«С отцом Сергием и тюрьма не тюрьма»

• Часть 1: Семейные воспоминания о сщисп. Сергии Правдолюбове
• Часть 2: «Иегова ирэ»
• Часть 3: «Я обязан быть столпом, на который люди опираются»

В основу очередной публикации легли беседы протоиерея Сергия Правдолюбова, настоятеля храма Живоначальной Троицы в Троицком-Голенищеве, которые прозвучали в этом году на радио «Радонеж» в рамках передачи «Родное село». Эти воспоминания бережно хранятся в семейных преданиях и архивах рода Правдолюбовых и передаются из поколения в поколение. Чтобы не скрыть эти крупицы света новомучеников под спудом, предлагаем вниманию читателей расшифровку этих бесед, посвященных священноисповеднику Сергию Касимовскому, в сокращении и с авторской редактурой.

Сидят (слева направо) прот. Димитрий Федотьев, архим. Георгий Садковский, сщмч. Анатолий Авдеевич Правдолюбов; стоят сщмч. Николай Анатольевич, Анатолий Сергеевич и сщисп. Сергий     

Когда в Касимове у отца Анатолия Авдеевича (Правдолюбова; священномученика) собирались батюшки из окрестных сел Касимова, они часто просили отца Сергия произнести примерную проповедь на следующую неделю, или седмицу, и он всегда говорил импровизацию. Все внимательно слушали, включая его отца – протоиерея Анатолия Авдеевича. Часто матушка отца Анатолия Клавдия Андреевна говорила: «Анатолий, почему ты слушаешь все, как сын скажет, ты же сам можешь сказать проповедь?» – А отец Анатолий отвечал: «Нет, нет! Пусть он сам говорит, он все хорошо говорит. Это для нас важно и интересно. А мы потом будем думать о том, что нам самим еще стоит прибавить». Это было замечательно: сын – и вызывал такое уважение умением хорошо говорить.

Отца Сергия часто просили произнести проповедь, и он всегда говорил импровизацию. Все внимательно слушали, включая его отца

Каким был Касимов в то время? Я не сумею подробно рассказать, только очень кратко. В Касимов через Рязань приезжал Леонид Пастернак (у него были там какие-то родственники). Касимов ему очень понравился, так что он где-то написал: «Касимов мне напоминает Марбург». Я как-то прочитал эту строчку и подумал: какое может быть сравнение немецкого города с Касимовым? Совершенно не похожи типично немецкая городская культура и наша, русская. Но я ошибся, думая, что он говорил не о том городе, который я знаю, и не о том, каким он был 20–30-е годы ХХ века. Когда мне пришлось у одних прихожан Троицкого храма увидеть фотографии города Касимова того времени (1906, 1909 года), я стал придирчиво всматриваться: чем же похож Касимов на Марбург? И, к своему удивлению, обнаружил, что все красиво, выметено, никаких мусорных отходов на улице нет, крыши и кровли все аккуратно починены, все покрашено (хотя фотографии черно-белые, но все-таки видно, что сделано качественно, образцово). Я даже не представлял, каким Касимов был в то время. Я бы сказал, город мною и моими одноклассниками недооценен. Город был прекрасный. Я познакомился с Александром Петровичем Грековым, реставратором и восстановителем новгородских храмов и, в частности, Спаса на Ковалевом поле (он два раза приезжал в Касимов и там отдыхал). Он много лет жил в Париже. Я его спросил:

– Александр Петрович, как вам наш Касимов: кажется городом совсем убогим, где находиться трудно?

Он сказал:

– Наоборот, Касимов намного лучше европейских городов! Прекрасный, замечательный. Здесь можно летом жить, отдыхать. О чем ты говоришь?! – ответил Александр Петрович.

Соборная улица г. Касимова, к. ХIХ в.     

Город тогда был в два или три раза больше населен, много было деятельных людей, которые что-то организовывали. Культурная часть была очень полной и интересной. Тут были музыканты, и артисты, и поэты – кого только не было. Трудно представить, каким был город в те годы. А мы застали уже сильное оскудение.

Отец Сергий в Касимове был необходим как православный священник, который может и проповедь сказать, и убедить человека, не понимающего, почему он оставил Бога.

«Мой сын не верует. Поговорите с ним», – отец Сергий поговорил с этим человеком и вернул ему веру

Один батюшка попросил отца Сергия: «Мой сын сейчас не верует. Поговорите с ним, вдруг он поймет, что он неправильно поступает». Отец Сергий поговорил с этим человеком и вернул ему веру. Это совершенно поразительно, что он сумел молодого человека возвратить к вере отцов.

Подробностей пастырской деятельности отца Сергия в Касимове я, конечно, не знаю. Знаю только то, что у него был целый цикл проповедей под называнием «Объяснение Божественной литургии». Этот цикл был записан и перепечатан кем-то на пишущей машинке.

Конечно, было много трудностей и скорбей. Все не вспомнишь, но один из самых трудных моментов для отца Сергия и почти всех касимовских батюшек относится к декабрю 1929 года, когда было арестовано много священников. Следствие шло неторопливо, так что пришлось пробыть в тюрьме до Пасхи 1930 года. И это было довольно трудное время. Хотя их более-менее там кормили, но совершенно нечем было заняться. Особенно страдал отец Михаил Селищинский (Дмитрев), оттого что ему не к чему было приложить свои силы, так как он привык работать по хозяйству: он и дрова колол, и трудился в поле. Он и в тюрьме говорил: «Дайте мне потрудиться – дрова поколоть или еще что-нибудь сделать. Почему я все время пребываю в неподвижности, вне работы, которая мне потребно нужна!». Отец Сергий поддерживал всех батюшек-заключенных, рассказывая то, что он знал из курса Духовной академии. Сохранились такие слова отца Михаила Селищинского (Дмитрева):

«Был бы отец Сергий в тюрьме, а с ним-то и тюрьма не тюрьма, потому что он может много рассказать, со многими поделиться, многих поддержать примерами из житий святых и из других областей, которые связаны с историей Церкви, и с богословием, и с историей Византийской империи».

Так он всем помогал провести трудные месяцы заключения.

Сщмч. Михаил Селищинский     

Вспоминается еще такой случай, связанный со священномучеником Михаилом Селищинским (Дмитревым). Как-то один человек увидел девочек – дочерей отца Михаила Селищинского, когда они смеялись и шутили между собой, и спросил: «Почему они такие веселые»? – А отец Михаил ответил: «Они в жизни еще будут так много страдать и мучиться, дайте им посмеяться и повеселиться, пока они могут».

Моя мама, дочка священномученика Михаила, рассказывала, что иногда им разрешалось прийти к тюрьме. Там был какой-то сторож, который знал, что это дочка отца Михаила Селищинского, и не прогонял, а разрешал подойти даже ближе, чем можно было обычно. Сверху окошка, загороженного досками, была возможность подать знак своим детям – просовывалась бледная рука священника Михаила и благословляла тех, кто к нему пришел. У нас в Тихоновском приделе в Троице-Голенищево врата не очень высокие, и когда я благословляю народ, меня не видно, а рука моя сверху царских врат каждый раз мне напоминает, как это делали заключенные батюшки в 1930 году.

Конечно, люди хлопотали: батюшки не служат, они находятся в тюрьме. Ездили в Рязань, ходатайствовали, и получилось так, что весной 1930 года священников все-таки освободили и никого из них не увезли куда-нибудь далеко.

В 1933 году в Касимов был прислан служить архимандрит Георгий (Садковский), тоже после какого-то заключения. Касимов от Москвы за 300 километров, и поэтому отец Георгий вполне мог там находиться, а после получения разрешения вернуться в Москву. Он служил в Касимове несколько месяцев. Потом получил телеграмму из Москвы от митрополита Сергия: приезжайте благословлять двумя руками город Камышин – это было назначение митрополита Сергия отцу Георгию быть епископом Камышинским, викарием Саратовской епархии.

Во время служения отца Георгия в Касимове чувствовался подъем – энергия, сила, молитва, общение. Это было настолько ярко и так замечательно для нашего Касимова, что, когда архимандрита Георгия рукоположили в архиерея, а город Камышин отказался его принять (люди заявили под гнетом советской власти: «Нам не нужен архиерей»), то отец Анатолий Авдеевич Правдолюбов направил письмо к митрополиту Сергию о том, что в Касимове люди полюбили отца Георгия и почитают его. Отец Георгий был действительно человеком высокой духовности: и молитвенник, и требовал, чтобы люди молились, чтобы священники служили по-настоящему, от всей души. Далее было написано: «Оставьте его нам, пусть этот город будет иметь своего архиерея, а отец Георгий будет викарием Рязанской епархии с титулом Касимовский». Но пока это письмо дошло до Москвы, до митрополита Сергия, уже и Камышин согласился принять владыку Георгия, и он поехал туда.

В учебной части музыкального училища сказали, что они не могут допустить, чтобы у них учился сын священника, и Анатолия исключили

В 1934 году Анатолий Сергеевич (сын священноисповедника Сергия) был псаломщиком Успенской церкви и получил благословение у епископа Игнатия (Садковского), брата архимандрита Георгия: «Если ты хочешь учиться музыке, то поезжай и поучись». Он поехал в Москву, поступил в музыкальное училище к Ипполитову-Иванову (тот сам его позвал) и был принят в класс валторны, потому что на рояль не хотели брать. Но через полтора-два месяца в учебной части сказали, что они не могут принимать на себя такой позор, чтобы у них учился сын священника. И его исключили, несмотря на ходатайство самого Ипполитова-Иванова. Анатолий Сергеевич вернулся к себе домой, в Касимов, и продолжал служить псаломщиком, продолжал участвовать в церковной жизни города Касимова.

В эти годы братья священноисповедника Сергия, Владимир Анатольевич и отец Николай, написали книгу о житиях местночтимых святых: о Матроне Беляковой из Анемнясева (к которой они вдвоем ходили), о царевиче Иакове Касимовском и о Петре-отшельнике. Из этих подвижников сейчас общецерковно прославлена только блаженная Матрона. На основании этой книги арестовали почти десять человек: был список, кого надо арестовать. 28 июня 1935 года, в день пророка Амоса, было заведено уголовное дело, и они целый месяц провели в тюрьме, а Анатолий Сергеевич – молодой (сын священноисповедника Сергия) был арестован 28 июля. Потом их отправили по железной дороге от поселка Тумы в Москву, и они какое-то время находились там. Не было даже постановления суда, а только тройки, и в итоге их отправили на пять лет в исправительные лагеря на Соловки.

Единственное сводчатое помещение, в котором располагались 70 человек заключенных в Соловецком лагере. Фото 2002 года     

Бабушка Лидия (супруга священноисповедника Сергия), видя нас веселых, беззаботных, как-то нам сказала:

«Что вы такие непонятно веселые? Вы думаете, что рождены для счастья? Что будет у вас все хорошо и благополучно? Да нет, такого не бывает в жизни. Знаете, когда я ощутила счастье в своей жизни? Моего мужа, отца Сергия, увезли в Москву, в Бутырку, и уже было ясно, что его могут не только в лагерь отправить, а еще неизвестно – будет ли он жив. Тогда я, по предложению своей знакомой, на машине (это была большая редкость в то время) приехала в Москву, меня довезли до Бутырки, и я пришла туда, где можно было встретиться с заключенными, за день до отъезда отца Сергия на Соловки. Там сквозь решетку я увидела своего мужа и ощутила счастье в жизни, что я его увидела, только увидела!»

Много лет спустя мы поняли, что это действительно можно назвать счастьем – увидеть человека, чтобы потом пять лет не видеть его

Я вспоминаю, как она говорила. Конечно, молодым это трудно понять. Лишь только потом, много лет спустя, мы поняли, что действительно это можно назвать счастьем – увидеть человека, чтобы потом пять лет не видеть его. Большая радость была, когда он возвратился из лагеря.

Поездом из Москвы те, кто был арестован по этому делу, выехали в Ленинград, из Ленинграда – в сторону Кеми, приехали в Кемь и побыли там на карантине. Потом их из Кеми повезли на соловецком пароходе «Глеб Бокий». Началось их пребывание на Соловках, которое продлилось два года. В декабре 1937 года – тогда была теплая зима – их привезли на пароходе в Кемь и развезли по лагпунктам Беломорско-Балтийского канала, и там они были еще три года.

Фотография из книги 1899 г. Этот пароход был переименован в «Глеб Бокий»     

Много раз я просил своего отца, протоиерея Анатолия Сергеевича (1914–1981), чтобы он хотя бы немого рассказал о том, как было на Соловках, какие были у него случаи, какие происходили интересные события. Отец в 1976 году наговорил на магнитофон свои воспоминания, а в дневнике этого же года он записал те рассказы, которые мы смогли уже потом издать: в первый раз в 1999 году, а в 2008-м – второй раз, с прибавлением о «Соловецкой епитрахили». Эти воспоминания представляют собой совсем небольшие рассказы, сюжеты, зарисовки и составлены ни в коем случае не в хронологической последовательности – они как раз этим и интересны. Это не последовательные воспоминания, а случаи, которые происходили там, на Соловках, и в которых можно увидеть и благодатную помощь святых Зосимы и Савватия, и помощь наставников духовных: епископа Аркадия и других соловецких архиереев. Отец не скрывает и свои немощи. Думаю, что эти рассказы будут полезны и тем читателям, которые интересуются, как могли жить и спасаться многие священники, псаломщики и миряне в те годы в условиях, трудных для любого человека.

Во втором издании напечатана открытка из лагеря в лагерь от отца к сыну, это подлинный текст, написанный самим отцом Сергием.

Открытка из лагеря в лагерь от отца к сыну:

«23 июня 1939 года. Дорогой, любимый Сынок! Крепко тебя целую. И шлю пламенный привет и пожелания прежде всего бодрости духовных и телесных сил. Захотелось приветствовать тебя ввиду приближения 28 июня – дня нашего ареста. Это последнее 28-е. Следующее, если доживем, будет радостным. Послал маме открыточку и тебе – будем вместе переживать этот день, открывший для нас многочисленные испытания. Я относительно здоров. Живу с инвалидами и в данный момент нигде не работаю. Работал немного, месяца два, на медпункте, а теперь такой работы мне не предоставляют. Пользуемся в ночи <oдно слово неразборчиво> покоем. Ловлю рыбу в озере. И сам, и два моих собрата имеют добавочное питание в виде ухи из свежей, хотя не крупной рыбы. Думаю ухитриться поймать и большую. Ты не печалься и не унывай. «Возверзи печаль свою… [это замечательный прием, после этой начальной фразы в голове у псаломщика идет сразу продолжение «…на Господа, и Той тя препитает» (Пс. 54: 23)]. Крепко тебя целую и благословляю. Твой Папа. – Привет дяде Коле. Сосновец и Май-Губа».

Отцовское наставление

Первый рассказ из книги «Соловецкие рассказы», текст отца Анатолия:

Эти встречи с моим отцом и одновременно духовным наставником были для меня очень радостны и приносили большую помощь

«Очень жалею, что куда-то исчезла открыточка папы, отца Сергия, которую он мне написал вскоре после нашего разлучения, после Соловков, в конце 1930-х годов. Наши гонители нередко тогда разлучали и неожиданно соединяли нас, сами не зная того. Эти наши встречи с моим отцом и одновременно духовным наставником были для меня очень радостны и приносили большую помощь, так как в одиночестве (т.е. в разлуке с родными) я быстро поддавался той или иной “порче”, требовавшей исправления. Постараюсь здесь по возможности точнее передать содержание открытки.

“Милый Толя! Прости меня, мой дорогой, мой родненький, что я резковато проявил участие в твоем душевном устроении. Не щади и сам свое самолюбие! Помни, что много и постоянно летит в каждого из нас стрел вражиих, что велика его брань против людей Божиих. Помни, что враг многообразно нападает на нас с разных сторон, но в данный момент нападение его наиболее сильное из одного какого-либо пункта. Как древний неустанный воитель, он имеет огромный военный опыт и нападает обычно с той стороны, с какой его не ждали и каковую надлежащим образом не укрепили. Если же мы примем бой и с Божией помощью начинаем отражать успешно его атаки, он меняет тактику: часто уходит оттуда, откуда начали его поражать, и даже вовсе умолкает. А между тем никогда не предавайся беспечности. Он снова нападет, совсем с другого фланга, где тоже его не ждут и позиции свои не укрепляют. Будь бдителен и вместе с тем помни, что Тот, Кто с нами, – бесконечно сильнее сатаны; надейся, что с помощью Божией мы одержим окончательную победу над ним и водворимся со Христом в Его вечном Царстве, если мужественно пребудем верными Христовыми воинами до конца”».

Эта первая запись отца Анатолия сделана 23 июня 1976 года.

Опасное благополучие

Однажды жил я без папы и дяди Коли в Сосновце. Жил, как мне казалось, хорошо. В короткие минуты досуга любовался прекрасным многокрасочным водосбросом, который в солнечные дни весь искрился и окружен был постоянным бледно-радужным облаком водяной пыли. И по работе – в кои-то веки! – не перетруждался, столярничали небольшой компанией, в основном сидя, моим тренированным рукам нагрузка была нипочем. Острыми стальными лезвиями стругали мы разного размера чурки – заготовки для мебели. У нас был хозрасчет, лавочка, где можно было кое-что прикупать к скудному казенному питанию, например – хребты и внутренности (молоки, печень) крупных рыб… И вот мне однажды вечером сказали:

– Там у проходной – твой брат!

Я поспешил навстречу и вижу: папа идет. Мы очень обрадовались, попили чайку, друг друга, чем могли, угостили. Стали говорить по душам:

– Я ведь здесь, папа, очень хорошо живу. Рабочую норму легко выполняю, все меня уважают, никто не кричит на меня, и при мне никто даже матом не ругается. Попробовал один, я ему и говорю: «Ты ведь уж старый, не стыдно ли тебе материться?» И он послушался и нисколько не рассердился на меня… Может, оттого так, что я намного всех моложе?

Отец помолчал с минуту, подумал, а потом и говорит:

– Ну, Анатолий, кончился твой праздник! Жалеет тебя Бог, что прислал меня сюда.

– Что это значит? – спрашиваю.

– А то значит, что завтра с утра все начнут тебя ругать. Тебе опять будет трудно, и ты поймешь, что ты здесь, на Соловках, не на празднике, а терпишь страдания за Христа. Это ведь сатана тебя хотел погубить. Только Бог милостив, через меня руку помощи тебе протягивает…

– Как же так? Моя-то в чем вина?

– В благодушии: «Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо» (Лк. 6: 26). И больше ни слова не сказал. Я подумал грешным делом: «Неужто отец пойдет по солагерникам и по начальникам – просить, чтобы, ради юных лет, меня не жалели?» Но папа всю ночь спокойно спал около меня.

На другой день все, совершенно все, стали меня ругать. Как и обещал отец, мой многодневный праздник кончился и больше уже во все время заключения не повторялся. Оно и лучше. А папа, как скоро разобрались в том, что Правдолюбовы снова как-то ошибочно соединены, отправлен был дальше, по команде:

– Правдолюбов Сергей! С вещами к проходной!

«Влетел!..»

Папа, отец Сергий, часто цитировал чье-то святоотеческое изречение: «Кто не ощущал на себе действие бесов, тот не начинал еще духовной жизни». Он издавна и на себе, и на других ощущал эти действия, и, как сам был небеспечен, подобен бдительному стражу, так и другим помогал бодрствовать, воодушевлял бороться и с Божией помощью побеждать силу вражию.

Вдруг папа говорит: «Влетел!» – Я переспрашиваю: «Кто влетел?» – «Нечистый дух! Видишь, на первых нарах двое стали ссориться»

Однажды вечером сидим мы в своем общежитии, в бывшей кирпично-сводчатой монастырской кладовой, на верхних нарах: отец Сергий, отец Николай и я. И мы, и все другие пребываем в довольно добродушном настроении. Вдруг папа говорит:

– Влетел!

Я переспрашиваю:

– Кто влетел?

– Нечистый дух!

– А из чего это видно?

– Да вот видишь, на первых нарах, слева у двери, двое стали ссориться.

– Может быть, они сами поссорились, – возражаю, – а нечистый тут ни при чем?

– А ты подожди и посмотри, что будет дальше.

И получилось удивительное дело. Соседи наши были из разных бригад, собирались по двое-трое. Эти группки общей беседы не вели, друг на друга внимания не обращали. Однако ссора «двигалась» будто против часовой стрелки: по левой от двери стене перекинулась на поперечную, а затем и на правую сторону, одновременно захватывая нижние и верхние нары, и минут через десять-пятнадцать ругались все – каждый о своем в своей маленькой группке.

– Вот, – сказал папа, – если бы я вас не предупредил и сам бы не приготовился к борьбе с нечистым, то теперь и мы с вами уже ругались бы вовсю, но, слава Богу, до этого не дошло.

Даже и ныне очень видно влияние бесов, мешающих нам держать общую молитву, чтение слова Божия и тому подобное. Являются несогласия, какие-то якобы уважительные причины, неодолимые обстоятельства, и дело Божие разрушается, если не проявлять настойчивости и не бороться до седьмого пота за приобретение или удержание стойких добрых обычаев.

Фрагмент росписи Троицкого храма с. Нармушадь Рязанской обл. с изображением сщисп. Сергия Касимовского     

«Блюдите, како опасно ходите!»

В Соловках с нами вместе содержался наш земляк (из деревни Нармушадь), некто Петр Павлович Сивов. Низенький, но крепко сложенный, с умным и миловидным лицом, на воле зачем-то носивший длинные, как у священника, волосы; он был приплюсован к нам и отправлен в одной «группе» с нами, хотя до заключения мы никогда его в глаза не видели. По ремеслу он был сыровар. Поскольку терпел он изгнание за свою особую веру и попытки благовествовать ее среди односельчан, хочется верить, что Христос приведет его впоследствии к Себе. Но с ним в Соловках было нечто ужасное, грозившее ему вечною гибелью. Он был там как бы яркой иллюстрацией к уразумению и восчувствованию нами святоотеческого изречения: «Видел ты падшаго? Знай, что он последовал собственному мнению». (Между прочим, гениальное дарование Гоголя дало ему подобным образом высказаться в «Ревизоре». Городничий говорит Аммосу Федоровичу: «Вы если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются». А тот отвечает: «Да ведь сам собою дошел, собственным умом…»).

Сначала Петр Павлович довольно миролюбиво с нами обходился, только любил поучать, что в отношении двух пастырей и одного чтеца было не очень прилично; но говорил вначале более-менее дельно, и мы слушали терпеливо. Правда, когда хотел папа дополнить его речь или поправить, Петр Павлович подымал перст и, важно говоря: «Минутку!» – продолжал свое. Но до времени было еще сносно, но чем дальше, тем делалось все хуже. Начал с того, что «мне мяса на дух не надо!» Потом – «молока». А потом принес нам огромную связку воблы, которая иногда выдавалась нам по рыбке или по две вместо второго блюда к обеду. Поскольку нам было не очень сытно, мы вначале даже обрадовались, но потом подумали: «Что же это делается с Петром Павловичем? Как бы он не погиб». Дальше ему и масла постного «на дух не надо», и вообще почти ничего не стал есть, и глаза сделались у него мутные. Мы посоветовались о нем с владыкой Аркадием, и тот сказал:

– Такие чрезмерные подвиги очень опасны, если они самовольны. Есть ли у него духовник?

А у нас там у каждого был духовник, у меня – владыка Лев (Егоров), у моего товарища художника – единоверческий архимандрит Митрофан и т. д.

– Мы, – говорим, – что-то не знаем, у кого он исповедуется.

– Так вот, пусть он попросит либо у духовника, либо у епископа благословения на такой пост (круглый год, как Великая Пятница). И если это его усердие от Бога, то он еще и от гордости оградится, ибо будет творить повеленное духовником, а если это от врага, то враг от благословения отлетит, и он не сможет нести своего поста, признается в немощи и примет пост от духовника меньший по своей силе.

Когда мы сказали это Петру Павловичу, он так заносчиво возразил:

– А где ныне духовник-то, все поиспортились.

– Ну, так к архиерею обратись.

– А архиереи-то, – говорит, – все скверные пузаны, они давно Христа вместе с Иудой продали.

Услышав от нас о таком его ответе, владыка Аркадий сказал:

– Ох, до чего же горькое и опасное его положение! Молитесь о нем поусерднее, много-много людей погибло навеки, придя в такую гордыню.

Дальше Петр Павлович начал что-то страшное делать. Даже посторонние и неверующие люди говорили отцу моему:

– Сергей Анатольевич! Повлияйте как-нибудь на вашего земляка, на него больно смотреть, что он выделывает.

Я уж теперь не помню всего, чем бес утруждал его и как издевался над ним. Только помню, что стал он ходить в одном белье, на голову прицепил покойницкий венчик. Часто стоял на коленях и как-то вертелся вокруг себя на одной пятке. Правой рукой будто крестил все вокруг, но не было ни надлежащего перстосложения, ни креста. Рука была просто никак не сложена, а кистью руки он чертил в воздухе не кресты, а частые маленькие круги, поворачиваясь вокруг себя на пятке. Явный признак беснования! Ему кажется, что ограждает себя крестом, – но только кажется. Бесы боятся Креста и жертве своей не дозволяют его изобразить.

А то иногда станет он на колени у прекрасной большой цветочной клумбы (которые устраивал в монастырском дворе бывший директор Ленинградского ботанического сада, также прошедший Соловки) и ползает вокруг нее целый день. Клумба полушарообразной формы усажена разными маленькими цветочками вроде маргариток, а Петр Павлович не оторвется от нее и не встанет, пока не перецелует все цветочки один за другим.

Отнес властям свою «царскую присягу»:

– Пока я, – говорит, – не отнес ее вам, я все был верен Государю Императору, а теперь, если возьмете от меня присягу царскую, буду подданный ваш.

Это было вроде бы и разумно, и властями принято благосклонно.

А однажды вдруг встречает нас во дворе в большом ажиотаже: весь облитый с ног до головы водой, белье на нем облипло, он как будто голый, и весь белый, глаза безумные, восторженные. Воду он достал из каменного колодца. Под всем монастырем проложены каменные трубы, по коим вода идет в море из Святого озера, а Святое озеро питается еще многими другими озерами острова. На колодцах надписи: «Пожарный гидрант № такой-то. Емкость неограниченная».

В одной руке Петра Павловича кропило, в другой – кубчик (кованый медный кувшинчик для ношения святой воды). Где уж он их раздобыл, никто не знает. На голове у него венчик.

– Отец Сергий, освящайтесь все! Святая вода, святая вода!

На всю жизнь запомнилась нам яркая иллюстрация гибельности самоволия, опасности последования самому себе!

И кропит сам всех. Уж от этой ли воды, действительно святой, или за чьи-то молитвы, только он стал тише и степеннее; снял даже, говорят, с себя самовольный пост и впоследствии даже сватался к моей тетке, воображая, что оказывает ей великую честь своим сватовством… Дай Бог, чтобы он не погиб! Мы почти уверены, что за претерпение изгнания Бог спасет его. Но на всю жизнь запомнилась нам яркая иллюстрация гибельности самоволия, опасности последования самому себе!

(Продолжение следует.)