«Ему выпало счастье пророка, никто не имеет права гадать на него»

В основу очередной публикации легли беседы протоиерея Сергия Правдолюбова, настоятеля храма Живоначальной Троицы в Троицком-Голенищеве, которые прозвучали в этом году на радио «Радонеж» в рамках передачи «Родное село». Эти воспоминания бережно хранятся в семейных преданиях и архивах рода Правдолюбовых и передаются из поколения в поколение. Чтобы не скрыть эти крупицы света новомучеников под спудом, предлагаем вниманию читателей расшифровку этих бесед, посвященных священноисповеднику Сергию Касимовскому, в сокращении и с авторской редактурой.

Продолжение рассказов о Соловках протоиерея Анатолия Правдолюбова (1914–1981), сына священноисповедника Сергия.

• Часть 1: Семейные воспоминания о сщисп. Сергии Правдолюбове
• Часть 2: «Иегова ирэ»
• Часть 3: «Я обязан быть столпом, на который люди опираются»
• Часть 4: «С отцом Сергием и тюрьма не тюрьма»

Прот. Сергий, его брат – иерей Николай, в центре сын чтец Анатолий на Соловках. Фотография 18 января 1937 г.

Счастье пророка

В День Ангела покойного папы, протоиерея Сергия Правдолюбова, хочу еще раз повторить старую историю, много раз рассказанную детям, запечатлеть письменами на бумаге, чтобы не забылась постепенно. Это была своего рода честь, невольно возданная отцу от внешних, от некрещеных, а, может быть, и от демонов, подобно той чести, которую воздавали бесы Апостолам: «Сии человеки – рабы Бога Всевышняго, которые возвещают нам путь спасения» (Деян. 16, 17). Павел вознегодовал и злому духу запретил, и тот послушался.

Подобное случилось и с папой... Даже на махровых уголовников этот факт произвел большое впечатление.

Находились с нами в Соловках два бывших коммуниста, два видных республиканских деятеля Узбекистана, в то время впавшие в немилость высшего начальства и содержавшиеся с нами на острове. Один – молчалив, но внутренне приветлив. Чуть проглядывала в нем грусть, и величие, и благородство, как говорится, по рождению. Предки его либо были высокородными монголами, либо даже учеными или поэтами, которыми в седую старину богаты были их земли. Другой представлял совсем иной тип, происходил явно из простонародья, из тех, коих при Царе звали «сарт». Роднило их то, что они оба были несомненные интеллигенты, и странно, и дико было видеть их «со беззаконными вмененными». А еще удивительно было их обыкновение – носить четки и аккуратно, в постыжение некоторым из нас, тонкими-претонкими голосами, еле слышно, и утром, и вечером, воспевать хвалу Аллаху. Когда я указал на несовместимость этого молитвенного правила с их званием коммунистов, они очень любезно возразили: «В нашей республике это разрешено и не зазорно».

Дальше речь пойдет только о втором, более простонародном по виду узбеке. Кстати, на Соловках под влиянием чистого воздуха и мягкого климата совершенно исчез его застарелый туберкулез, и он чувствовал себя прекрасно. Его любили за веселый нрав, за умение увлекательно рассказывать, а главное – за то, что он часто раскидывал какие-то шарики, похожие на вишневые косточки, и гадал на них желающим. Помню, как он многим говорил:

– Советская власть крепко держит тебя... Раньше срока и не мечтай попасть домой. – Хотя поначалу на Соловках, да и в других советских исправительно-трудовых лагерях, кому-то могли «скостить» часть срока. Тогда еще действовали так называемые «зачеты» за перевыполнение норм. Вскоре от этого «гнилого либерализма» отказались.

Иным узбек говорил другое, более обнадеживающее, некоторым очень ярко рисовал домашние картины, чем очаровывал своих клиентов... Ведь обычно гадания и ворожбы держат в своих руках бесы, иной раз даже втайне от того, кто гадает. Немудрено, что многое поражает: в гадании – совпадением с действительностью, в предсказаниях же – то, что они немного погодя начинают в точности сбываться. Бесы имеют многотысячелетний опыт, они бесплотны, переносятся туда и сюда по атмосфере земной молниеносно. Умы их великие, некоторые – херувимские, правда, омраченные отпадением от Бога, но все же поражающие людей своей колоссальностью. Бог попускает им гадать или даже вредить, самое зло направляя к благим последствиям, но нам запрещает сноситься с бесами в гаданиях, карая виновных через Святую Церковь Свою крепко. «Иже призовет цыганы, осмь лет да не причастится». А когда нужно – и запретит бесам, и они не могут продолжать гадание.

Так, однажды вечером узбек привел всех товарищей по общежитию в веселое и уютное настроение, гадая каждому подряд, пересыпая предсказания шутками и анекдотами.

Папа, отец Сергий, естественно, гаданиями этими не интересовался, хотя и не порицал открыто, занимался чем-то своим. Узбек и говорит:

– Сейчас пойду и предложу Сергею Анатольевичу погадать.

Вид на Соловецкий монастырь после пожара в 1932 году

Все это шумно одобрили. Но папа осадил просителя:

– Закон нашей веры гадать нам запрещает, так что ничего у нас не получится.

Узбек вернулся к столу с лукавым видом. Хотя разговор с папой все слышали, но он тихонько говорит:

– А мы на него сами погадаем, он и знать не будет.

Раскинул узбек косточки – и изменился в лице, и побледнел. Взял какую-то длинную палочку толщиною с карандаш, положил внизу у раскинутых шариков и направился опять к отцу. С миной серьезной и торжественной, так изменившись, словно это явился совершенно другой человек, узбек подошел к папе и, стоя перед ним, склонился головой почти до самого пола, а руки под головой сложил, тоже как-то особенно. И спрашивает, словно бы какого великого хана:

– Разрешите продолжать гадание!

Папа слегка улыбнулся и ответил:

– Не разрешаю.

Узбек вернулся и тихо сказал:

– Не велит.

Смешал косточки и вообще прекратил гадание на этот вечер. Уголовники на него нажали:

– Подумаешь, какой-то старикан не разрешает. Гадай все равно, что он с нами сделает?

– Ах, вы ничего не понимаете, – возразил узбек, – это ведь очень и очень редкая вещь.

Так гадательные бесы невольно почтили папу и послушались его, запретившего гадать

Ему выпало счастье пророка, никто не имеет права гадать на него, если он не разрешит.

Так гадательные бесы невольно почтили папу и послушались его, запретившего гадать. Вспоминается здесь и Саул, которого Самуил пробирал и прорек ему кару, а волшебница укорила за то, что он не явил истинного своего звания, и что вообще напрасно ввязался в это темное дело. Папа же, как и Иов, соблюл заповеди и «не даде безумия Богу» (Иов 1, 22).

Благовестник

Много нас веселил и «Благовестник». Это небольшой колокол, висевший раньше среди монастыря на сохранившейся и ныне широкой, приземистой, круглой каменной звоннице.

Колокол этот, чрезвычайно звонкий по причине очень большого содержания в нем серебра, был повешен на маяке, куда попросился служить сторожем один вольный монах (до 1924 года были на Соловках и такие). Климат там такой, что раз шесть на день летом принимается идти дождь, часто бывают туманы. Если ночью главным образом свет маячного фонаря предупреждает корабли о близости острова, то днем, да в туман, лучше всего об этом заявит громкий и резкий звон «Благовестника». Впрочем, мы замечали, что монах звонит целый день на Пасху или в какой-нибудь другой большой праздник, независимо от того, есть ли на море туман или нет его. Такая отрада – слушать серебряный колокольный звон, особенно в праздники!

Такая отрада – слушать серебряный колокольный звон, особенно в праздники

Надо рассказать еще о том, как «Благовестник» попал в Англию. В Севастопольскую войну англичане неоднократно и разнообразно злодействовали на Соловках. Так, они угнали баранов с одного из соловецких островов, бомбардировали монастырь и даже увезли в Англию колокол «Благовестник». Когда мир с Англией был подписан, англичане пожелали как-то немного загладить вину перед русскими и решили возвратить им свой «военный трофей», то есть грабительски увезенный у нас «Благовестник». После урегулирования этого вопроса по дипломатическим каналам решено было тогда-то вернуть на английском корабле плененный колокол в Соловецкую обитель.

Я читал рассказ об этом событии одного важного англичанина, который возглавлял ту экспедицию. Он весьма удивился той торжественности, с какой встретили «Благовестник» насельники Соловков. Все духовенство в облачениях, под звон колоколов вышло крестным ходом к кораблю в порт, с ними множество монахов, паломников-мирян. Было великое торжество: люди радовались, лили умиленные слезы. На трапезе было «утешение велие». Англичан страшно удивило отсутствие заморских брашен и вин: все свое, но в таком изобилии и такого вкуса, что гости были будто во сне. Самым радушным образом гостей обносили множеством блюд рыбных, из рыб всяких пород. Также были в изобилии тут и меды, и пиво, и квас, и всевозможные ягодные соки.

Жаль, что даже название того журнала ушло из памяти. Разумеется, прочесть подлинные слова англичанина было бы всякому интереснее и полезнее, чем внимать моим отрывкам воспоминаний.

Утешения

Робинзон Крузо на необитаемом острове, как известно из книги о нем (пусть он даже и вымышленное лицо), очень мудро начертал на бумаге изображение своей участи, отмечая, что в ней прискорбного и что в ней отрадного. Вообще, немало есть так называемых «детских» книг, кои так хорошо написаны, что и для взрослых, внимающих себе, составляют золотую библиотеку и во всю жизнь бывают им приятны и полезны, как «Басни Крылова» старцу Оптинскому Амвросию.

Подобно Робинзону, и мы противопоставляли на нашем острове отрадное прискорбному, и, вопреки мнению большинства окружающих, находили, что отрадное и полезное настолько в жизни нашей превозмогают, что о прискорбном и трудном даже и говорить не приходится. Где бы мы еще могли и имели время пройти подробно, слово за словом, весь Новый Завет, кроме Апокалипсиса?! За недолгое время соловецкого сидения мы прошли его дважды. В первый раз мы с дядей только слушали папу, а во второй раз сами толковали по очереди, а папа следил и, где надо, поправлял. Впоследствии и я своей семье читал и толковал Новый Завет, Богу помогающу, и, судя по тому, что в семье совершенно отсутствуют безбожники, толкование это принесло большую и прочную пользу.

А кроме того, мы и сами были утешены там, в Соловках, какими-то откровениями.

Кто внимательно читал святых отцов, тот нередко встречал неожиданные символические толкования Священного Писания. Так, например, читаем у Аввы Дорофея: «Колодец Иаковлев, который филистимляне засыпали, а люди Божии вновь очищали, есть совесть человеческая, повреждаемая нечистыми духами» (цитируется по памяти). Подобным образом в Соловках открывалось Священное Писание и нам, разными смыслами: образно выражаясь – на 5–6 этажей, один глубже другого.

Впоследствии, получив свободу, я утерял этот дивный дар. На мои недоумения духовник сказал мне: «‟Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят” (Мф. 5, 8), и, разумеется, узрят глубину Его учения. Там давалось тебе отрадное разумение туне, для того, чтобы ты радовался и не унывал. Здесь тоже можешь добиться глубины разумения, может быть, и не столь большой, но все равно отрадной. Однако необходимы труды и труды по очищению себя, писано бо есть: ‟В злохудожную душу не внидет премудрость”» (Прем. 1, 4).

Где бы мы еще могли ходить вместе с отцом Николаем по двору и молиться, и толковать молитвы, псалмы и заповеди? По очереди мы читали их, по очереди толковали, и от такого общения с Божиим священномучеником ликовала душа.

Где бы я мог еще стоять на бессмысленном сторожевом посту, совершенно застрахованный от встречи с людьми, ибо в ночное время все были заперты, кроме нас, сторожей? Где было бы можно молиться так, и громко петь, и проповеди сказывать, и славословить Бога, и каяться Ему со слезами, и просить у Него... продолжения таких же благоприятных условий для богообщения?

Где еще найдется на Земле такое благодатное место, где нет совершенно змей, волков, рысей, медведей, а только полуручные черно-серебристые лисы, да несколько старых-престарых северных оленей?

Однажды благодушествую я на морковном поле, охраняя его неизвестно от кого. Сижу на камушке и читаю Часослов. Вдруг чувствую, что кто-то осторожно тащит из рук книжку. Поднял глаза, вижу: черно-серебристый лисенок! Зубами взял нижний правый уголок переплетной крышки и тащит к себе. Я невольно потянулся его погладить, но лисенок быстро отскочил. Ровно настолько отскочил, чтобы я его не достал. Сел напротив меня, впереди передних лапок занес и положил роскошный черный хвост с ослепительно белым кончиком, смотрит прямо мне в глаза и облизывает мордочку розовым язычком...

Какие дивные там зори! Какое море, все время меняющее на себе в хорошую погоду самые нежные краски! Кто опишет красоту летней ночи соловецкой?

Какие дивные там зори! Какой чистый воздух! Какое море, все время меняющее на себе в хорошую погоду самые нежные краски! И как видна его выпуклость, и вообще выпуклость Земного шара! У нас ведь горизонт земляной, а там – водный. У нас по необходимости он прямой, так как живем на равнине, а там – мы словно у подножия высочайшей горы, и горы-то водяной, которая всегда выше всего, что впереди нас на земле; и в море так далеко видно все, что это и описать невозможно. Так и кажется, что эта водяная гора скатится вдруг на нас и потопит, но она «привязана» к земле и «неодержимо тяготеет» там, где ей положено, и Господь «положил ей предел: песок» (Иер. 5, 22).

А кто опишет красоту летней ночи соловецкой, нежнейшие переливы красок заката и восхода солнечного? Или в более темное время – кто может передать красоту пылающих в небе полярных сияний? Они то радугами многочисленными подпирают небо, то завесами бледно-радужными колышатся на нем, все время переходя с места на место и меняя вид, не имея покоя, пока не угаснут...

Однажды видел я страшное и редкое сияние. Вообразите черное солнце с широкими лучами на огненно-красном фоне. Зенит неба – небольшой черный круг, от него расширяющиеся черные лучи расходятся до самого горизонта, а фон – огненный. И ничто не колышется. Четкая, будто начерченная двумя цветами туши, картина! А потом – быстро наступивший полный мрак. Страшно!

Чудесное спасение

А вот когда поехали мы на Заяцкие острова, тут, как я верю, мы чудесно, за молитвы отца, избавлены были от верной гибели.

Заяцких островов в Соловецком архипелаге два – большой и малый, между ними – морской пролив. На большом, если не ошибаюсь, стоит маленькая деревянная церковь, воздвигнутая, по одной версии, самим Петром Первым, а по другой – в его царствование. Также есть там довольно ветхое строение – лагерная командировка. Папу, как слабого здоровьем, поставили счетоводом, и он оставался на большом острове, а мы ездили на «малые Зайчики» сгребать особыми скрюченными вилами прибитые к берегу водоросли: морскую капусту, которую потом сушат, жгут и из золы добывают чистый йод, содержащийся в этой водоросли обильно. Работа совершенно каторжная. Тем более что слюнявую гигантскую водоросль требуют сгребать в штабеля; после работ ее, всю расползшуюся по земле, замеряют, записывают меньше, чем там ее имеется, а норма добычи ее фантастически высокая. Но это между прочим, и отнюдь не в качестве ропота. Естественно, что десятнику хочется как можно больше получить водоросли, он задерживает рабочих, а время осеннее, уже темнеет, и погода портится. После работы садимся в лодку, по своей конструкции очень похожую на самую заурядную речную, да к тому же страшно ее перегружаем.

Большой Заяцкий остров

Когда отъехали от берега, оказалось, что те люди, кто сел грести и править, ничего этого не умеют; очертания большого острова исчезают в быстро наступающей темноте, а справа, в пролив между островами, дует крепчающий морской ветер, гонит лодку в открытое море. Люди сначала пришли в ужас, потом решили... петь, чтобы не было так страшно. Папа, конечно, знал о том, что нам трудно в темноте, и молился о нас Богу.

И вот, на большом острове загорелся фонарь. Боюсь утверждать что-либо чудесное, но мне тогда показалось, что свет его необычайно ярок (ведь электричества там не было), и удивился я, что, когда подъехали, никакого особенно яркого света на берегу я не обнаружил. Когда люди увидели свет, бросили свое отчаянное пение, налегли на весла, повернули вправо, правее света, и по правой кривой причалили к берегу как раз там, где было нужно...

Заяцкие острова очень пустынны и удобны для уединенной молитвы. Острова эти, почти лишенные растительности, покрыты небольшими гранитными валунками, на которых пушатся разноцветные лишайники, а кругом на земле – мох. Местами камни в незапамятные времена собраны кем-то в странные фигуры, напоминающие лабиринт. Церковь очень трогательна. Однажды видел я, как какая-то хищная птица терзала утку на одном высоком камне прямо у воды. Ребята ее спугнули, она схватила утку за кишки, но уронила ее и улетела...

Множество чаек жило на территории бывшего монастыря, об руку с бандитами, убийцами и ворами

На Соловках очень красивые чайки. Иная сидит прямо в кремле (монастырский двор), заключенный читает газетку, а она прямо под скамьей, где он сидит, высиживает птенцов. Смирно сидит на двух яйцах, крупных, зеленого с черными узорами цвета. А невдалеке ходит «чай», как мы его шутливо называли. Ходит будто сам по себе, но стоит лишь протянуть руку к его подруге, как он раскроет крылья (от кончика крыла одного до кончика другого – один метр) и цапнет человека клювом в руку, прежде чем тот успеет дотянуться.

Замечательно, что множество чаек жило на территории бывшего монастыря, как говорится, об руку с бандитами, убийцами и ворами высшего класса. Ныне же птицы все улетели на другие острова. Насколько, значит, туристы для них неуютнее отпетых преступников!

Трапезная

Та самая огромная сводчатая трапезная, в которой, несомненно, соловчане когда-то угощали англичан, давала приют и нам, лагерникам, в обеденное время. Там в одних окошечках мы получали хлеб и талоны на обед, в других – сам обед. И здесь же кушали за столами; кто желал – и домой мог уносить. Замечательно, что, по чьему-то замысловатому решению, – в пятницу был всегда выходной день, как бы праздник. В этот день играл в столовой очень приличный духовой оркестр, составленный из профессиональных музыкантов-заключенных. А на трапезе было... два мясных блюда. Нам духовники относительно этого велели так: у кого есть посылки, те не ешьте в пятницу мяса – оставляйте в столовой или уносите себе домой на утро субботы. У кого же посылок нет, те пусть едят все, что подают, но пусть каются в том Богу, как в день и час вкушения, так и после, на Исповеди.

Что касается музыки, то, конечно, в какие-то дни (постом, или в Великую Пятницу, например) мы всячески устремлялись домой, чтобы ее не слушать. Но иногда, в менее постные дни, грешным делом и слушали.

Умелые музыканты исполняли музыку торжественную и благородную, никогда мы не слышали ни джаза, ни залихватских плясовых

На наше счастье, умелые музыканты исполняли музыку торжественную и благородную, никогда мы не слышали в их исполнении ни джаза, ни пошлых залихватских плясовых. Видимо, не только музыкально, но и общечеловечески они, оркестранты, были благородны и отзывчивы к горю ближнего. А может быть, они и сознавали, что в трапезной этой никогда раньше не гремела музыка, а все трапезовали в молчании, а один учиненный брат по благословению игумена читал благоговейно для всех Пролог или Минеи-Четьи. Так или иначе, но это музыкальное сопровождение обеда иногда и утешало нас, давая некое среднее удовольствие.

Попутно скажу и о другой соловецкой музыке. Иногда мы слушали радио. Трансляции из Ленинграда, естественно, звучали чаще московских. Музыкальные передачи и были в большинстве ленинградские. Музыка звучала дивная! Правда, говорят, Мравинского у пульта еще не было. Возможно, дирижировал кто-то из его наставников. Качество инструментов и культура музыкантов были очень высокими.

С нами вместе отбывал заключение московский пианист-органист, профессор Выгодский. И еще был с нами дивный скрипач, русский немец, солист Большого театра (к сожалению, фамилию его запамятовал). Непостижимая вещь: мы слушали в его исполнении лучшие вещи скрипичного репертуара и не жалели нисколько о том, что фортепианное сопровождение отсутствует, а может быть, он и аккомпанировал сам себе на скрипке, где это было необходимо. Он дивно играл «Рондо-Каприччиозо» Сен-Санса, Каприсы Паганини, что-то Баха, что-то И. Штрауса, что-то Крейслера (его стилизации под старину). Слушать такого соловья живьем, стоя рядом, было большим утешением. Да он еще и расскажет о каждом произведении подробно и увлекательно.

Сами мы, лагерники, что-то совсем не пели, даже и мы, Правдолюбовы, будучи наедине, больше читали. А вот московские цыгане-румыны, требовавшие себе на весь летний сезон единый огородный участок и прекрасно его обрабатывавшие, пели часто, и, что особенно отрадно – многоголосием, похожим на церковное. Мне вспомнился тогда даже Музыческу, молдаванин, музыкальный классик. У них там тоже были Станеску да Михаи. Румыны и молдаване родственны. Однажды они спели что-то уж особенно прекрасное, словно бы Херувимскую. Я им говорил: «Пожалуйста, переведите мне одному на русский язык, что это такое прекрасное вы пели?» И получил ответ вежливый, но безапелляционный: «Песня сердца! Переводить нельзя!»

«Юноша, встань!..»

В Соловках, как я писал выше, сидело с нами немало московско-румынских цыган. Почему они там очутились? Были они богаты – у них водилось золото. Один молодой цыган донес об этом начальству. Парня судили своим цыганским судом, и судья (а это у них то же, что царь) приговорил его к смертной казни. Приговор свои же привели в исполнение. А затем, в соответствии с нашими законами, их тоже судили и приговорили к 10 годам содержания на островах. Не знаю, главный ли их судья, или один из его помощников, членов верховного судилища, сидел в непосредственном соседстве с нами. Маленький, ширококостный, седой и строгий, он внешне очень напоминал... Карла Маркса.

Такие же кладовые, как наша, сводчато-кирпичные, были оборудованы под общежития, и выходили они, как и у нас, в общий широкий и длинный коридор. И вот, однажды в коридоре сидят на лавочке папа и тот старик-цыган. Я, ни слова не говоря, подошел и подсел к ним. Вдруг слышу голос, негромкий, но властный, не допускающий никаких возражений:

– Юноша, встань! Судьи сидят!

Я, конечно, вскочил, как ужаленный, и мне было очень стыдно.

Благоразумный разбойник

Есть интересный и назидательный рассказ о том, как художник нашел ангелоподобного невинного отрока и с него написал дивное живописное изображение Ангела Божия. Затем захотелось ему в качестве антипода изобразить нечистого духа, и он долгие годы искал нужного натурщика, но все встречающиеся ему люди казались слишком благообразными для выполнения его задачи. Наконец нашел он в одной тюрьме вполне удовлетворяющую его натуру. Это было как бы полное воплощение зла, ничего сколько-нибудь светлого, человеческого. Художник очень удачно изобразил диавола, но, когда навел справки о своем натурщике, оказалось, что это... тот самый человек, с которого художник много лет назад писал ангела. Так душа, развратившись, может неузнаваемо изменить свою оболочку.

Кстати, вставим здесь побочное примечание. Пусть все-таки никто не полагается на внешность и не считает, что вывеска всегда соответствует рекламируемому ей товару. Ведь «сам сатана принимает вид ангела светла, немудрено, если и служители его принимают вид служителей правды, но конец их будет по делам их» (2 Кор. 11, 14). Известно, что падшие женщины, особенно парижанки, могут принимать вид непорочных девиц, могут с распятием в руках воздевать свои прекрасные очи горе, будто для молитвы, и так коварно некоторых губить, любящих непорочность и святыню, но неопытных и слабых. И в заключении мне приходилось видеть ангелоподобных, но глубоко развратных юношей... Но это между прочим.

Первый пример приведен для нижеследующего. Я невольно вспомнил рассказ о художнике, когда увидел в Соловках одного «разбойника», именно так он себя называл. Но разбойник этот был к тому времени почти благоразумный. Он совершенно оставил свою среду и находился либо в своих каких-то глубоких размышлениях, либо в чтении душеспасительных книг, которые одалживали нам смотрители соловецкой библиотеки. Мне пришлось 5 лет пробыть среди преступного мира, но ни до, ни после встречи с «разбойником» я не видел столь глубоких следов преступности на лице человека, остатков мрака: свирепости, злобы, безжалостности к жертвам, хотя теперь было явно, что человек совсем стал другого, доброго настроения, что старое прошло, и будет все новое.

Этот человек много говорил с папой, и папа любил с ним беседовать, что вполне должно быть всякому верующему понятно, ибо отец был пастырь, последователь и посланник Того, Кто оставляет 99 Своих овец в горах и идет искать одну заблудившуюся.

Разбойник поведал папе, что толкнул его на путь спасения светлый образ одного священника, помещенного среди них, разбойников. Исполненный Христовой любовью, священник тот нисколько не отделял себя от среды, в какую не по своей воле попал. Чувствовалось, что у него нет к товарищам по заключению, то есть к свирепым разбойникам, ни ненависти, ни гнушения, ни сознания своего какого-нибудь превосходства. Одна святая любовь! Что ни получал тот священник из дома или от знакомых своих, все братски делил на всех поровну. И чувствовалось, что делает это он не лицемерно, не из страха, а по любви, потому что иначе не может.

Что ни получал тот священник из дома, все братски делил на всех поровну. И чувствовалось, что делает это он не лицемерно, а по любви

И разбойник добавил удивительные слова:

– Заметьте, где бы ни была хоть самая маленькая лагерная «командировка», обязательно там есть священник. Понимаю, что вам, священникам, было бы легче, если бы вас содержали всех вместе, как содержат нас, и это было бы наиболее естественно. Но нет! Священников разделяют и всюду по одному рассылают. Это Господь делает для нас, преступных людей, чтобы и среди нас светил свет Христов, чтобы все, подобные мне, кто только еще может, могли стать на путь истины.

Папа удивлялся настроению разбойника и утверждал, что его, покаявшегося, Сам Бог наставляет и дает такое правильное духовное понимание.

Злая прозорливость

Ну, а тот разбойник, который и не думает повернуть на путь правды? Помолимся, чтобы и он повернул. А если прочно пребывает он в чистопородном разбойничьем качестве, то в нем или совсем рядом с ним обязательно присутствует нечистый дух, который делает его гениально злым и даже... прозорливым.

Однажды мы шли далеко-далеко на лесоповал, порой утопая по пояс в снежной целине, строго друг за другом. Я, как всегда почти, последним шел. А впереди, ловкий и красивый, шел наш бригадир, заключенный тоже, но «аристократ», то есть принадлежащий к золотой бандитской элите и потому у начальства пользовавшийся огромным доверием. Конвоир – дело особое. У него и у овчарки одна обязанность – охранять подотчетных, всех без потерь домой привести и сдать, а производственная задача лежит на таком вот лагерном Соловье-Разбойнике.

Обычно мы всегда, когда можно молчать, творим молитву Иисусову – без нее в заключении слишком тошно. Вообще, человек, оставивший молитву, предоставлен самому себе. На воле это хоть и опасно, но не так больно по первости ощущается. В лагере же нашему брату без молитвы – вовсе невозможно.

Так вот, старшой наш идет в голове цепочки, а я, плетясь в хвосте, молюсь, как могу. Внешне ничем себя не выказываю, бригадиру даже не видно меня спереди. Однако он вдруг выпрыгивает на сторону, почти утопая в сугробе, дожидается, пока доплетусь я, начинает шагать рядом со мной и злобно кричит:

– Перестань молиться! Ишь ты, какой святой, размолился тут. Ну, перестань сейчас же!

Сказав это, он бежит вперед и занимает свое место. Через какое-то время снова выпрыгивает на сторону, снова дожидается меня.

– Я сказал тебе – не молись, а ты не слушаешься! Ну, перестань же, наконец, а то я тебе такое устрою, что света не взвидишь. Последний раз предупреждаю, со мной шутки плохи.

И опять бежит на свое место.

Однако больше не подходил. Видно, Бог ему запретил или меня от него закрыл.

Сны

Папа мой, отец Сергий, не велел очень вверяться снам, так как большой есть риск потерпеть через сны великий духовный вред от бесов и даже навеки погубить свою душу.

Так, один монах, вверившийся своим сновидениям, погиб. Привиделось ему, что на Страшном Суде все христиане идут в муку вечную, а обрезанные (иудеи) – в рай. Такое сновидение заставило его бросить монастырь, отречься от православной веры, пристать к евреям и принять от них обрезание. После того наказал его Бог, как Ирода. Все тело его стали грызть черви, и была срамна и ужасна его погибель.

Правда, и умерших враг может показать во сне, тех самых, что в данные сутки умерли, а известие об их смерти заставит нас признать тот сон вещим.

Прот. Сергий Правдолюбов в Соловках. Весна 1937 г. Рисунок заключенного художника Владимира Григорьева. Но такой сон может быть и без участия демонов. Известно, что души умерших до предания их тела земле имеют возможность посещать любимые места, любимых ими при жизни людей. Не надо надмеваться тем, что, вот, я видел вещий сон. Он не от моей хорошести, а от того, что любившая меня душа умершего получила от Господа позволение дать мне знать о ее разлучении с телом, чтобы я, например, помолился об усопшем.

Иногда же бывает сон совершенно бесовский. Так в Соловках, примерно в 1936-м году, я видел 3 ночи подряд один и тот же яркий сон. Что мамино мертвое тело лежит на столе, а сестра Вера, вся в черном, трясется в рыданиях и так сильно припадает к телу мамы, что у трупа немного качается голова. Это был явно бесовский сон, рассчитанный на то, чтобы ввести меня, а может быть, и папу, в тревогу и тоску. Мама умерла через 40 лет, и не только она, но и Верочка, став уже старушкою, держала себя по смерти мамы как подобает христианке, весьма мужественно...

Здесь я хочу рассказать о вещем сне моем, когда я видел во сне старую учительницу-пенсионерку, очень любившую меня, видел в день ее смерти, находясь в Соловках же, и то же подтверждено было письмом из дому, что именно в тот день она умерла, когда я ее видел во сне. Это была Александра Петровна Слепцова (урожденная Шонина), интеллигентная старушка в пенсне, всегда появлявшаяся в церкви в черных кружевах и изящной тюлевой головной накидке, тоже черной. Прическа всегда самая тщательная и очень красивая, на ногах – со вкусом подобранная обувь.

Александра Петровна умерла в тот самый день, когда я ее таким особенным образом видел во сне

Когда я служил псаломщиком в Успенской церкви города Касимова, она на левом клиросе пела и читала Шестопсалмие и Часы; стояла всегда в одном месте, в левом заднем уголке клироса (правого, на котором помещался я с любителями, а певчие – на хорах). И вот я вижу ее во сне: стоит она на своем месте, но весь ее убор, кружева и тюль – белого цвета, лицо радостное-радостное, так и сияет, в руке – зажженная свеча, и стоит Александра Петровна – босиком.

Немного погодя пришло письмо. Александра Петровна умерла в тот самый день, когда я ее таким особенным образом видел во сне.

Вечная ей память!

«Господи, пошли мне человека!..»

Так взмолился я однажды среди многолюдного арестантского лагеря. Кому придется эти строки прочесть, вряд ли сразу смогут объяснить, каков смысл в этой молитве. Но она имела смысл, и, будучи произнесена около полудня, Господом была тотчас услышана и к вечеру исполнена.

Для того, чтобы смысл молитвы сей стал ясен, расскажу все по порядку, хоть мне и стыдно это рассказывать.

Из «братьев Правдолюбовых», как нас на Соловках называли, остался в данном месте (в одной из лагерных «командировок» ББК (Беломорско-Балтийский Комбинат – Ред.)) один я. И папа, и дядя Коля (отец Николай) по отдельности жили на каких-то других «командировках». Это продолжалось довольно долго, и я сделался жертвой какого-то дикого гипноза. Каким-то образом (видно, в молитве ослабел) потянулся я душой к одному заключенному, парню по фамилии Линник. И не заметил, как это случилось, но вижу: он и на работу со мной ходит, и со мной вместе обедает, словом, «друзья до гроба...».

Лицом Линник был страшен, чем-то от него всегда пахло нехорошим, рассказывал он истории самые скверные и ужасные; но, как это бывает в природе: птичка и боится, и не любит змею, но если встретилась с ее гипнотизирующим взглядом, то уже никуда не денется. И летает будто вокруг и около, но все – в зоне змеиного взгляда. Помучится-помучится в бесплодных попытках бегства – и неизбежно все-таки влетает змее в пасть.

Так было и со мной, особенно после того, как один пожилой лагерник пробовал меня вразумить и от Линника отвратить. Я сам ощущал отвращение, и беседы того парня были мне не милы, но чувствовал, что «погиб я, мальчишка – погиб навсегда»: что от Линника мне не отвязаться, и страх брал, что, если и сбегу от него, он все равно этого не простит и убьет меня.

И вот пришел день, когда Линник рассказал мне свою заветную историю, которую я слушал с дрожью отвращения, но все же слушал. Говорил он, что подружился с одной очень молоденькой и невинной девушкой. Притворился, говорит, и сам невинным, робким и любящим. Соблазнил, оскорбил и оставил ее, пригрозив убить, если разгласит его поступок. История эта, увы, не единична.

Но тогда, в заключении, меня ужас взял вот от чего. Гипноз ли, грех ли, или какая-то душевная тупость, усталость, но я, слава Богу, не одобряя Линникова поведения, не мог, однако, ничего говорить вопреки, но твердо решил его оставить, только очень боялся, что он меня за это убьет. Тогда-то взмолился я Богу внутренне: «Господи, пошли мне человека!» Это выговорилось как-то само собой, с большим чувством, однако каков будет этот человек, мне не было ясно.

И вот, перед заходом солнца вдруг пригоняют по этапу бригаду плотников-бородачей, а с ними – дядя мой идет, взятый по внешнему с ними сходству, как подсобник. Как я увидел длинную рыжую бороду дяди, отца Николая, челюсть у меня отвисла, я заплакал и долго ничего не мог сказать... «Призови Мя в день скорби твоея, и изму тя, и прославиши Мя...» (Пс. 49, 15).

Линник остался Линником, но я любезно объяснил ему, что пришел с другой командировки мой родной дядя, и теперь уж, естественно (без всякого обидного вызова с моей стороны), обедать вместе я буду должен не с Линником, а с дядей. Обижаться или грозить убийством Линнику и в голову не пришло – так изящно и деликатно явилось мне избавление от Бога, послушавшего меня сразу, только лишь я к Нему воззвал.

Ему слава и держава во веки веков! Аминь.

Духовная и телесная помощь

С теплом вспоминаю «монастырскую трапезу» в Соловках осенью 1935 года, которую Господь «уготовал пред нами супротив стужающим нам» (Пс. 22, 5). Были мы зачислены тогда в дорожную бригаду инженера Константина Андриевского, а нашим непосредственным начальником был некто Лева, ангелоподобный юноша из университета. Приведут нас на дорогу (а она – как стеклышко, еще монастырская, не требовавшая никакого ремонта) и говорят:

– Паситесь, только по дороге не слоняйтесь, а то начальник поедет на машине и увидит, что люди работой не заняты.

По обе стороны дороги – заросли черники: все сизо-черное от спелых ягод. Иногда и обед не могли съесть, настолько были сыты сочными, сладкими ягодами

Что значит «паситесь»? Слово очень точное. По обе стороны дороги – необозримые заросли черники: все сизо-черное от спелых ягод. Ложись прямо на землю и кормись. Если уж очень большой аппетит, то достаточно, объев все ягоды на месте, переползти немного, на длину своего роста, и тогда уж, верно, наешься на весь день. А между тем Лев пишет в бумагах, что на таком-то километре дороги вырыт во столько-то кубометров котлован, приготовлен бут, все в лучшем виде затрамбовано и спланировано (то есть выровнено), и каждый выполнил стахановскую норму. Ему и в обеде прибавляется блюдо, и хлеба выдается 1 килограмм 200 граммов. Иногда и обед не могли съесть, настолько были сыты огромными, сочным, сладкими ягодами...

Владыка Аркадий в первый же день нашего прибытия пришел к нам, догадавшись, что Правдолюбовы, должно быть, из духовенства, принес нам гостинчик – парниковый огурец. Он любил к нам приходить и залезать на нашу верхнюю полку, а впрочем, чего тут любить, просто заповедь Божию исполнял и нас имел под своим руководством. Придет, бывало, в кожаных бахилках и калошах, калошки снимет и поставит около себя, и говорит, говорит без конца, и всё – о едином на потребу. Дядя, отец Николай, пробовал рассказать о своей семье. Он как бы не слушает. При первом малейшем молчке отца Николая владыка Аркадий продолжает свое. Приучил – и мы стали с удовольствием слушать его, не прерывая. Иногда принесет полный портфель овсянки.

А один раз пришел и говорит:

– Я совсем пустой, утешайте и укрепляйте теперь вы меня...

Однажды мы заказали наши портреты трем художникам. Владыка Аркадий выхлопотал нам разрешение послать их домой. Разрешение было получено, но ночью портреты отобрали, приговаривая:

– Иконы велено отбирать.

Я говорю:

– Какие же иконы – в очках?

А мне отвечают:

– Видите, на обороте написано: Ангел?

А я написал: «Милой моей невесте Ольге ко дню ее Ангела».

Так и не вернули. После долго печник ходил, нося вместо фартука папин портрет, головой вниз. Но фотографии отослать владыка Аркадий нам все-таки отхлопотал.