Сохранение северной архитектуры

Кижский Погост. Фотография Ольги Зарочинцевой

— Михаил Исаевич, как вышло, что вы выбрали Русский Север своей основной темой?

— Ответить на этот вопрос просто: прежде всего, неизвестно, кто кого выбрал: я ли Север, или Север меня? Это было очень давно, даже могу назвать точно дату. Кстати, несколько лет назад я выпустил небольшую книжечку, которая называется «Тематическая библиография и биографические заметки», вышла она в 2009 году. Там, в этих заметках — развёрнутый ответ на ваш вопрос.

А пока могу сказать, что в 1960‑м году, воодушевлённый Константином Паустовским, Юрием Казаковым, которые много и увлекательно писали о Севере, я вместе с другом отправился в поездку, чтобы посмотреть Кижи, которые тогда мало кто знал: достаточно сказать, что мы там были чуть ли единственными туристами, и это в разгар летнего сезона. Оттуда — на Белое море, затем с немалыми трудностями мы перебрались из Кеми на Соловки, оттуда — в Архангельск, потом по Северной Двине на колесном теплоходе, а далее, через Великий Устюг и Тотьму по Сухоне до Вологды. Вот такое «кругосветное» путешествие! На меня все увиденное произвело очень сильное впечатление: поразила тесная связь архитектуры с пейзажем, и заброшенность многих мест, и множество неизвестных мне памятников. В литературе мало что можно было тогда найти (на поверхности, конечно). Поэтому вернувшись, я плотно засел за книги в Публичной библиотеке. По Соловкам в советское время — по понятной причине — почти не было литературы. Лишь одна статья в «Архитектурном наследии». Нужно было забраться в дореволюционные издания, прочитать Грабаря «Историю русского искусства» Грабаря, книги Владимира Суслова… Ну и пошло-поехало…

Я понял, что это, во‑первых, чрезвычайно привлекательный край, а во‑вторых, что там очень много сохранилось не только в памятниках, но и в людях того, что даёт возможность уйти вглубь веков, уж, по крайней мере, до XVII-го добраться. А я по образованию историк, тогда мечтал изучать историю искусства, и потому первозданность и подлинность, с которой я там столкнулся, на меня произвели сильное впечатление. По существу, эта летняя поездка 1960-го года определила основное моё занятие. И дальше это были поездки по разным городам и весям Севера. В одной из них, по-моему, в 62‑м году, я отправлялся из Каргополя на Кенозеро, пешком, естественно (тогда там ни о каком транспорте говорить не приходилось) и в деревне Гринёве (у Ульяны Бабкиной, знаменитой мастерице глиняных игрушек), я встретился с человеком, который шёл по этому же маршруту, только наоборот — оттуда в Каргополь. Это был Юрий Сергеевич Ушаков, архитектор из Ленинграда (потом выяснилось, что живёт он на Лесном проспекте, от меня в десяти минутах ходьбы). Мы обменялись адресами, и несколько следующих лет ездили вместе, потому что интересы его были близки к моим. Мы с ним совершили путешествие по Печоре и Мезени. Ещё несколько человек, таких же энтузиастов, архитекторов, составили нам компанию. Увы, никого из них уже нет в живых. И это, конечно, тоже имело для меня значение, потому что давало возможность более объёмного восприятия: один рисует, другой разговаривает с местными жителями, третий фотографирует. Так мы несколькими руками успевали сделать довольно многое.

Кстати, на Печоре, а вернее на ее притоке Пижме я сподобился услышать старину — былину в исполнении сказителя Еремея Прововича Чупрова. Как теперь помню полутемную избу, в которую набилось человек 20 ребятишек и взрослых, слушавших песенный рассказ о киевских богатырях… Спасибо известному фольклористу Наталии Павловне Колпаковой, которая мне рассказала о Чупрове и попросила передать ему, малограмотному крестьянину, недавно вышедшую книгу «Песни Печоры».
Потом мы с Юрием Сергеевичем разделились, чтобы охватить большую территорию, но наши творческие контакты сохранялись. Результатом моих поездок стала книжка из серии «Дороги к прекрасному». «По берегам Пинеги и Мезени» (1971 год). Бывая там в последующие годы, чуть ли не в каждом доме, где я останавливался, была эта книжка, и мне говорили: «вот тут был у нас несколько лет назад один с бородой, все подробно расспрашивал», и показывали мне мою собственную книжку. К сожалению, большинства памятников, о которых там идёт речь, уже нет.

Так вот, итогом и путешествий, и сидения в архивах и библиотеках стала довольно большая книга, вышедшая в «Стройиздате» в 1981 году, — «Деревянная архитектура Русского Севера. Страницы истории», сделанная совместно с Ю. С. Ушаковым. Она, позволю себе заметить, необычна. Это не путеводитель, эта книга об исчезнувшей деревянной архитектуре. На основании иконографических материалов — старых фотографий, икон и рисунков, планов, документов (в том числе, архивных, среди которых основное место занимали строительные договоры — порядные — на возведение храмов), мы с Юрием Сергеевичем попытались как бы воссоздать, восстановить графически разные типы исчезнувших строений. Это жилая архитектура, в основном Тихвина и Вологды, а также деревянная крепость в Олонце. Изучение источников и местности, где стояли давно исчезнувшие постройки, стали основой наших реконструкций, разумеется, они были только на бумаге. Но они не были полетом фантазии. Если там и есть моменты приблизительные, а это неизбежно, то они особо оговорены, чтобы не вводить читателя в заблуждение.

Это клетские, шатровые, многоглавые храмы на Северной Двине. Это ансамбли исчезнувших погостов. В частности, на реке Устье в селе Бестужеве. Это ансамбль сгоревшего в 1706 году монастыря в Ошевенской волости, реконструкция которого выполнена на основе изучения его изображений на иконах преподобного Александра Ошевенского, а также с привлечением старых карт и документов. Очень важную роль во всех этих случаях играло знакомство с натурой.

Вы скажете, как это натура, когда объекта нет? Объекта-то нет, но место есть. Значит, можно в какой-то степени увидеть, что здесь находится теперь, сопоставить, если речь идет об Ошевенском монастыре, каменный монастырь с несуществующим деревянным. И в результате анализа местности, определение наиболее важных точек восприятия, интерпретация изображений на иконах, родилась большая глава, посвященная Ошевенскому монастырю, и вообще всей Ошевенской волости.

Церковь св. Николая в деревне Ламаниха. Фотография Ольги Толстиковой

Такую же работу мы с Юрием Сергеевичем проделали по Олонцу. Там в свое время существовала одна из крупнейших на Русском Севере деревянная крепость, которая тоже во второй половине XVIII века прекратила свое существование. Но, к счастью, сохранилось два прекрасных плана деревянной крепости конца XVII — начала XVIII века. Причем, когда я говорю «план», то его надо понимать не совсем в современном смысле. Это рисованные немасштабные планы с изображением построек, характерные для допетровского и петровского времени. С другой стороны, сохранились описания крепости с размерами ее частей. Конечно, во всех случаях использовалась топооснова. Так родилась эта самая книга, с которой сегодня можно познакомиться, не выходя из дома — она вся выложена (не мною, а любителями «деревяшек») в Интернете. Это была попытка, с моей точки зрения, удачная, возродить, хотя бы в графике, текстах, изображениях, целые пласты утраченного архитектурного наследия. Исчезли ведь не только отдельные постройки, но и целые типы — классы построек — жилых и храмовых. То есть утрачено не просто множество церквей — это, конечно, печально, но это еще полдела: исчезли целые типы! До нас это богатое своим разнообразием наследие дошло в очень обедненном виде, даже до первой половины ХХ-го века.. Оно было несопоставимо богаче еще в XIX-м, и уж тем более в XVIII-м столетиях.

Радует, что наша работа по Олонецкой крепости оказалась востребованной. Городская администрация Олонца даже хотела построить в натуре фрагмент крепости на основе нашей работы, но эта идея так и осталась нереализованной, по-видимому, из-за отсутствия средств. Впоследствии я еще написал отдельную книгу, посвященную Каргопольской крепости. С ней ситуация была почти такой же, как и с Олонецкой. Есть изображение этой крепости на одной иконе. И главное — там сохранились валы, что дало возможность в реконструкции «посадить» стены и башни на их «законные» места, благо сохранилось описание крепости с размерами и была современная топосъемка. Эту реконструкцию я уже делал с московским архитектором Андреем Борисовичем Бодэ. Да, и в Каргополе возникла подобная идея построить копийный фрагмент крепости. И снова осечка. Однако все же единожды под моим руководством была-таки построена копия сгоревшей многоглавой Покровской церкви, которая стояла в Анхимово, на берегу Вытегры — непосредственной предшественницы знаменитой кижской (я видел ее за несколько месяцев до пожара). Ее заново срубили под Петербургом, на берегу Невы — в Невском лесопарке (теперь Богословка). Этот храм должен был стать началом большого этнографического парка с тремя деревнями и… с реконструкцией все той же Каргопольской крепости. Причем было задумано создать по возможности точные копии давно несуществующих построек, поэтому главным критерием отбора «кандидатов» было наличие обмерных чертежей и фотографий. Однако от этого грандиозного, но, увы, неосуществленного замысла остались лишь упомянутая церковь и колокольня Нижнеустюжского погоста, возведенная по обмерным чертежам В. Суслова…

По такому же пути я пошел и в отношении крепости в Холмогорах. Там, к сожалению, не было ни одного изображения, а потому пришлось прибегать к привлечению аналогов. Но подробные описания, слава Богу, сохранились, да и валы кое-где просматривались.

Заканчивая эту часть своего развернутого ответа на Ваш вопрос, хочу сказать, что люди, которые живут в этих местах, не знают того, что было на их родной земле. Так в только что упомянутых Холмогорах валы заросли, местные жители о них даже не знают, если не считать нескольких краеведов и сотрудников музея. И подрастающее поколение слыхом не слыхивало о крепости, да к тому же самой большой на Русском Севере, которую дважды посетил Петр I. Очень большую помощь в изучении Холмогор мне оказал рукописный атлас Архангельской губернии 1797 года. Там следы крепости обозначены на плане. Кроме того, в том атласе есть ценнейший материал, который еще далеко не оценен: там есть изображения Архангельска и городов губернии, снятые с натуры. Это бесценный источник. А так как виды сделаны с помощью камеры обскуры, можно говорить, что это максимально достоверные изображения, своего рода «фотографии» XVIII-го века.

Музей Семёнково. Фотография Ольги Толстиковой

В результате этой работы появилась еще одна книга, посвященная старому Архангельску, его градостроительной и архитектурной истории, а затем и Холмогорам. Там и архитектурный очерк а, и описание памятников, которые до нас дожили (Спасо-Преображенский собор, Архиерейские палаты), и реконструкция исчезнувшей деревянной застройки города. Эта книга вышла в издательстве «Лики России» — в той же серии, что и Каргополь.

Что все мы можем сделать, и что я лично могу сделать для сохранения памяти об уходящем наследии? В разных формах, прежде всего, в книжных (но не только) возродить ушедшее. Материалы из книг и из моего личного архива перетекают в экспозиции музеев. Совсем недавно, будучи в Петрозаводске, в краеведческом музее, я увидел, что на основе нашей с Ю.С. Ушаковым реконструкции Олонецкой крепости сделан ее макет… Таким образом, происходит если не возрождение, то по крайней мере закрепление памяти. Это очень важная вещь, чтобы местные жители, а особенно — подрастающее поколение знало, по какой земле они ходят, и чем эта земля ценна, и какие красоты, какие выдающиеся монументальные сооружения здесь когда-то стояли. Мне кажется, это и для воспитания патриотизма, и для понимания глубины исторической очень важно. Это первый момент и он, может быть, для меня самый главный.

Второй момент — это попытка сохранить то, что до нас дошло и еще существует.. Иными словами, попытаться стучать во все возможные двери с тем, чтобы остатки деревянного зодчества, то есть самой яркой, самой неповторимой, самой оригинальной и своеобразной части нашего архитектурного и наследия сохранить. Тут я настроен пессимистично, ибо думаю, что это не удастся. Тем не менее пытаться нужно. Поэтому я выступаю там, где это возможно, — и в печати, и устно. В министерстве культуры неоднократно, в комиссии по культуре в Госдуме.

В конце прошлого года в Управделами президента я оставил конкретные предложения, в которых сказано, как, по моему разумению, можно спасти остатки деревянного зодчества и что нужно для этого сделать. Будет ли практический результат? Маловероятно.

— Михаил Исаевич, как, по-вашему, каковы могут быть способы решения этих проблем?

— Я думаю, что это все безнадежно. Вы знаете, огромное количество людей не понимают, что происходит. Попытка достучаться до некоторых имеет успех. Но в Думе, где я выступал уже три раза, все кивают головой, вышла даже брошюра по одной такой встрече, с десятком пар моих фотографий (поскольку имею собственный большой фотоархив) того, что еще было сравнительно недавно и уже сгорело или разрушилось.

Музей Семёнково. Фотография Ольги Толстиковой

Теперь это опубликовано. И что? И — ничего! В моем выступлении, равно как и в выступлениях коллег, все по пунктам было сказано, что делать и как делать. Каков результат? Никакого.

На последнем совещании в Управделами президента все это было изложено снова. И снова с пониманием выслушано. Никаких возражений. Там было несколько специалистов, в частности назову Александра Владимировича Попова, опытного реставратора дерева. Он дополнил мои предложения сугубо практическими вещами, связанными с исправлением законодательства и порядком проведения консервационных реставрационных работ на деревянных памятниках. Чтобы изменить негативную ситуацию, должна быть воля, государственная воля. Как бы в «Общем Деле» не работали, честь им и хвала за то, что они делают, но они могут сделать сравнительно немного и понятно почему. Они тут не виноваты, они делают все, что в их силах. Я, к сожалению, настроен мрачно, и считаю, что нужно делать то, что от нас зависит, кроме выступлений, — это фиксация. То есть обмеры, собирание каких-то материалов, фотографирование. Потому что это только и сохранится.
И уже не мы, а наши потомки, спустя десятилетия, наверное, осознают огромные потери, которые связаны с утратой деревянного наследия России. Они будут вынуждены заниматься теми же реконструкциями, которыми мы с Юрием Сергеевичем занимались по отношению к потерям более ранним. Так что вот это мы можем делать. Не было бы, например, обмеров и проекта реставрации Покровской церкви, что стояла на Вытегре, о которой я уже говорил, мы не смогли бы построить в общих чертах достоверную копию. Разумеется, это совсем не исключает консервацию еще сохранившихся церквей и часовен, которые на безвозмездной основе делают энтузиасты из «Общего дела».

— Можно сказать, что проблемы, связанные с сохранением этих памятников, связаны с сохранением исторической среды?

— Конечно, тут не только непонимание, о котором я говорил. Причем, непонимание на всех уровнях: начиная от президента до самых рядовых людей. Я не хочу сказать, что все не понимают. Но тем не менее это общее непонимание. Непонимание того, что гибель этой части нашего общего наследия есть культурная катастрофа национального масштаба.
Эти слова я произношу десятки, если не сотни раз. Нет, никто не возражает. Но если говорить о причинах непонимания, то сказанное далеко не единственное.

Конечно, это связано еще и с тем, что многие памятники находятся в труднодоступной местности; что у нас, по существу, происходит омертвление огромных территорий Севера. Брошенные деревни, полная заброшенность сельского хозяйства. В результате исчезает среда и с ней деревянные памятники. Это еще одна причина (не единственная, правда) .
Но если мы не можем изменить всю социо-экономическую ситуацию на Севере (хотя это, наверное, можно было бы сделать, однако для этого должны быть специальные многолетние программы, и многое другое), применительно к наследию, я уверен, что повернуть вспять разрушительные процессы все же возможно. Повторю: для этого нужна государственная воля и не одного человека. Даже больших, безумных денег для этого не нужно. Как-то в 80‑х годах Алексей Ильич Комеч подсчитал, что для того, чтобы провести массовую консервацию деревянных объектов, стоящих на государственной охране, потребовалась бы стоимость одного стратегического бомбардировщика. И еще возрождение заброшенных территорий через туризм.

Сейчас же нужно срочно провести тотальное обследование хотя бы тех деревянных памятников, которые имеют охранный статус и почти одновременно их консервацию, а также оснащение всех средствами пожаротушения и сигнализации. Выполнение этой задачи стоит немалых затрат, но вот в Норвегии это давным-давно сумели сделать. По отношению к своим деревянным памятникам, которые там являются лицом страны и привлекают миллионы туристов, они нашли деньги. Уверен, что они уже давно окупились.

Музей Семёнково. Фотография Ольги Толстиковой

Совсем недавно сгорела церковь в Иваново. Она стояла в самом городе, не в заброшенном селении! Но даже там не нашлось денег на установку противопожарной системы. В позапрошлом году по этой же причине в Каргопольском районе Архангельской области сгорел последний (если не считать Нёноксу) ансамбль деревянного зодчества на Европейском Севере — Лядины (https://youtu.be/HB7vBNiCJ48). Вы думаете, кто-нибудь за это ответил!? Или Министерство культуры озаботилось установкой современных систем пожаротушения на других, еще не сгоревших памятниках?

— Если сравнивать отношение к наследию в России и за рубежом — как изменить его?

— День и ночь! Во-первых, дерево мало где сохранилось. Для Норвегии деревянные памятники — это бренд страны. Если вы берете путеводитель по Норвегии, то каждый второй будет иметь на обложке деревянные церкви. Это предмет гордости страны. И, кстати сказать, бизнес.

Далеко не все деревянные церкви Норвегии находятся в удобных местах. Я, слава Богу, объездил большинство из них. Правда, дороги там получше, чем у нас, но, тем не менее, и с дорогами не все просто. Но в Норвегии давно поняли, что эти объекты — прежде всего их вклад в мировое культурное наследие. А дальше, если иметь в виду Европу, — это, конечно, Словакия. В Швеции — единицы. Отдельные памятники есть в Европе, но в таком количестве и разнообразии, как у нас, — нет нигде!

В общем, там отношение принципиально иное. Там понимают, и в Словакии, и в Чехии, и в Польше, но особенно в Норвегии, что это их национальное богатство. Очень трепетное отношение к деревянным постройкам в Финляндии. Мне даже показалось, что некоторые постройки, например, в небольшом историческом городе Порвоо — новоделы, однако более внимательный осмотр показал, что я ошибался. Они просто находятся в очень хорошем состоянии. Мы так привыкли, что наши старые строения чаще всего полуразрушены, что просто было трудно поверить своим глазам! Раума и Порвоо — почти полностью деревянные города. Они чуть ли не круглый год наводнены туристами, среди которых почти половина наших соотечественников! Эти города живут за счет туризма если не на половину, то уж на треть — точно. А дома — в большинстве случаев не музеи, а жилые дома. Другое отношение. Я бы сказал вульгарно: меркантильное отношение. Оно помогает их содержать и наполнять бюджет этих городов.

Можно ли это сделать у нас? Да!

Фотография Лидии Герасименко

Для этого должна была бы принята целая система мер, в том числе и, может быть, в первую очередь на законодательном уровне. Пока же происходит неуклонная потеря окультуренного пространства. Во многих местах, где раньше были деревни, села, теперь — лес. Я специально ездил по таким местам со старыми фотографиями. Кое-что из таких печальных сопоставлений опубликовано в моей книге-альбоме о Заонежье, выдержавшим три издания.

В Швеции для поддержания старинных домов, усадеб и ферм государство выплачивает дотации их владельцам. Это позволяет сохранять сельскохозяйственную структуру вообще, а тем более обогащенную памятниками. Там это удается. У нас ничего подобного нет и не предвидится.

Если вы, к примеру, вы владелец деревянного дома, который стоит на государственной охране, то вы имеете право часть средств на его ремонт получить от государства. У нас же в этом случае Вы не имеете никаких льгот. Одни обязанности и нередко весьма обременительные.

— Как изменилась ситуация с памятниками в сравнении с Советским периодом?

— Я, конечно, счастлив (но это горькое счастье), что застал многое из того, чего уже нет. Вот, к примеру, упомянутую Покровскую церковь на Вытегре. Моими путеводителями многие годы были дореволюционные книги Грабаря, Суслова, Лукомского и выдающегося советского исследователя И. В. Маковецкого. Из многих запечатленных там памятников, в частности — незабываемая деревня Кони в республике Коми, сегодня сохранилось в лучшем случае ¼ — ⅕ часть. Более половины того, что есть на моих фотографиях и цветных слайдах, уже исчезло. Скажу еще раз: происходит омертвление огромных территорий. Оттуда некоторые (только немногие!) памятники перевезены в музей под Архангельском — в Малые Корелы. В ряде своих статей я сопоставляю эти памятники: как они стояли на своих исконных местах и как стоят в музее. Это день и ночь!

Фотография Лидии Герасименко

Я не против музеев, хотя это, конечно же, ущербная форма сохранения памятников. При перевозке подлинных элементов сохраняется, в лучшем случае, половина (это считается почти идеальным вариантом), а иногда до 30%—25%. Не менее важно то, что меняется вся ландшафтная ситуация. Если архитектурные формы на определенной территории, на определенном месте очень логичны, очень понятны, почему тут поставили шатровую церковь, а тут — клетскую, как она воспринимается, например, с воды и как в дальней перспективе. Когда же церковь или часовня перенесены в совершенно другую, в искусственную среду музея, то в их восприятии меняется очень многое и, как правило, в сторону утрат. Вот самый свежий пример: в Карелии вместо того, чтобы сохранить на месте знаменитую Варваринскую церковь XVII века в Яндомозере, стоявшую у самой воды и всего в каких-то 20 км от знаменитого Кижского острова, не придумали ничего лучшего, как перевести ее, в Типиницы на место храма, сгоревшего в 1960‑х годах и стоявшего далеко от берега. Большая и окультуренная территория Яндомозерской волости теперь обречена, а ведь была возможность ее поддержать с помощью туризма и сохранить храм на его исконном месте! Как же надо не уважать собственную историю, чтобы обращаться с нею столь беспардонным образом!

Так что же происходит? Происходит размывание исторического сознания и как следствие — деградация критериев при принятии решений, касающихся наследия. Причем, я бы сказал, за последние 10–15 лет этот процесс резко ускорился. Он происходил и раньше, но медленно. Возвращусь к Лядинам: вот памятники там имели федеральный статус, у них даже был хозяин — историко-архитектурный Каргопольский музей. Даже смотритель был! Они стояли в живом селе. Но, тем не менее, эти уникальные храм и колокольня были снабжены одним-единственным противопожарным средством: ржавым молниеотводом! Вот, чем на деле, на практике оборачиваются пафосные речи о патриотизме!
В Каргопольском районе скоро совсем не останется деревянных памятников. Я год от года наблюдаю, как в самом Каргополе горят или разрушаются сами собой замечательные городские деревянные дома, заменяясь безликими строениями, обшитыми сайдингом.

— Будем надеяться, что как-то что-то будет меняться в лучшую сторону, и в головах людей тоже.

— Надеяться — это все, что нам остается. Меняться будет, но этот процесс идет намного медленнее, чем процесс разрушения нашего Севера вообще, и архитектурного наследия, в частности, деревянного. Каменное, в силу понятных причин живет дольше. Хотя Спасо-Преображенский собор в Холмогорах находится в очень плохом состоянии и я не удивлюсь, если в ближайшие годы у него рухнет свод, несмотря на то, что там кое-какие работы ведутся… Уже много лет гниют строительные леса, поставленные в Каргополе на каменных Рожественском соборе и Воскресенской церкви… Вот теперь, уже в этом году погибло Яндомозеро и на этот раз не от пожара, а от рук так называемых охранителей наследия…

— Слава Богу, в Вологде стали теперь чего-то делать с полуразрушенными храмами в центре города.

— Да, стали! Но с Вологдой драма в другом: они заменяют подлинные деревянные дома новоделами. С моей точки зрения, новодел — это не памятник. Или в лучшем случае это памятник памятнику. Я застал Вологду в 60‑е годы в значительной степени деревянной и подлинной, и вместе с упомянутым Ушаковым и известным архитектором-реставратором Владимиром Сергеевичем Баниге, мы написали статью, которая имела огромный резонанс. Она называлась выразительно: «Какой быть Вологде?». Тогда разрабатывался генплан. И в этой статье мы все спрогнозировали последствия его реализации. К сожалению, как в воду глядели: генплан был разработан таким образом, что снос массовой деревянной застройки центра был неизбежен. И произошло то, что следовало ожидать… Вологда — один из лучших русских губернских городов! Сейчас аналогичный процесс близок к завершению в Нижнем Новгороде градозащитники там борются за каждый деревянный дом, но власть оказывается сильнее. Под любыми предлогами, любыми средствами эти дома сносятся или перестраиваются до неузнаваемости.

— Да, какое-то потрясающее желание избавить себя от исторической среды.

— Понимаете, Вологда и Нижний Новгород — это два наших крупных губернских города, которые еще недавно сохраняли свою рядовую деревянную застройку и именно она во многом именно создавала неповторимый колорит. Единственное, но слабое утешение: теперь стали выходить прекрасные книги об уже погибших домах и о тех, что находятся на краю гибели… Культурное наследие — это один из тех столпов, на которых держится единство нации. Чем обернется его гибель? Ведь оно исчезает навсегда, ибо это ресурс не возобновляемый.