноисповедника Сергия – протоиерея Анатолия Правдолюбова (1914‒1981 гг.):

Крики чайки белоснежной,
Запах моря и сосны,
Неумолчный, безмятежный
Плеск задумчивой волны…

Протоиерей Сергий Правдолюбов. Ок. 1934 г. Слова этого романса, так сладкозвучно исполняемого когда-то нашими панинскими родственниками, отцом Петром и матушкой Антониной Николаевной, пришли мне сразу на память, когда в Соловках вышли мы на первую свою работу: выкатывать из моря и складывать на берегу толстущие и длинные сосновые бревна, невесть откуда принесенные морским прибоем к главному Соловецкому острову.

Да, тут все было: и чайки кричали, и волна всплескивала, и был «запах моря и сосны…». Но было так холодно, что мы страшно озябли. Море яростно кидало на берег волны, обдавая нас непрестанно солеными брызгами. Правда, мы были в брезентовых проолифленных спецовках, но все равно страшно промокли и от внешней, и от внутренней «соленой влаги». Огромные бревна ‒ «боланы» ‒ были страшно тяжелы и сопливы от долгого скитания по воде, а «запах моря и сосны» был ни дать ни взять как из давно не чищенной деревенской уборной при сильном ветре. Чайки там действительно белоснежны, но крики их отвратительны на свежий слух, и, только притерпевшись, можно полюбить чаек как своеобразное дико-прекрасное творение Божие. Мы потом их и полюбили очень.

Стыдно признаваться, что я тогда злился, страдал и даже плакал, забывая, что такое мое отношение к Божию посещению может погубить все

Про настроение папы и говорить нечего. В нем и тогда уже было «все выше мира и страстей». А я, грешник… Стыдно признаваться, что я тогда злился, страдал и даже плакал, забывая истину, ясную даже и самому заядлому вору, что мы сюда «не к теще на блины приехали» и что такое мое отношение к Божию посещению может погубить все. Ведь и вольные монахи (населявшие Соловки до 1924 года) не давали Божию добру зря пропадать, но тоже надевали спецовки и в случае нужды в любую погоду кидались спасать аварийный лес. Забывал, что ни одно испытание не посылается свыше сил испытуемого, что дается ему и избытие и что не столько дает нам Господь злоключений, сколько нам полезно, сколько мы заслуживаем, но по неизреченной Своей милости и человекожалению гораздо-прегораздо меньше. И странно вспоминать, что великая опасность меня не раз в заключении настигала: опасность забыть, что мы приехали на этот суровый остров (и в Карелию) страдать за Христа; и что тащить из моря «боланы», хотя бы и вонюче-сопливые, гораздо легче, чем терпеть живому человеку, например, сдирание с него кожи, отсечение сустава за суставом или опаление всего тела медленным огнем.

Тут следует сказать, что на Соловках нам совсем мало было мучительной работы, тем более что и лагерь был непроизводственный. Одну еще тяжкую работу выполняли мы ‒ вытаскивали из моря морскую капусту, да и то недолго.

Ещё утешения

Соловецкие воспоминания, несмотря на несвободу и тяжкий принудительный труд, у меня ‒ в числе самых отраднейших. Без конца писал бы и говорил об этом кратком, но и радостном времени. Было много горя, много требовалось терпения; иногда терпение истощалось, я бросался на землю и рыдал, а папа бранил меня и не велел горевать, хотя по-человечески и самому ему было очень нелегко. Ему было даже гораздо тяжелее, чем мне. Люди старые привыкли к почету или, по крайней мере, к сдержанности окружающих, боявшихся сказать духовенству что-либо грубое, так как были статьи закона, довольно жестко каравшие за это. А тут папа «со беззаконными вменися», был осыпаем с утра до вечера то насмешками, то скверной руганью, и особенно он страдал от необходимости носить засаленную лагерную одежду, «обмундирование второго или третьего срока», которую он звал «одеждою поругания».

У нас было нечто могущественно поддерживающее и радующее нас ‒ это сознание нашей невиновности

Но у нас было нечто могущественно поддерживающее и радующее нас. Это, во-первых, сознание своей невиновности и того, что мы лишены свободы и подвержены трудному режиму исключительно за то, что являемся служителями Христовыми, а потому не только можем, но и обязаны по заповеди радоваться и веселиться. Кроме того, мы водворены были в обитель преподобных Зосимы и Савватия и прочих Соловецких святых, которая вдобавок в самое недавнее время была обагрена кровью священномучеников и мучеников бесчисленных ‒ наших недавних предшественников по соловецкому заключению. Мы попали туда в такое время, когда жизнь подобных нам была в безопасности от начальства. А до нас тут был произвол и великая жатва людей Божиих…

Преподобные Зосима и Савватий и целый сонм священномучеников, мучеников и преподобных, конечно, не безразлично относились к нам, но ободряли и утешали. Иногда настолько утешали, что суровость режима как бы исчезала и радовала душу светлой радостью всякая мелочь вроде хорошего заката или красивого полярного сияния. Многие заключенные не могли понять нашей радости и даже злились на нас за нее.

Скажу о некоторых явлениях, утешавших нас.

Икона священноисповедника Сергия Касимовского Стою я однажды ночью зимой на сторожевом посту внутри монастыря около собора, в овчинной куртке и в тулупе. Зачем ставили сторожить ‒ непонятно, разве только затем, чтобы чем-то занять и помучить. А то и ружья-то у нас нет, и в собор никто не полезет. Стою и чувствую, что меня окутывает облако прекраснейшего ладанного аромата. Вот, думаю, какой был когда-то знатный ладан, до сих пор несется из собора его запах. А потом соображаю: все заперто на множество огромных замков. А если бы и открыто было, работали же мы в этом самом соборе ‒ картошку перебирали, ‒ никакого фимиама не обоняли. И так как-то не по себе стало, и не пойму, что к чему.

В другой раз в эту же зиму послали за три с половиной километра от монастыря караулить множество сенных стогов и «зародов» (сено, навитое на огромную этажерку из жердей). Костры зажигать, понятно, нельзя; хоть и есть шалаш ‒ сидеть в нем холодно; хожу быстро и пою: «Христос раждается, славите!» И вдруг среди снежной вьюги опять (да и не со стороны монастыря) густая-густая волна прекрасного ладана. Приходилось и раньше, и позже обонять и употреблять очень хороший ладан: ливанский, сиамский, росный, капанец и еще какие-то сорта, очень благовонные. Но такого аромата никогда ‒ ни до, ни после ‒ не приходилось обонять. Видно, донесся он в утешение мое откуда-то из надземных высот. То же было иногда и с папой, и с дядей.

После рассказывали мы об этом владыке Аркадию. А он говорит:

‒ Так значит, и вы это ощущаете?

И пояснил:

‒ Преподобные Зосима и Савватий утешают, чтобы духом не падали…

А еще я в Соловках же видел сон.

Будто стоим мы с папой, отцом Сергием, на хорах под куполом собора. Хоры только что сделаны, все прекрасно остругано, доски белые, свежие, некрашеные. (А вообще-то там все соборные верхи сгорели, до нас там когда-то страшный пожар был. Даже до сих пор боковые главы собора отсутствуют, все кое-как прикрыто тесовыми колпаками). Мы с ним глядим вниз и видим: полон храм монахов с зажженными свечами. На клиросах монахи-певчие поют антифонно. Из отверстых царских врат выходят два благолепных старца в епитрахилях и мантиях, с золотыми кадилами. Они окадили иконостас и молящихся с амвона, а потом пошли кадить храм, каждый своей стороной. Я упал на пол на хорах и плачу, не могу удержаться от радостных слез…

Соловецкая епитрахиль. Дополнение внука

Протоиерей Сергий Правдолюбов:

На этом заканчиваются рассказы сына священноисповедника Сергия о Соловках. Это были фрагменты того, что он вспомнил и наговорил на магнитофон. Помимо этого еще есть и другие рассказы, но эти самые памятные. Младший брат отца Анатолия протоиерей Владимир (1931–2021), заслуженный протоиерей города Касимова, эти рассказы читал вслух в церкви как уставное чтение, показывающее, как исповедники и мученики благодарили Бога и как жили в этих трудных условиях на Соловках.

Хочу еще сделать свое дополнение к «Соловецким рассказам» ‒ о соловецкой епитрахили.

О ней много раз рассказывал мой отец, но так и не записал на бумаге. Попробую по мере возможности вспомнить и передать то, что я слышал.

Заключенным было очень тяжело без богослужения, без самого простого и необходимого, которого в обычной жизни мы почти и не замечаем. А без епитрахили священник не может совершить никакого священнодействия. Выход есть ‒ пользоваться простой веревочкой, освятив ее; она обладает такой же силой и благодатью, как и епитрахиль. Об этом говорил нам в 1970-е годы бывший опытный заключенный ‒ отец Иоанн (Крестьянкин). Но как хочется пользоваться настоящей епитрахилью, с крестами и галунами, такой же, как в церкви, в прошлой жизни! Отец Сергий сумел выразить эту мысль в письме к родным в город Касимов.

Эта епитрахиль (с одной стороны полотенце, а с другой ‒ нашиты крестики, галуны) стала утешением на весь срок заключения для всех Правдолюбовых

Прошел год после начала заключения. Наступило лето 1936-го. Тщательное внимание, которое бывает всегда ко вновь поступившим, ослабело. Из Касимова пришла самая обычная посылка. Вызвали получать. За стойкой охранник начал вынимать содержимое посылки для проверки. Домотканое полотенце, аккуратно сложенное, не вызвало никаких подозрений и было небрежно брошено в кучку дозволенных вещей. И только придя в свой барак, отец Сергий, развернув полотенце, понял, какой драгоценный подарок ему прислали родные из Касимова. Эта епитрахиль (с одной стороны полотенце, а с другой ‒ нашиты крестики, галуны) стала радостью и утешением на весь срок заключения и на Соловках, и в Сосновце всем Правдолюбовым. С ней они совершали богослужения на нарах, шепотом, в бараке и под открытым небом. Бог сохранил их от доносчиков и завистников. Епитрахиль прошла все годы лагеря и смогла вернуться летом 1940 года с освободившимися заключенными домой.

Соловецкая епитрахиль От отца она перешла к сыну, протоиерею Анатолию, и хранилась как великая драгоценность и живая свидетельница страданий и подвигов эпохи мучеников и исповедников. За несколько лет до своей кончины отец Анатолий спросил своего старшего сына:

‒ Что тебе подарить, сын, из того, что у меня есть? Что бы ты хотел получить от меня?

Я подумал-подумал и сказал:

‒ Соловецкую епитрахиль.

И отец подарил ее мне. Я тогда же упросил его наговорить на магнитофон всё, что он вспомнит о Соловках.

Священником при жизни отца я так и не стал, меня не рукополагали. Через восемь лет после его кончины, в 1989 году, состоялась все-таки моя хиротония в Патриаршем Богоявленском соборе. На новое белоснежное парчовое облачение была положена соловецкая епитрахиль, желтая, специально не стиранная, чтобы не утерять микрочастицы пыльцы летних соловецких растений и цветов, микрочастицы всего, что окружало жизнь мучеников и исповедников. Архиерей взял епитрахиль на руки, высоко поднял и воскликнул: «Аксиос!» ‒ не столько ставленнику, сколько самой епитрахили, прошедшей сквозь долгие и страшные годы и дошедшей до московского Патриаршего собора.

Архиерей взял епитрахиль и воскликнул: «Аксиос!» ‒ не столько ставленнику, сколько самой епитрахили, прошедшей сквозь страшные годы

Служил я в ней всего несколько раз на ежегодный день мучеников, потом стал беречь, чтобы она подольше продержалась и не стала рассыпаться. Несколько раз я приносил ее на памятные вечера и показывал тем, кто мог понять ее ценность, тем, кто многое пережил. Во время поездки на Святую Землю я прикладывал ее ко всем великим святыням, начиная от Камня Помазания и Гроба Господня и заканчивая храмом Двенадцати апостолов в Карпенауме. Прошел с ней всю Галилею, был в Тиверии, Яффе и Лидде ‒ всюду, где мы смогли побывать. Была весна, и соловецкая епитрахиль впитывала в себя не только благодать и силу от святых мест, но и пыльцу от цветов и растений Палестины. На горе Кармил батюшка-грек взял ее у меня из рук и приложил к престолу своего храма, чтобы получить благодать от соловецких мучеников и сохранить ее в своей главной святыне.

Соловецкая епитрахиль на Камне Помазания в храме Гроба Господня на Святой Земле

Несколько лет спустя соловецкая епитрахиль побывала на Святой горе Афон и посетила несколько монастырей и скитов: Иверский монастырь, Ксенофонт и Дохиар, Ватопед и Андреевский скит, мельницу у святого старца Силуана и, конечно, наш русский Пантелеимонов монастырь. В Салониках она побывала в храме святого великомученика Димитрия Солунского и в храме святителя Григория Паламы.

Несколько раз соловецкая епитрахиль посещала и Псково-Печерский монастырь, была в пещерах, у всех святых мест и мощей, которые были доступны.

Я надеюсь, что эта великая святыня еще послужит моим детям и внукам и станет звеном той золотой цепи, по слову святого Симеона Нового Богослова, которая неразрывно соединяет святых предков с будущими поколениями, верно хранящими их память, верность Господу Иисусу Христу и соблюдающими твердость и непреклонность в сохранении православной веры.

***

На этом заканчивается мое дополнение к «Соловецким рассказам» отца. В наши дни история соловецкой святыни получила некоторое продолжение.

Я шел после занятий в Богослужебной комиссии по Троице-Сергиевой лавре. Был праздник ‒ звон колоколов разносился по всему монастырю. Вдруг во дворе духовной академии меня останавливает студент и говорит:

‒ Отец Сергий, здравствуйте! Я хочу с вами поделиться. Ученый совет Московской духовной академии утвердил тему моей дипломной работы.

Я говорю:

‒ Какая тема?

‒ «Проповедничество священноисповедника Сергия Касимовского».

Я прямо даже охнул и говорю:

‒ А как вы такую тему взяли?

‒ У вас, конечно, есть проповеди вашего деда?

‒ Откуда у меня проповеди? Нет. Записи на нескольких катушечных лентах старого магнитофона моего отца есть. Несколько рукописных текстов тоже есть. Но все проповеди?.. Надо еще трудиться и трудиться, чтобы их можно было прочесть. Как же вы так утверждаете тему, не спросив, есть ли проповеднический материал?

Соловецкий монастырь

Потом я спросил у отца Андроника (Трубачева):

‒ Что же делать? Ведь никаких материалов нет.

Он ответил:

‒ Если не будешь помогать этому студенту в его работе, то будет нехорошо – потому что Бог послал его.

«Если не будешь помогать этому студенту в его работе, то будет нехорошо, потому что Бог послал его». Так была издана книга проповедей сщисп. Сергия

‒ Да, ведь был такой колокольный звон. Надо всё бросить и начать помогать. Попытаться найти записи проповедей и тексты…

И началась серьезная работа.

Но ведь то, что получилось, ‒ разве это не Промысл Божий? В итоге была издана книга проповедей священноисповедника Сергия Касимовского ‒ всего 60 проповедей. Тогда пришлось все дела отложить и помогать этому студенту. Он, конечно, сам все делал, но мне тоже пришлось принимать участие. Один батюшка переписал катушечные ленты на диски и передал ему эти аудиопроповеди. Я очень благодарен этому студенту. Однажды, узнав про соловецкую епитрахиль, он попросил ее у меня, чтобы посмотреть поближе. Я дал ему на время и сказал: «Если кто захочет послужить в ней ‒ пусть послужит». Наместник лавры благословил портнихам сделать несколько точных копий этой епитрахили. Это очень трогательно. Теперь у многих почитателей соловецких мучеников есть такие копии.

Хочется еще сказать несколько слов о соловецком заключении. Кто может представить себе, о чем говорили заключенные в Великий пост 1936 или 1937 года? Трудно представить. Но в книге проповедей отца Сергия есть одна очень необычная, краткая и четко написанная проповедь, которую будущий священноисповедник произнес в 1928 году на всенощной под воскресение Иоанна Лествичника ‒ четвертое воскресение Великого поста. Он ее сам записал.

У нас, современных батюшек, есть такое обыкновение: проповедь скажешь, а потом встретишься с другим батюшкой и спрашиваешь, что он сказал на проповеди в это воскресение. А он начнет говорить совсем другое ‒ и думаешь: как разнообразно восприятие Евангелия на проповеди! И если проповедь написана хорошо ‒ а у священноисповедника Сергия она написана хорошо, ‒ то эта проповедь не забывается, она помнится. Та проповедь отца Сергия тесным образом связана не только с подвижниками, монашествующими (ибо она касается прп. Иоанна Лествичника), но и с живыми людьми и жизненными трудностями. Трудности же бывают как в монастыре, так и, например, в армии, а тем более ‒ в лагере. И эти трудности как будто нарочно заранее были в этой проповеди продуманы и изложены. Когда человек гневлив, раздражителен, ему полезно владеть собой и делать то, что помогает бороться с этой страстью. Это применимо и к монастырю, и, думаю, к армии, и к лагерю.

Проповедь в Неделю четвертую Великого поста,
преподобного Иоанна Лествичника. 1928 год

Священноисповедник Сергий Правдолюбов:

Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!

Рукопись проповеди сщисп. Сергия, произнесенной в день прп. Иоанна Лествичника Святая Церковь украшает нынешнюю седмицу Великого поста славным именем великого подвижника и учителя Церкви – преподобного Иоанна Лествичника (умер в 602 или 609 г.). Она хочет, чтобы мы ныне остановили свое внимание на этом славном имени. Для чего, с какой целью? Время Великого поста ‒ особенное время. В эти святые дни всякий христианин с удесятеренной напряженностью работает над собой в целях исцеления душевных немощей, омытия их слезными водами покаяния и приобретения навыка добродетельной, подлинно христианской жизни. Вот во дни этих подвигов особенно хорошо нам вспомнить жизнь и труды человека, который в подвигах поста, покаяния и совершенствования христианского достиг труднодостижимых высот. Вам известно, братие, что преподобный Иоанн не только сам достиг святости, но и оставил нам в назидание и научение книгу, говорящую о том, как нам нужно спасаться. Эта книга называется «Лествицей», или по-русски – «Лестницей». Как у обыкновенной лестницы есть ступени, идут они снизу доверху, так и «Лествица» Иоанна имеет ступени нравственного совершенствования, на которые и разделил свою книгу преподобный автор. В этих отделах-ступенях рассказывается, как нужно совершать свое спасение, начиная с низших ступеней, и, восходя на более высокие, доходить до самых высших ступеней богоподобия и святости.

Книга эта, как плод личного духовного опыта одного из величайших подвижников, имеет громадную ценность для всех желающих жить по заветам Христовым. Остановим и мы свое внимание на этой книге.

Из ее советов и наставлений мы оставим все, что касается высших ступеней христианского делания, и возьмем, так сказать, азбуку, начальные, младенческие шаги, с которых должен начать всякий, желающий идти вслед Христа.

Начинающим жить во Христе святый Иоанн советует взять в пример младенцев. Младенцы отличаются незлобием, питаются не всеми родами пищи, а исключительно жидкой пищей, так сказать, выполняют род диеты, а выражаясь языком Церкви – постятся. Кроме того, имеют чистое, не загрязненное греховными желаниями сердце. И для младенцев христианской жизни, для начинающих жить во Христе, хорошо, говорит преподобный, тройное и трехстолпное основание: незлобие, пост и целомудрие. Все младенчествующие о Христе пусть начнут с сего, взяв в пример естественных младенцев.

Прежде всего мы должны научиться незлобию, потому что злоба сердца есть главное и решительное препятствие к христианскому деланию

Итак, вот с чего должно начинать христианское делание: нужно подвести под него трехстолпное основание – незлобия, поста и целомудрия, и прежде всего и раньше всего – незлобия. Почему именно добродетель незлобия должна быть первой добродетелью вступающего в подлинно-христианскую жизнь? Почему мы раньше всего должны научиться незлобию? Злоба сердца есть главное и решительное препятствие к христианскому деланию. Зло, воцарившееся в сердце, препятствует всему духовному. Так, имея зло в сердце, нельзя молиться, так как молитва тогда становится ненужною, бесполезною, бессмысленною. «Если принесешь дар твой ко алтарю, – говорит Христос, – и тут вспомнишь, что брат твой имеет нечто на тебя, оставь твой дар пред алтарем и, шед, прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой» (Мф. 5: 23).

Зло, укрепившееся в сердце, не изгнанное оттуда, есть неодолимое препятствие к получению прощения грехов. «Если не отпускаете ближним согрешения их, то и Отец ваш Небесный не отпустит вам согрешений ваших», – говорит Христос (Мф. 6: 15). Да, вообще, злоба, гнездящаяся в сердце, есть самое большое препятствие Духу Святому вселиться в такое сердце. «Не имать Дух Мой пребывати в людех сих, зане суть плоть» (Быт. 6: 3). А без озарения Духом Святым, Который сообщает верующему и принявшему Самого Христа, – невозможно никакое христианское делание, по неложному слову Спасителя: «Без Мене не можете творити ничесоже» (Ин. 15: 5). «Если Дух Святый, – поучает нас преподобный Иоанн, – есть по действию Его на нас мир душевный, а гнев – есть смятение сердца, то ничто не полагает такой преграды пребывания в нас Духа Святаго, как раздражительность».

Видите, какое громадное препятствие для христианской жизни есть злобное сердце? И как необходимо нам научиться незлобию! Без этого предварительного условия, без этой науки нельзя и шага вступить вслед Христа.

Итак, научиться незлобию для нас, желающих идти за Христом не на словах, а на деле, необходимо как воздух! Как же нам приступить к делу? Преподобный Иоанн предлагает нам наиценнейшее практическое правило к изгнанию зла из сердца.

«Начало негневливости, – говорит он, – молчание уст при смятении сердца. Середина – молчание помыслов при кратком смятении души. А конец – незыблемая тишина при дыхании нечистых ветров».

Когда человека раздражат или оскорбят, в особенности сильно, – все у него приходит в смятение, весь он загорается пламенем гнева, злобы, мстительности. Желание отомстить, отплатить обидчику приобретает силу, которой почти невозможно противиться. Язык готов преподнести обидчику кучу ответных оскорблений, угроз, ругательств, ум придумывает тысячи самых жестоких казней, изощряется в изобретении множества способов мщения, сердце горит сложным огнем гнева, оскорбленного самолюбия, злобы, – словом, весь человек приходит в смятение, весь он охвачен бурным дыханием неудержимого гнева. Подобное состояние нехристианское – это не требует доказательств, а потому христианин должен бороться с таким состоянием. Бороться в направлении уничтожения этого состояния, в овладении незлобием, даже в таких исключительных условиях.

Пусть сердце возжигается пламенем гнева – всю волю свою соберите на мысли об языке, заставьте его во что бы то ни стало молчать

Первым шагом к этому, по мысли преподобного Иоанна Лествичника, должно быть «молчание уст при смятении сердца». Когда нас сильно оскорбили или мы раскрыли какое-либо предательство по отношению к себе, или узнали о гнусной клевете, позорящей нашу честь, и загораемся ответным гневом, мы прежде всего и исключительно должны обратить свое внимание на язык, заставив его молчать. Пусть ум ухищряется в придумывании способов мщения, пусть сердце возжигается пламенем гнева – предоставьте их самим себе, не обращайте внимания, а всю волю свою соберите на мысли об языке, заставьте, заставьте во что бы то ни стало молчать, не проронить не единого слова. Усилием воли принудьте его так сделать. На первый раз это может совсем не удаться, во второй, третий, десятый раз – это может удаться только отчасти. Но если мы будем настойчивы, то после более или менее продолжительных упражнений вполне овладеем этим искусством. И в конце концов молчание уст при смятении сердца сделается привычным для нас делом и будет нам удаваться с привычной легкостью. Ведь упражнения тела, например с гирями, не сразу и без труда даются. Атлет, легко подбрасывающий двухпудовую гирю, не без труда и не сразу достиг этого. Если в мирской обыденной жизни вовсе не из принципов христианских очень часто прибегают к искусству молчания, в особенности при разговорах, угрожающих перейти в крупную ссору, (и даже мирская мудрость придумала поговорку: «Слово – серебро, а молчание – золото»), ‒ то нам ли, христианам, имеющим высокую задачу бесконечно совершенствоваться, пренебречь этим спасительным искусством?! Итак, начнем учиться, и научимся – уметь молчать при смятении сердца.

Когда таким образом, через постоянное упорное упражнение, мы приучим свой язык молчать при всяком смятении души, перенесем свое внимание на ум и научимся «Молчанию помыслов при смятении души». Теперь уже к мыслям, к уму мы предъявим те же требования, какие раньше предъявляли к языку. Будем пытаться заставить ум – молчать, то есть не придумывать способов мщения, вообще не работать в направлении осуществления нами тех гневных чувств и стремлений, какие господствуют в данный момент в душе. Это значительно сложнее. Заставить язык молчать ‒ менее трудное дело, чем сковать узами воли – мысли!.. Мысль у человека работает непрерывно, каждый момент рождаясь и умирая. Полное отсутствие мысли в какой-нибудь определенный момент времени ‒ вещь немыслимая. Если святой Иоанн говорит о молчании мысли, то, конечно, имеет в виду определенные мысли – гневные, злобные, мстительные. Вот эти мысли мы должны выбрасывать из головы! Каким путем? Мы должны усилием воли направить ум по другому руслу, вызываемому такими мыслями, которые сначала разложат мысли гневные, а потом дадут уму другое, противоположное направление.

Какие же это мысли? Да, например, что гнев всегда несправедлив, что мы сами очень плохи, сами нередко даем повод к оскорблению нас, что все люди, не исключая и нас, со слабостями, несовершенствами, что Христов призыв к книжникам и к фарисеям – «Кто из вас без греха, брось в нее первый» камень (см. Ин. 8: 7) – и к нам обращен: что все люди имеют образ Божий, что все люди ‒ жалкие пленники диавола, и так далее, и так далее. Как некогда вышеприведенные слова Христа разогнали приведших ко Христу женщину, ятую в прелюбодеянии, так подобные мысли изгонят из нашего ума мысли злобные, мстительные. Ум утихнет, в нем воцарится молчание, безмолвие мстительных мыслей. И это упражнение на второй ступени негневливости дается не сразу! Не сразу мысли будут послушными, не сразу в них будет безмолвие, но раз это не остановило нас в борьбе с языком, не должно останавливать нас и здесь. Результатом долгого и упорного упражнения явится полное молчание мыслей при кратком смятении души.

Этими двумя упражнениями мы приготовим почву для владения третьей ступенью в обладании незлобием, которую преподобный Иоанн называет «Незыблемой тишиной», которая является следствием работы над сердцем. Когда мы укрощали язык и обуздывали мысли, мы уже много сделали для незыблемой тишины сердца и при двух ранее добытых результатах работы, когда они уже достигнуты, третья ступень ‒ работы над сердцем ‒ уже легкая работа! Когда мы укрощали язык и завоевывали молчание уст, то это влияло на сердце, оно менее горело местью. Когда мы вызывали мысли противоположные мстительным, то они, эти последние мысли, как водой заливали гневный огонь сердца. Нам уж теперь немного требуется усилий, и незыблемая тишина сердца станет нашим достоянием.

Так преподобный Иоанн Лествичник учит нас достигать незлобия.

Пусть каждый из нас твердо запомнит, что должен достигнуть, во-первых ‒ молчания уст, во-вторых ‒ молчания мыслей, в-третьих ‒ незыблемой тишины сердца

Братия-христиане! Нам ясно и определенно сказано, что если не уничтожим зла в нашем сердце и не овладеем незлобием, то тщетны будут наши молитвы, напрасна будет наша надежда на прощение грехов и на озарение душ наших благодатию Святаго Духа! А как мы достигнем незлобия, если не будем упорно работать над изгнанием из нашего сердца злобы?! Больше скажу: если мы не будем над этим упорно работать, то и не спасемся! И самое наше высокое звание христиан будет нам в осуждение! Итак, для нас совершенно необходимо – овладеть незлобием. Последуем же советам преподобного Иоанна и начнем работу над изгнанием злобы из нашей души!

Пусть каждый из нас, придя домой, запишет или, если неграмотен, твердо запомнит, что должен достигнуть, во-первых ‒ молчания уст, во-вторых ‒ молчания мыслей, в-третьих ‒ незыблемой тишины сердца. Пусть эти краткие фразы будут вехами в нашей работе над собой, которую теперь же начнем и благополучно завершим молитвами преподобного отца нашего Иоанна. Аминь.

***

Эта проповедь наверняка вспоминалась священноисповеднику Сергию на Соловках, и он говорил о ней своему сыну Анатолию и брату отцу Николаю. Очень хорошо, что сохранилось что-то поучительное от нашего предшественника ‒ доброе, благодатное, святоотеческое. Радостно, что сказанная проповедь дошла до нас, что студент Московской духовной академии сумел запечатлеть эту проповедь в своих изысканиях и книге ‒ за что ему большая благодарность. Встреча со студентом неслучайно произошла при колокольном звоне Троице-Сергиевой лавры ‒ значит, была для этого причина, была необходимость в том, чтобы мы имели духовное общение, назидание через слова, сказанные священноисповедником Сергием в 1928 году и в лагере на Соловках, и радость участия в наследии, оставленном им для нас.