Ученый владыка. Епископ Вениамин (Милов) (1887-1955)

Литература о духовных семинариях, их учащихся и учащих до сих пор остается мало известной даже в православной читающей аудитории. Между тем художественные произведения, мемуарные записки и публицистически очерки, которые, являясь весьма специфическим историческим свидетельством, посвящены внутреннему и внешнему описанию духовных школ, позволяют узнать много интересного об учебном процессе, досуге, быте, фольклоре семинаристов.

Живые, искренние повествования, авторами которых обычно выступают люди, уже умудренные богатым жизненным опытом – прежде всего религиозным (архиереи, священники, преподаватели, выпускники семинарий и др.) дают уникальную возможность исподволь проследить этапы духовного роста, глубже понять причины, побуждающие к беззаветному, жертвенному служению Христу.

Именно поэтому вниманию читателей нашего сайта впервые предлагается «Антология семинарской жизни», в которой будет представлена – в намерено мозаичном порядке – широкая панорама семинаристского житья-бытья XVIII – начала XXI вв.

Виктор Милов студент Духовной семинарии

Нет лучшего счастья на земле, чем испытать духовное возрождение, обновиться душой для новой святой жизни, на своем опыте почувствовать радость богообщения. Ведь большего счастья под солнцем, чем познать на себе красоту жизни в Боге и твердыми ногами встать на стезю заповедей Божиих. А самое высокое и превысокое счастье – прожить остаток дней своей земной жизни благочестиво и богобоязненно и увенчаться венцом нетленным, венцом вечной награды на Небесах. Именно об этом счастье и сказал святой апостол Павел, когда писал к своему ученику Тимофею: "Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил. А теперь готовится мне венец правды..." (2 Тим.4,7-8).

Тихим ранним утром я встал на братский молебен. Многие семинаристы еще спокойно спали, но кое-где койки уже были аккуратно заправлены, и их владельцы одинокими фигурками спешили в свои учебные аудитории, чтобы на свежую память повторить урок. На дворе был утренний майский полумрак. Тихая заря победно шла от востока и прогоняла ночную мглу. В Троицком соборе мягко мерцали лампа­ды. Точно звездочки в высоте далекого неба, звали, манили они к себе. "Господи, – шепчут невольно уста, – как же близок Ты и прекрасен в этой утренней тиши! Точно любящая мать, нежно питаешь Ты душу, которая тянется к Твоей ласке и любви..."

Закончился братский молебен, и студенты Духовной академии по одному по два спешат в свою школу. Там начинается тяжелый учебный день. Войдя в здание школы, слышу звонок к утренней молитве. Высокий, строгий, с несколько добродушной улыбкой на устах ходит по спальням отец инспектор, подгоняя учащихся не опаздывать. Голос его – густой и приятный баритон – то и дело слышится то там, то здесь. Вот он подходит к одному воспитаннику, который как-то вяло и неловко прибрал свою постель. Опытный глаз отца инспектора сразу отмечает причину. "Ты, дружок мой милый, болен, – мягко говорит он юноше, – лучше отдохни, а если что, то и доктора пришлю". Студент виновато улыбается и беспомощно опускается на стул. "Вот так, дружок мой милый, а потом ляг да еще полежи". Отеческая доброта глубоко трогает юношу, и он глазами полными слез, смотрит на удаляющегося Наставника. Так начинается безмерно-трудный день у архимандрита Вениамина (Милова), инспектора Московской духовной семинарии и академии. Но позволю себе вернуться несколько назад. Открытая еще в 1946 году в Москве, в Новодевичьем монастыре, Духовная школа переживала целый ряд трудностей. Особенное затруднение было в помещениях, которых; не хватало для учащихся. Например, где проводились занятия, там же и кормили студентов. Общежития наши большей частью были подвальные. Вспоминаю 1948–49 учебный год. Год довольно трудный, сложный, особенно для меня. Пройдя тяжелый путь военной жизни, побывав не один раз на волосок от страшной смерти, пережив все страхи и муки войны, я по великой милости Божией, вернулся под родительский кров, а вскоре потом попал и под кров Преподобного Сергия.

Особенно мне запомнился сам момент прихода в Духовную школу. Я об этом вспоминаю потому, что это был поворотный этап в моей жизни. Причем так явно действовал здесь Промысел Божий, что дивно и трепетно вспоминать об этом. Бот уже минуло около двадцати лет, но я как сейчас помню эти исторические дни в моей личной жизни.

Я приехал в Москву по вызозу от Академии. Помню как сейчас. Шел я по улицам Москвы и спрашивал Большую Пироговскую улицу. Одет я был в военную форму: темная шинель с петлицами танкиста, высокая армейская фуражка с блестящим козырьком, офицерские темные брюки и солдатские сапоги. Словом, вид мой был особенный, солидный. Причем в одной руке чемодан среднего размера, а в другой – сетка с огромнейшим арбузом. Этот большущий арбуз я купил на одной из станций, кажется, в Мичуринске, купил просто для того, чтобы угостить московских студентов, да и начальников, сладким волжским арбузом. Оценив мой представительный вид, прохожие москвичи охотно указывали мне направление моего адреса. Так я добрался до Новодевичьего монастыря. Помню, как первый раз в жизни переступил я порог возрожденной Московской духовной школы. Священный трепет охватил мою душу. Самое место – Новодевичий монастырь, его зубчатые стены и башни вызывали глубокое чувство удивления и возносили душу ввысь. Было тихое летнее утро. В храме шла Божественная Литургия. Кстати хочу пояснить, что хотя это место и называется Новодевичий монастырь, но там ни монахов, ни монахинь никаких не было. Службу совершал старенький, но довольно представительный священник (потом я узнал, что это был ректор школы протоиерей отец Сергий Савинский; теперь он уже скончался).

Постояв в притворе несколько времени, я поспешил представиться дежурному надзирателю и сообщить о своем прибытии. Помню, вначале мой внешний вид вызывал у дежурного опасения, но потом он принял меня очень вежливо и душевно. Так как я прибыл в школу одним из первых, то мне без особых затруднений выделили койку (помню, за печкой), где я и расположился. Арбуз свой я сразу разрезал. Он был очень спелый и сладкий. Часть его я отнес дежурному (он любезно принял и поблагодарил), часть раздал студентам. Да еще большая часть его осталась до следующего раза. Словом, этот арбуз мы ели несколько дней. Очень большой был.

Поступив в Духовную школу на второй год ее открытия, я вначале жил в Трапезном храме, где проходили службы. Вернее, в восточной его части был сам храм, а в западной – помещения для воспитанников. Помещения были неважные, темные, загроможденные. Койки стояли очень близко одна от другой. Все было бедно, убого. Так началась моя новая, студенческая жизнь. На занятия и в храм я так и ходил в военной форме. Потом я узнал, что ребята, да и начальство, считали меня офицером Советской Армии. Учился я упорно, не жалея сил. Особенно трудно давался мне русский язык. Хотя я от роду являюсь русским человеком, но вот по чистописанию и разбору частей речи я почти всегда получал "двойки". Самое большее – это "два с половиной". По другим предметам у меня были "четверки" и даже "пятерки", но вот по русскому языку – обязательно были "двойки". Это потому, что в школе–то я учился очень давно, прошло более двадцати лет, все правила я позабыл, и у меня было полно ошибок при диктантах и разборе предложений. Переживал, но все-таки учился.

Другим моим несчастием было то, что я сильно дремал на уроках. Причиной тому было раннее вставание. Помню, студенты все еще спят, а я уже тихонечко поднимаюсь, чтобы заучить урок по катехизису или еще по чему–либо. Не забыть мне тех трепетных, благодатных минут, когда впервые увидел отца архимандрита за богослужением.

Вообще, нужно сказать, что совершая богослужение, человек становится совсем иным. И не потому что он облачается в светлые священные одежды, хотя и это имеет свое значение. Но главное то, что, став на высокое священническое место, став у Престола Божия, человек невольно внешне и внутренне преображается, просветляется, делается совсем другим. И мысли–то у него другие, духовные, и чувства, и даже движения, голос. Благодать Божия действует. Это она – сила Божия – вливается в человека. Сам Господь вселяется в его душу, и все делается иным. Даже если священник недостойный, плохо он живет, не постится, не молится, не подвизается, то и тогда благодать Божия действует через него. А вот у нас в простонародье многие думают, что если батюшка плохо живет, то на нем, нет и благодати Божией. Б тот храм, где он служит, и идти будто не стоит, потому что там Господь не услышит. Это совсем неверно. Так думать даже грешно, потому что унижается благодать священства и вообще появляется недоверие к самой Церкви Христо­вой. Св. Иоанн Златоуст об этом говорит так: Недостойный священник, стоящий у Престола Божия, подобен неомытому человеку, который стоит у чистого кладезя и золотым сосудом черпает живительные струи. Черпает и раздает эту чистую воду другим". Вода остается кристально чистой и святой, кто бы ее ни раздавал. Так точно и недостойный священнослужитель. Будь это епископ, или священник, или диакон. Надо, чтобы была нерушимая вера в Бога, в Святую Церковь, в таинства, и люди будут спасаться всегда. А еще хочу напомнить, что диавол ничего так не хочет, как разделить пастыря и народ. Он хочет, чтобы люди потеряли к своему пастырю всякое доверие, всякую любовь. И тогда диаволу очень легко погубить этих людей.

Я пишу об этом потому, что в наше время многие думают: "Раз батюшка плохой, то и в Церковь не пойду, лучше дома помолюсь". Это самое настоящее бесовское наваждение. Оно гибельно. Оно ведет к самому страшному – сатанинской гордости, когда теряется вера сначала к одному, потом к другому, к третьему, а затем ко всем священнослужителям. "Все они такие стали хапуны, да обжоры, да пьяницы", – так вот и говорят. А неверующие еще больше смеются над Святой нашей Церковью Православной. А сатана прыгает от радости. Сохрани Господи каждого от такого состояния! Лучше в смирении прийти в храм Божий, какой бы батюшка там ни служил. Прийти да встать в уголочек, да помолиться, поплакать о своих грехах и о грехах всех людей. И о том особенно поплакать, что времена–то стали какие! Соблазнов сколько везде, даже в храме Божием! О батюшке лучше помолиться, чтобы Господь его исправил, образумил, сделал хорошим и добрым пастырем. Бот такая смиренная молитва будет угодна Господу, и Церковь наша Святая будет крепнуть, объединяться, сплачиваться.

Я отвлекся немного от главной темы. Но считаю это тоже немаловажным. Потому и написал об этом в связи с воспоминаниями о богослужении отца архимандрита Вениамина. Как он служил! Как трепетно, как благодатно! Собранный, сосредоточенный, просветленный. Голос проникновенный, возгласы ясны, слова прочувствованы. Движения плавны, благоговейны. Чудилось, будто светлые благодатные волны, как легкие воздушные облака, плывут, плывут из священного алтаря в народ, расходятся, растворяются, как благовонный фимиам по всему храму, и... сердце чувствует неизреченную радость, блаженство. Вот так служил отца архимандрит Вениамин. А служил он часто: каждое воскресенье и каждый праздник.

Хочется рассказать еще о том, как он, обратясь к народу, говорил проповедь или отпуст. Проповедь он говорил всегда с крестом, по окончании Литургии. Подняв крест над самым лицом своим, он говорил слово. Впечатление было непередаваемое. Через крест с Распятием Христа лилась дивная богодухновенная речь. Лицо светилось каким–то тихим сиянием. Ясный и звучный голос, баритон, волнами уходил вдаль храма и слышался в каждом уголке и... в каждом сердце.

В те годы (1948–1950) собственного храма Духовная школа не имела, поэтому служба вся была в лаврских храмах. Семинаристы и студенты академии в храм шли рядами по два человека. Это было довольно трогательное зрелище. Верующие смотрели на эту пеструю (костюмов специальных тогда еще не было) длинную цепочку, и умилялись душой, и плакали.

Отец Архимандрит жил в лаврской келлии. Это был небольшой уголок с бедной обстановкой. В переднем углу – много икон, горит неугасимая лампада. Небольшой стол, стул, книги и кое–что из необходимых вещей и принадлежностей. А внутренняя келейная жизнь, ночные молитвенные часы, слезы, кто их может описать? Кто их видел? Кому они ведомы? Да, можно не сомневаться, что малая и убогая келейка много видела подвигов тайных, сокровенных трудов, Богу одному ведомых, которые совершал архимандрит Вениамин в тиши глубокой ночи. Утром его всегда можно было видеть идущим на братский молебен, собранным, с несколько бледным, строгим лицом. А затем идет он в Духовную школу, чтобы вновь и вновь отдать все свои силы на великое дело воспитания молодых пастырей.

Отец Вениамин занимал кафедру Пастырского богословия – предмет довольно трудный, сложный, тем более, что по этому предмету очень мало пособий. Отец архимандрит вел свой предмет умело, увлекательно. Студенты академии всегда его слушали с захватывающим интересом и любовию. Читал он свои академические лекции сидя за кафедрой. Лицо освещала добрая улыбка. Речь лилась плавно, четко, необыкновенно увлекательно. Хотя его лекции и носили аскетический уклон, тем не менее студенты их любили и слушали с затаенным дыханием. После отец Вениамина остался сборник лекций по Пастырскому богословию. Читал я их.

Чудесные лекции. Глубокие, прочувствованные, душевные. Думаю, что, питаясь дивным содержанием этих лекций, многие, многие студенты стали теперь добрыми пастырями и выполняют успешно, во славу Божию, свой великий пастырский долг.

Очень хочется мне передать одну из многих проповедей отец Вениамина, сказанную им, в виде беседы, после обеда в академической столовой. Дело в том, что до 1952 года в Академии был один замечательный обычай, который теперь упразднен. Когда студенты приходили на обед, то непременно был с ними и инспектор. Он наблюдал за порядком, за подачей пищи – словом, за всем, что было нужно. И вот, когда кончался обед, умолкал чтец Житий святых, поднимал свой голос отец инспектор. Он обычно говорил какое–либо назидание, или на тему праздника, или отно­сительно дисциплины, или делал какие-нибудь сообщения. И вот, помню я, как сейчас, содержание проповеди отец инспектора, кажется, чуть ли не на праздник Воздвижения Креста Господня. Он говорил о Кресте. Крест – наша сила, наше украшение, наша радость. Жизнь христианская крестна. Любовь христианская и особенно пастырская сугубо крестна, да и вся Вселенная создана во образ креста. Север, Юг, Восток, Запад: Мы живем в кресте, с крестом и крест носим в себе. На Кресте распят Христос Спаситель за нас грешных, мы должны распинать свою плоть греховную за Христа Бога нашего. Крест – "ангелов слава, демонов язва..."

Это слово о кресте мне врезалось в память на всю жизнь. Да, отец инспектор любил говорить о кресте. Он, видимо, горячо хотел внедрить в юные сердца студентов смысл крестной пастырской жизни. Он хотел, чтобы юные пастыри не боялись креста и крестных жизненных страданий, но желали всей своей юной душой этих страданий. Он хотел показать, что в кресте самое высокое счастье человеческой жизни. И что чем больше человек страдает за имя Христа Распятого, тем он больше проникается великой радостью и счастьем. Святые Мученики! Они шли на страдания за имя Христово, и лица их сияли брачным веселием. Да ведь и у каждого христианина, не только пастыря, жизнь крестна, жертвенна. А вот мы, наоборот, ничего так не боимся, как страданий, ничего так не избегаем, как их. Мы боимся, выходит, Креста Христова. Не понимаем его Красоты и Сладости. Избегаем крестной жизни.

Вот я пишу эти строки, и мне вспоминается рассказ одной почтенной женщины, которая говорила следующее. Она ухаживала за больной монахиней, или даже схимонахиней. Эта болящая уже несколько лет лежала на одре. И вот однажды, когда в комнате никого не было, кроме них двоих, болящая тихонько подозвала эту женщину и на ее глазах открыла на себе одеяло до половины. Там у ее ног лежала труба, ну, может быть, с полметра. Толстая железная труба. Подтянув ее поближе, больная выдернула тряпку из одного конца этой трубы, и... что же там оказалось?.. Пачки денег. Много, много денег. Ужас охватил женщину. Она чуть не убежала из дома. "Матушка, – сказала удивленная женщина, – да ты бы лучше раздала эти деньги в монастыри, и там бы за тебя молились! А то вот умрешь, и твои племянники пропьют их и прогуляют". Но матушка как-то неохотно соглашалась на эти слова доброй женщины и, заткнув трубу грязной тряпкой, снова натянула на себя одеяло.

Бот тебе и крестная жизнь. Сколько страданий несет человек, сколько мук, и змий сребролюбия рано или поздно задушит несчастную жертву... Боже, сохрани нас всех от этого! Я говорю о том, что крестная жизнь требует от нас полного вручения себя воле Божией, безграничной надежды на Него, а не на прах и пепел.

И вот, как учил нас отец инспектор крестной пастырской жизни, так он и сам шел путем крестоносца, да и умер, как великий страдалец.

Был тихий майский вечер. Солнце, купаясь в огненно-фиолетовых лучах, уходило на закат. К главным вратам Духовной школы подошла легковая автомашина. Усталый и озадаченный, вышел из нее отец инспектор. Он благословил собравшихся и быстро удалился в свою квартиру (он уже жил в Академии, в отдельной комнатке). Буквально через три минуты после приезда по всем уголкам школы поползли слухи: отец инспектор скоро будет епископом.

Значит, мы скоро лишимся своего любимого наставника, скоро его не будет среди нас, скоро... Весть оправдалась. В следующий воскресный день архимандрит Вениамин был рукоположен во епископа города Саратова. Ходили настойчивые слухи, будто отец инспектор долго отказывался от епископства, указывал на свои седые волосы, на свое слабое здоровье, но все тщетно. Так дорогой наш инспектор стал, волей Божией, ученым Владыкой. Наутро после хиротонии, когда он прощался со своими любимыми питомцами, все увидели, что Владыка Вениамин стал совсем-совсем седым.

Это было примерно в 1953 году. А почти через год до Академии дошли печальные и даже страшные новости: владыка Вениамин скоропостижно умер в г. Саратове. Случилось это так. Когда Владыка покидал родную Духовную школу, то тогда еще он говорил окружающим его: "Нет-нет, мне скоро умирать, непременно, да-да, скоро, скоро". Говорили, что в Саратове очень плохо встретили нового Владыку. Особенно враждебно отнеслось к нему городское духовенство. Сразу же по приезде под Владыку стали "подкапываться", измышлять всякие обвинения, поднимать все прошлое, что было и чего совсем не было. Особенно не понравилось местному духовенству строгое поведение Владыки, его требования к духовенству – исправить среди клира разные грубые недостатки. Не понравилось это "изгулявшимся" батюшкам, и они решили его во чтобы ни стало "съесть". Ровно через год, полагаю, что в 1954 году, владыки Вениамина (Милова) не стало. Он ярко горел и угас, как свеча. Быстро сгорел, потому что сильно пламенел.

Вследствие постоянной травли, нервных переживаний, бессонных ночей и прочих архипастырских трудов не выдержал организм Святителя, и... он склонился, как спелый колос, погас, как небесное светило...

И на моей памяти это была первая оперившаяся, окрыленная светло-чистая голубка, взращенная под кровом Преподобного Сергия, благодатно окрыленная в Доме Святой Троицы. Она, увенчанная ореолом мученическим, молнией взмыла от земли на Небо. А там?.. Верим, что там она присоединилась к светлой стае других душ, ранее возлетевших из Дома дольней Троицы к Троице Горней, чтобы и там, в Небесной Обите­ли Бога Отца, вечно парить в лучах неизреченно­го света, радости, счастья и неописуемого блаженства. Стремительный взлет на небо... Остался светлый след, не тускнеющий, не изглажива­ющийся временем. "Твоею бо стезею... ходити познахом". Какая светлая стезя! Начинается она на земле от дня рождения, потом – путь скорбей, испытаний, тревог, озлоблений. Затем ведет эта стезя чрез пропасть смерти, вернее, чрез победу над смертию. И – стремительный, полный неизведанных тайн взлет в область Вечного Света.