Война императора Юстиниана с восставшими остготами

Сайт «Православие.ру» продолжает публикацию фрагментов новой книги церковного историка и канониста протоиерея Владислава Цыпина «История Европы дохристианской и христианской».

• Церковь на пути к V Вселенскому Собору. Часть 1
• Церковь на пути к V Вселенскому Собору. Часть 2
• V Вселенский Собор
• Война святого императора Юстиниана с персидским шахом Хосровом
• Войны на Балканах в правление святого императора Юстиниана
• ​Подавление мятежей в Африке в правление святого Юстиниана

Тотила, Франческо Салвиати, 1549 г. В 540 году Велисарий, уничтоживший королевство остготов, по распоряжению святого Юстиниана выехал из Италии, после чего в стране установилось многоначалие: пять генералов, не отличавшихся особыми талантами: Иоанн, сын Виталиана; Иоанн по прозвищу Фагас, что значит «обжора»; Виталий, Константин и Бесса, который по происхождению был готом, – командовали расквартированными в разных городах гарнизонами. Лишь два года спустя императором был назначен новый префект претория, которому по должности принадлежала высшая власть в Италии, – Максимин.

Между тем остготы после восстановления имперского присутствия в Италии остались не добитыми. Хотя вооруженных воинов у них насчитывалось всего около 1 тысячи, они удерживали за собой такие города на севере страны, как Тицин (Павия) и Верона. Собравшись в Тицине, готские воины избрали и провозгласили королем Хильдебада. К нему стали перебегать дезертиры из имперской армии, и вскоре готам удалось одержать победу над войсками Виталия, который имел звание магистра армии Иллирика. После этого успеха Хильдебад приобрел исключительную популярность среди готов, но уже в мае 541 года он был обезглавлен за пиршественным столом своим телохранителем: его рука еще держала «кусок мяса», а голова уже катилась по столу[1]. Так телохранитель Велас, по происхождению гепид, отомстил королю за то, что тот пообещал отдать его невесту в жены другому. Преемником Хильдебада избрали Эрариха, который происходил из народа ругиев. Он начал переговоры с агентами правительства Юстиниана, готовый уступить империи всю Италию, с тем чтобы готам оставлена была территория к северу от Падуса, и признать себя ее союзником – федератом, что значило: вассалом.

Но через пять месяцев после своего избрания королем он был свергнут и убит готами, не желавшими покориться императору, а на его место они поставили племянника Хильдебада Тотилу. Впрочем, судя по монетам, которые чеканились при нем, его настоящим именем было Бадуила, но известность он приобрел и вошел в историю с прозвищем Тотила. Как пишет Дж. Норвич, «дата его рождения неизвестна, но едва ли ему было более 25 лет»[2]. До своего избрания королем, в бытность начальником готского гарнизона в городе Тревизе, и он, подобно своему предшественнику, вел секретные переговоры с представителями имперской власти в Италии, но, став королем, он прервал переговоры и объявил войну империи. Тотила оказался не только талантливым полководцем, но и искусным политиком. Он отдавал себе отчет в том, что готы представляли собой слишком тонкий слой в населении Италии, и поэтому в противостоянии империи попытался опереться на местное латиноязычное население, выставляя себя в роли его защитника против агрессии со стороны не римлян, имя которых носили войска и администрация императора, но греков. А с другой стороны, он стремился переманить на свою сторону единоверцев ариан из армии императора, которые к тому же, будучи разноплеменными германцами, имели близкое с готами происхождение по крови и языковое родство. Проимперски настроена была в Италии аристократия – потомки старых или новых римских нобилей, обладавшие латифундиями, которые им удалось сохранить во времена готского господства, утратив, однако, значительную часть их или дохода от них в порядке установленного готами режима гостеприимства. После победы Велисария над готами им возвратили их владения в прежних размерах. Поэтому Тотила со своей агитацией обращался не к ним, но к крестьянам, городской буржуазии, ремесленникам, торговцам, страдавшим от обременительных податей и вымогательства имперских налоговых чиновников: потребности имперской казны не шли ни в какое сравнение со значительно более скоромными расходами королевской администрации времен Теодориха Великого и его преемников. Между тем начальник имперского финансового ведомства в Италии Александр, резиденция которого находилась в Равенне, заслужил от историка Рима Ф. Грегоровиуса такой характеристики: «вампир, лишенный совести». «Остроумные греки, – пишет далее тот же автор, – за его находчивость, так как он надумал обрезать золотые монеты, называли его псалидион, то есть ножницы»[3]. Этот Александр распорядился прекратить возобновленную Теодорихом Великим бесплатную раздачу хлеба неимущим римским гражданам. Тотила обещал городскому пролетариату бесплатное снабжение хлебом, а рабам – свободу. Отличаясь от местных жителей вероисповеданием, Тотила гарантировал православному населению полную религиозную свободу.

Преподобный Бенедикт предрек Тотиле: «Ты вступишь в Рим, будешь властвовать девять лет, а на десятом году ты умрешь».

И такая его политика сразу же принесла плоды. К нему перебегали дезертиры из имперских гарнизонов, так что вскоре у него под рукой оказалось уже около 5 тысяч воинов, с которыми он и начал войну за возвращение под власть готов Италии. За один год Тотила захватил города по обоим берегам Падуса, овладел Тосканой, перешел через Тибр выше Рима, обойдя древнюю столицу империи, и повел свое постоянно разраставшееся численно войско в Самний и Кампанию. Посетив монастырь в Монте Кассино, юный король беседовал там с его святым основателем и со смирением выслушал укоризны и обличения преподобного Бенедикта, который предсказал ему раннюю смерть: «Ты делаешь и сделал много зла; перестань быть несправедливым. Ты перейдешь моря, вступишь в Рим, будешь властвовать девять лет, а на десятом году ты умрешь»[4].

Святой Бенедикт и Тотила     

Вскоре после посещения обители Тотила овладел Беневентом и осадил Неаполь. Отряды, посланные им в Апулию, Луканию (которая позже стала называться также Базиликатой) и Калабрию, легко привели к повиновению города этих регионов. Местное население в большинстве своем, недовольное обременительными налогами в пользу имперской казны, охотно возвращалось под власть готов, с которыми оно в свое время научилось уживаться, несмотря на их арианство. Латиноязычный элемент южной Италии, в отличие от эллинского большинства населения, к тому же осознавал культурную близость с готской аристократией, в ту пору уже определенно латинизированной, если и знавшей еще свой природный язык, то пользовавшейся совершенно свободно также и латынью, а в имперских гарнизонах преобладали наемники и федераты германского происхождения, которые часто переходили на сторону противника и перебегали в его лагерь.

Весной 543 года осажденный и голодающий Неаполь открыл ворота врагу. Тотила проявил редкое великодушие по отношению к его жителям, снабдив их пищей, при этом он распорядился удерживать измученных голодом страдальцев от переедания, грозившего смертью. Имущество горожан не подверглось разграблению по законам войны, а ромейский гарнизон во главе со своим командиром Кононом получил разрешение на кораблях отправиться в Константинополь. Поскольку, однако, суда не могли выйти из порта из-за встречного ветра, король приказал переправить сдавшихся воинов в Рим в экипажах, снабдив их провиантом. Но крепостные стены Неаполя он велел срыть. Так же поступал он и с укреплениями других взятых им городов.

Находясь в Неаполе, Тотила направил в Рим послание, адресованное сенату, в котором призывал его сделать правильный политический выбор: «Не в малых вещах и не в давно минувшие времена, а величайшими милостями и совсем недавно Теодорих и Амалазунта доказали свое к вам расположение. Как обходятся со своими подданными греки, вы могли знать или по слухам, или видя сами; но вы на себе испытали, как поступают с итальянцами готы. И, тем не менее, вы… как своих желанных гостей, встретили греков. Каких гостей вы нашли в греках, вы, конечно, знаете, так как вам известно, как искусно умеет считать Александрос. Я не хочу говорить ни о войсках, ни о военачальниках… Пусть никто из вас не думает, что я, как честолюбивый юноша, хочу их таким образом унизить или говорю так из одного хвастовства, как король варваров. Ведь я не говорю, что одержать верх над этими людьми было делом только нашей храбрости, – я утверждаю, что их постигло наказание за то зло, которое они совершили над вами. И не есть ли это полное безумие, что в то время, как Бог карает их ради вас, вы сами упорствуете в своих дурных делах и не хотите отрешиться от них?.. Не дожидаясь того, чтобы война дошла до крайности, и не утешая себя жалкими надеждами. изберите лучшую долю и перестаньте быть к нам несправедливыми»[5]. Послание составлено было с отнюдь не варварской изощренностью аргументации, это своего рода шедевр дипломатии и пропаганды.

Письма Тотилы вывешивались в Риме, и многие из римлян готовы были последовать призыву короля готов и сдать ему город.

Начальник имперского гарнизона Рима запретил сенату писать ответ, но и это, и другие письма Тотилы вывешивались в разных местах города, обсуждались римлянами. Многие из них готовы были последовать призыву короля и сдать ему город. Во всяком случае из Рима выслан был в Центумцеллы принцепс сената патриций Цетег, вероятно, из-за того, что и он склонялся к капитуляции. Все арианские священники, заподозренные в тайных контактах с готами, были изгнаны из города. Рим держался, но имперская власть над Италией рушилась.

В этой ситуации император не нашел лучшего решения, как направить туда своего самого способного полководца – Велисария. Он был отозван с персидского фронта, и Юстиниан приказал ему отправиться в Италию, которую предстояло вновь отвоевывать у готов. Отряд телохранителей Велисария, или его личная гвардия – это была настоящая воинская часть, а не только эскорт, обеспечивавший личную безопасность полководца, – находился на восточной границе, там он и был оставлен: император не предоставил его в распоряжение Велисария при его новом назначении – по предположению некоторых историков, едва ли вескому, из опасений насчет возможных намерений популярного полководца совершить переворот, при том что отсутствие у него подобных амбиций он доказал всей своей прошлой жизнью, а Юстиниан был достаточно умен, чтобы не подозревать его напрасно, так что он сделал это, вероятно, потому, что продолжал считать иранский фронт самым опасным. Для войны с готами Велисарий набирал войска во Фракии и в Иллирике, где набором занимался местный магистр армии Виталий. В 544 году оба генерала прибыли в далматинскую Салону, знаменитую тем, что в ее окрестностях провел свои последние годы император Диоклетиан. Вдвоем Велисарий и Виталий смогли завербовать лишь около 4 тысяч солдат и офицеров – мобилизационный ресурс империи был основательно истощен.

Тотила разрушает Флоренцию. Хроника Виланни     

Располагая недостаточными средствами перед лицом многократно превосходившего числом противника, Велисарий не знал, что предпринять для спасения положения, и направил императору письмо, выдававшее его обескураженность, граничащую с отчаянием. В нем он дал предельно мрачную, алармистскую оценку катастрофического положения дел в Италии, не удержавшись от упреков автократору: «У нас нет людей, лошадей, оружия и денег, без чего, конечно, нельзя продолжать войны. Итальянские войска состоят из неспособных и трусов, которые боятся неприятеля, потому что много раз были им разбиты. При виде врага они оставляют лошадей и бросают на землю оружие. В Италии мне неоткуда доставить денег, она вся находится во власти врагов. Задолжав войскам, я не могу поддерживать военного порядка: отсутствие средств отнимает у меня энергию и решительность. Да будет известно и то, что многие из наших перешли на сторону неприятеля. Если, государь, ты желал только отделаться от Велисария, то вот я действительно нахожусь теперь в Италии; если же ты желаешь покончить с этой войной, то нужно бы позаботиться и еще кое о чем. Какой же я стратиг, когда у меня нет военных средств!»[6]. Велисарий просил о подкреплении, в особенности гуннской кавалерией, просил прислать ему деньги. Это письмо он переслал через Иоанна, сына Виталиана, отправившегося в Константинополь в мае 545 года и вернувшегося к Велисарию только к концу осени – свое затянувшееся пребывание в имперской столице он использовал для того, чтобы вступить в брак с дочерью племянника или, по другим сведениям, двоюродного брата императора Германа. Император прислал Велисарию и подкрепление, и деньги, но и того, и другого по-прежнему остро не хватало. Штаб и войска Велисария морем перебрались в Италию, расположившись в Равенне.

Тем временем Тотила подошел к Риму. На подступах к Вечному городу готы овладели Тибуром. Находившийся в нем имперский гарнизон, состоявший из исавров, своими грабежами и насилиями вызвал озлобление у горожан, и тибуртинцы открыли ворота врагу. Несмотря на измену горожан, впустивших готов в Тибур, Тотила не пощадил его жителей. Большая часть их была перебита, умерщвлены были и православные священники во главе со своим епископом. Неизвестно, что стало причиной такой беспощадной свирепости, которую в иных случаях король не обнаруживал. Захватив Тибур, Тотила прервал снабжение Рима по Тибру, и летом 546 года начал планомерную осаду древней столицы, в которой располагался трехтысячный гарнизон под командованием Бессы. В подкрепление ему Велисарий прислал малочисленные отряды под командованием фракийца Барбатиона и перса Арташира. Велисарий приказал им и Бессе не предпринимать вылазок, но Арташир и Барбатион пренебрегли этим предостережением, напали на лагерь готов и были разбиты, потеряв большую часть своих воинов, хотя самим им удалось, бежав с несколькими солдатами, укрыться за городскими воротами.

В Риме начался голод. В отсутствие папы Вигилия, надолго задержавшегося в Константинополе, Римской Церковью управлял архидиакон Пелагий, который решил отправиться в ставку Тотилы, чтобы «просить у него отсрочки осады, обещая, что город сдастся, если до истечения отсрочки он не будет освобожден… Король готов принял достойного посла с почтением» и заявил, что «он на всё согласен, за исключением трех условий: он не согласен внимать ничему, что будет говориться в защиту сицилийцев, в защиту стен Рима и о возврате перебежавших к готам рабов. Сицилия первая изменнически впустила к себе греков; стены Рима лишали возможности вступить в открытый бой в поле и заставляют готов тратить свои силы, а римлян терпеть лишения, вызываемые осадой; наконец, обещание, данное рабам, бежавшим из города, не должно быть нарушено. Тяжело вздохнув, – как представляет эти переговоры Грегоровиус, – Пелагий вернулся в Рим»[7]. Осада города не была снята.

В отчаянии горожане направили тогда просителей к коменданту Рима Бессе с просьбой поделиться с ними продовольственными запасами, предназначенными для гарнизона: «Мы не просим вас, чтобы вы хорошо кормили нас, нет – мы просим только куска хлеба, чтобы мы могли поддержать нашу жизнь, работая на вас, как подобает рабам. Если вам наша просьба кажется чрезмерной, дайте нам возможность свободно уйти и избавьте себя от труда зарывать в землю ваших рабов; наконец, если и это наше желание вам покажется неумеренным, сжальтесь над нами и предайте нас всех смерти!». Бесса отвечал депутации с философическим спокойствием: «Пищи для них у него нет; отпустить их опасно, а убить – безбожно; Велизарий должен скоро освободить Рим». Грегоровиус комментирует этот ответ неуместно истерической тирадой: «Ни одна рука не поднялась, чтобы убить этого негодяя!»[8]. Велисарий направлял к Риму отряды сушей и морем, но ни разорвать блокаду, ни проникнуть в голодающий и вымирающий город тайком, чтобы доставить продовольствие, им не удавалось. Одно из таких предприятий возглавил он сам, но бездействие гарнизона явилось главной причиной неудачи полководца на этот раз. В разгар проигранного сражения за Рим Велисарий тяжело заболел, и некоторое время казалось, что он уже не встанет с одра, но, несмотря на тяжесть болезни и преклонные годы, Велисарий выздоровел. Рим, однако, оставался в блокаде, и его жители вымирали.

Улицы и площади Вечного города были безлюдными. Одни римляне покинули его, другие, и их было намного больше, умерли от голода.

17 декабря 546 года отряд исавров изменил императору и открыл ворота врагу. Бесса с частью гарнизона, а также несколько сенаторов успели бежать из павшей столицы. Охваченные мстительной страстью, готы по взятии города изрубили в куски 26 солдат и 60 мирных обывателей, попавших им под горячую руку. Улицы и площади Вечного города были безлюдными. Одни римляне покинули его, другие, и их было намного больше, умерли от голода. В Риме насчитывалось тогда, если верить Прокопию, который, как правило, пренебрегал статистической корректностью ради вящей экспрессивности рассказа, не больше 500 человек. Оставшиеся в живых укрывались в городских церквях.

Тотила поспешил вознести благодарственные молитвы Богу у мощей апостола Петра, почивавших в храме на Ватиканском холме. Там его встретил архидиакон Пелагий с Евангелием в руках и просил о пощаде горожанам: «Государь, пощади нас, твоих людей… Бог сделал меня твоим слугой, и ты, государь, пощади твоих слуг»[9]. Тотила обещал ему даровать римлянам жизнь, но город по законам войны был отдан победителям на разграбление. В ходе грабежа готы схватили Рустициану, вдову Боэция и дочь Симмаха, в свое время казненных по приказу Теодориха. Во время осады она раздала свое имущество голодающим согражданам. Готы припомнили, что после возвращения Рима под власть императора по требованию Рустицианы были свергнуты статуи Теодориха Великого, и настаивали на ее казни, но Тотила велел пощадить ее и не причинять ей зла. И всё же на этот раз король не деликатничал с побежденными. Он приказал поджечь дома знатных римлян и разрушить третью часть городской стены.

Когда слух о разрушениях и пожарах дошел до Велисария, ставка которого располагалась неподалеку, в портовом городе, который так и назывался – Порто, он обратился к королю с письмом, в котором просил его пощадить Вечный город: «Из всех городов, которые только освещаются солнцем, Рим самый великий и самый знаменитый… Чтобы создать и собрать всё, что есть в Риме, нужны были заботы многих императоров, общие усилия выдающихся людей и художников всей земли, целые столетия и неисчислимые богатства… а потому разрушение такого памятника величия мира будет поистине неслыханным оскорблением человечества всех времен… В этой войне или император победит тебя, или, если это возможно, ты одержишь верх над ним. Если окажешься победителем ты, достойный муж, то, разрушив Рим, ты лишишь себя только своего собственного города; сохранив же Рим и обладая им во всем его великолепии, как легко ты обогащаешь себя! Но если в будущем ждет тебя худший жребий, то сохранением Рима ты можешь возбудить в победителе милость к себе, тогда как разрушение Рима лишит тебя всякого права на пощаду и не принесет тебе никакой выгоды. Приговора мира ты не можешь миновать, и этот приговор будет произнесен сообразно тому, как ты поступишь. Королям создают имя только их деяния»[10]. Документ удивительного благородства, мудрости, дипломатического такта и при этом до конца искренний, продиктованный движением сердца, характерный также и тем, что по нему можно судить о том, насколько живо христианская Римская империя – Новый Рим – сознавала свое преемство по отношению к ветхому Риму, насколько она дорожила его наследием. Ответ Тотилы, отправленный Велисарию, до нас не дошел, но пожары и разрушения Вечного города были остановлены. Сохранилось предание о том, что епископ Апулийской Канузии, беседуя с преподобным Бенедиктом в его Монтекассинской обители, выразил тревогу за участь Рима, а в ответ услышал: «Рим не будет уничтожен варварами; он истлеет сам после того, как на него обрушатся бури и молнии, вихри и землетрясения»[11].

Затем произошло нечто необычное: Тотила решил оставить Рим, выведя из него не только свое войско, но и горожан…

Овладев Римом, Тотила направил в Константинополь к императору Юстиниану посланника с предложением о заключении мира; юному королю представлялось, что он действует с позиции силы. Тотила предлагал империи в ее взаимоотношениях с готами вернуться к модели, существовавшей во времена Анастасия и Теодориха Великого. Он признает императора своим отцом, и тот сможет рассчитывать на него как на своего верного союзника в войнах, которые ему придется вести, но править Италией будут готы. Эти условия мира Юстиниан счел неприемлемыми: в таком случае война с готами, которую он вел в течение долгих лет, оказалась бы по существу проигранной. Но его отказ принять предложение Тотилы сделан был не без дипломатических околичностей: «Велисарий осуществляет верховное командование в Италии и обладает всеми связанными с этим полномочиями; если король готов хочет вести переговоры, пускай он соблаговолит обратиться к нему»[12]. Затем произошло нечто необычное. Тотила решил оставить Рим, выведя из него не только свое войско, но и горожан, в том числе сенаторов, которых он держал при себе в качестве заложников, уведя их в Кампанию, после чего в течение 40 дней Рим оставался совершенно безлюдным. Зачем он сделал это? Вероятно, потому, что считал город лишенным стратегического значения, а еще потому, что основной театр войны тогда переместился на юг Италии, в Луканию, где имперские войска под командованием Иоанна действовали успешно, отвоевав у готов несколько городов.

Весной 547 года отряд под командованием Велисария вошел в Рим через Остийские ворота. Первостепенной заботой полководца стало восстановление городских укреплений. Срочность этой задачи, диктовавшаяся войной, не давала времени для полноценной реконструкции, поэтому решено было заделать бреши в стене грудами камней, скрепляемых не цементом, но сваями. Столь же важную роль в обороне города играл ров, и Велисарий приказал его очистить и углубить. Горожане, покинувшие Рим, начали возвращаться в него. Узнав о занятии оставленной столицы Велисарием, Тотила развернул войско из Апулии, где его застала эта весть, на север, тем самым признав свой стратегический просчет, и вскоре готы снова оказались на подступах к Риму. Попытка взять его с ходу штурмом закончилась провалом, за этим приступом последовало еще несколько, и все они были неудачными. Тотила отвел свои войска от городских стен, расположившись лагерем около Тибура.

Репутации короля нанесен был урон. Сподвижники Тотилы укоряли его в неразумии, обвиняли в том, что из-за его непродуманного решения оставить завоеванный город пролилась кровь готов, и пролилась напрасно. Ореол его славы, распространившейся среди других германских народов, померк, так что, когда некоторое время спустя он просил короля франков Теодоберта помочь в войне с империей и в залог союза отдать ему в жены свою дочь, тот ответил в оскорбительном тоне: он «не может поверить, чтобы королем Италии мог быть не только теперь, но и когда-нибудь со временем человек, который не сумел удержать за собой покоренного им Рима, а вынужден был снова уступить полуразрушенный город врагу»[13].

Тем временем до короля готов дошло известие о том, что полководец Иоанн захватил Капую, где в плену содержались римские сенаторы и их жены, перебил стражу пленников и переправил их в безопасное место на Сицилию. Тотила снова повел войско на юг Италии. Подобные броски с севера на юг и с юга на север обнаруживали, что, хотя Тотила был блестящим командующим на поле боя, ему, однако, явно не хватало стратегического таланта. Велисарий вынужден был также со своим корпусом перебраться вслед за Тотилой на юг Италии. Командовать римским гарнизоном он назначил Конона. Войска Велисария, многократно уступавшие числом противнику, двинулись не сушей, но морем. Полководец хотел произвести высадку в Таренте, но шторм отбросил корабли в сторону Кротона. Авангард имперского корпуса, высадившийся в Кротоне, составил кавалерийский отряд, на который неожиданно напала конница готов и уничтожила его. Основные силы имперцев высадились в Мессине.

Велисарий жаждал переломить ситуацию любой ценой. Единственным выходом он счел личную встречу с императором.

В ходе войны складывалась патовая ситуация, выход из которой Велисарий находил в пополнении своей армии, но из Константинополя и с Балкан подкрепления поступали в недостаточном числе, так что война неизбежным образом приобретала затяжной характер, становилась состязанием, в котором врага можно было взять только измором. Велисарий жаждал переломить ситуацию любой ценой. Единственным выходом он счел личную встречу с императором, в которой бы он смог убедить его в том, что для возвращения Италии нужны значительно большие силы, чем те, что действовали в этой стране до тех пор. Чтобы заручиться успехом в этом предприятии, Велисарий решил действовать через свою жену Антонину, которая была верной подругой могущественной Феодоры, имевшей исключительно сильное влияние на мужа. Через Антонину и Феодору Велисарий получил разрешение на отъезд из Италии. Но когда в 548 году он прибыл в Константинополь, там произошло несчастье, особенной тяжестью обрушившееся на императора Юстиниана: скончалась его супруга. Велисарий не смел уже беспокоить погруженного в горе автократора своей назойливостью и был отправлен в отставку.

Пять лет он воевал в Италии и не добился там решающего успеха. Причиной тому были не зависевшие от него обстоятельства, но возможно также, что с возрастом он начал утрачивать былую неистощимую изобретательность, молниеносную расчетливость и способность действовать с непоколебимой решительностью. И всё же полководческий гений Велисария оставался еще на изрядной высоте. Ему удалось поддерживать равновесие с противником, который обладал бесспорным превосходством в числе воинов, храбрых и закаленных, хотя, может быть, и менее профессиональных, чем имперские солдаты и офицеры, но не наемников, какими были те, а представлявших вооруженный народ, дравшийся за право существования на земле, некогда завоеванной их предками и ставшей для них родиной.

Велизарий. Франсуа Андре Винсент (1776)     

В Константинополе Велисарий не мог рассчитывать на триумф, хотя бы и только в фигуральном значении слова, но он и не был подвергнут опале: император был благодарен ему за прежние победы. Имея колоссальное состояние, он жил в роскоши, которую не особенно ценил, изнывая от почетной бездеятельности в течение долгих 12 лет, пока в 559 году не был снова поставлен во главе действующей армии на Балканах. Одержав победу над булгарами, он снова остался не у дел, а незадолго до кончины, в 562 году, он таки подвергся опале – по подозрению в государственном преступлении, но уже на следующий год император Юстиниан, убедившись в его невиновности, вернул ему и его состояние, и высокие титулы, которых он был лишен при начале следствия. Великий полководец скончался в 565 году в возрасте 60 лет и был погребен с почестями, подобающими его высокому статусу. Антонина, которая была старше мужа примерно на десять лет и которую Велисарий любил до самозабвения, несмотря на ее, если верить Прокопию, бесчисленные измены, пережила мужа.

Начиная с 548 года война в Италии велась уже без участия Велисария. Воспользовавшись очевидной слабостью имперских сил, Тотила в очередной раз осадил Рим, чьим гарнизоном командовал уже не Конон (павший жертвой солдатского бунта, за который мятежники не понесли ответственности, потому что правительство опасалось, что в случае попытки наказать их они перебегут к Тотиле), а назначенный императором генерал Диоген, в распоряжении которого было около 3 тысяч бойцов. 16 января 550 года в результате очередного предательства исавров, открывших врагу Остийские ворота, в город вновь вошли готы. Тотила надеялся обосноваться в нем надолго. Жители Рима возвращались в свой город, в Риме вновь заседал сенат, восстанавливались разрушенные здания, по приказу короля возобновились бега в цирке, на которых он сам восседал в императорской ложе. Зная об ограниченности своих ресурсов и о могуществе империи, король решил еще раз обратиться к Юстиниану с предложением о мире на тех же условиях, на каких он предлагал его ранее. На этот раз, однако, Юстиниан не захотел принять посланцев Тотилы, которые вернулись к нему ни с чем.

Появилась надежда, что к Герману, породнившемуся с Теодорихом Великим через свой брак, станут перебегать и готы, оставляя Тотилу.

Между тем готы успешно воевали против рассеянных по Италии имперских гарнизонов и захватывали всё новые и новые города. В 551 году флот остготов совершил успешные рейды по сицилийскому побережью, откуда суда возвращались нагруженные богатой добычей. Для империи возникла реальная угроза полной потери Италии и гибели того дела, которое Юстиниан считал своей главной политической задачей: восстановление целостности империи. Огромные жертвы, человеческие и материальные, могли оказаться понесенными тщетно. Император не готов был смириться с подобным провалом и для продолжения военных действий против готов назначил командующим всеми вооруженными силами, действующими в этой стране, и ее правителем одного из самых выдающихся и популярных полководцев – своего родственника Германа. Как считает современный историк Дж. Норвич, «при жизни Феодоры такое назначение было бы немыслимым. Она не любила его еще больше, чем Велисария… Герман был способным, опытным солдатом, хотя и лишенным блеска своего предшественника, но надежным, эффективным и абсолютно лояльным. Кроме того, у него было еще одно преимущество… Незадолго до назначения он женился на Матасунте, вдове несчастного непопулярного короля Витигеса, который восемью годами раньше умер, находясь в плену в Константинополе. Можно было рассчитывать, что ей, как внучке Теодориха Великого, будет гарантирована лояльность готской знати»[14]. Во всяком случае, когда весть о назначении Германа широко распространились, под его началом пожелали служить германоязычные варвары из-за Дуная, в частности лангобарды. Появилась надежда, что к нему, породнившемуся с Теодорихом Великим через свой брак, станут перебегать и готы, оставляя Тотилу, который по своему происхождению не принадлежал к древней королевской династии Амалов.

Теодорих Великий Ставка Германа располагалась в Сардике, поход в Италию пришлось отложить на некоторое время из-за нового вторжения в балканские пределы империи славян – император именно ему поручил дать отпор нашествию. Успешно выполнив это поручение Юстиниана, Герман внезапно заболел и осенью 550 года умер от лихорадки. Набранная им армия была дислоцирована в Салоне и ее окрестностях, ожидая переброски в Италию. Смерть Германа, в котором стареющий император, не имея собственных детей, видел уже своего преемника, потрясла Юстиниана.

«Проходивший мимо этруск сказал: “Будет время, когда евнух победит владыку Рима”. Тогда этот этруск и его речь вызвали смех…»

Новым главнокомандующим армии и правителем Италии был назначен придворный кувикулярий Нарсес, 74-летний евнух армянского происхождения, полководческий опыт которого, хотя и вполне удачный, был, однако, невелик, поскольку главным поприщем его служения был императорский дворец. Но это был гениальный выбор, который многих поразил, но, когда он оказался явно оправданным, в нем увидели действие Промысла Божия. Впрочем, в народе живы были еще и языческие предрассудки, и вот как передает Прокопий толки насчет назначения Нарсеса, ходившие в народе, в том числе и в среде аристократии: «Я слыхал от одного римлянина (это был один из римских сенаторов) вот… какой рассказ… Он говорил, что во время правления Аталариха, внука Теодориха, стадо быков как-то уже к ночи шло в Риме через площадь, которую римляне называют Форумом Мира… Перед этой площадью есть древний водоем, и около него стоит медный бык, думаю, работы афинянина Фидия или Лисиппа. В этом месте стоит много статуй, созданных этими двумя ваятелями… И вот… один из быков этого стада, кастрированный, отстав от других, вошел в этот водоем и стал над медным быком. Случайно проходил здесь один человек, родом этруск… сообразив то, что здесь произошло, он сказал (этруски и до моего времени отличаются даром предсказаний и толкований), что будет время, когда евнух победит владыку Рима. Тогда этот этруск и его речь вызвали смех… А теперь, прилагая это знамение к тому, что совершилось, они удивляются. Может быть, поэтому Нарзес был назначен военачальником против Тотилы, или потому, что мысль императора провидела будущее, или потому, что судьба повелела совершиться этому»[15], – резюмирует свои соображения на сей счет Прокопий.

Несмотря на глубокую старость и телесный дефект, казалось бы, не располагавший к воинским доблестям, Нарсес оказался решительным и храбрым воином, полководцем со стальной волей и редким стратегическим даром. По характеристике Агафия Миринейского, «Нарзес был чрезвычайно благоразумен и деятелен и удивительно легко приспособлялся к любой обстановке. Он не очень отличался образованием и не гордился красноречием, но славился прямотой натуры и был в состоянии словом выражать свои мысли, и это – евнух, воспитанный в изнеженности в императорском дворце. Он был низкого роста, сухощав, но выработал такое мужество и ловкость в делах, которые кажутся невероятными… Кому присущ свободный и благородный дух, тому ничто и ни в каком деле не может помешать достичь первенства и стать наилучшим»[16]. Нарсес знаменит был своей щедростью, которая привлекала к нему наемников, искавших поживиться на войне.

Византийско-готские войны в 535—554 годах     

Принимая назначение на должность главнокомандующего, он настоял на том, чтобы император предоставил ему значительно больше войск, оружия и денег для найма солдат на Балканах, а также в самой Италии, и, по словам Прокопия, «он вывел из Византия большое количество римских воинов, кроме того, собрал многих из жителей Фракии и Иллирии. Вместе с ним шел и Иоанн со своими собственными войсками и с войском, оставленным ему тестем Германом. Затем король лангобардов, побужденный к этому со стороны императора Юстиниана большими денежными подарками и во исполнение договора о союзе, послал ему в качестве союзного отряда лучших воинов, отобрав из своих приближенных 2500 человек, за которыми в качестве служителей следовало больше 3000 воинственных бойцов. Следовало за Нарзесом и из племени эрулов больше 3000, все всадники… Было очень много и гуннов…

также и Кабад, имевший при себе много персов-перебежчиков… внук персидского царя Кабада… Был с ним и Асбад, юноша по возрасту, родом из гепидов… имевший при себе 400 своих соплеменников, выдающихся в военном деле воинов. Был в его войске и Аруф, родом эрул… и среди своей дружины… имел многих из племени эрулов, людей очень прославленных в опасностях войны. Иоанн, по прозвищу “Фагас” (Обжора)… стоял во главе отряда римлян, людей храбрых и воинственных»[17].

Свою армию, насчитывавшую до 20 тысяч разноплеменных профессиональных воинов, Нарсес намеревался вести в Италию через Венетскую область, занятую франками, которые, однако, отказались пропустить ее под тем предлогом, что входящие в ее состав лангобарды являются их злейшими врагами. Нарсес повел войска по кромке береговой линии, избегая столкновений с франками. На всякий случай сухопутную армию сопровождали военные суда, двигавшиеся в параллель с армией. В начале 552 года армия пришла в Равенну. Там к ней присоединились войска, которыми командовали Валериан и Юстин.

Навстречу имперским войскам двигались полчища готов во главе со своим королем. Генеральное сражение дано было в долине речки Боно около города Тадина, в Пицене – современном регионе Марке. Имперские выстроены были непрерывным фронтом против противника, имея при этом значительную глубину. Общее управление осуществлял, естественно, Нарсес, под его прямым командованием был левый фланг. Рядом с ним находился Иоанн, племянник Виталиана. Здесь сосредоточены были отборные части, включая телохранителей военачальников, а также гунны. На правом фланге командовали Иоанн Фагас и Валериан. «Пешие стрелки из легионов, набранных в империи, приблизительно в числе 8 тысяч, были поставлены на обоих флангах»[18]. В центре стояли лангобарды, герулы и другие варвары. Нарсес приказал им сойти со своих коней, которые были отведены от передовой линии; не вполне доверяя им, он тем самым лишил их возможности стремительного бегства с поля боя. На краю левого фланга поставлена была отборная имперская кавалерия, числом полторы тысячи всадников. 500 кавалеристов должны были вступить в бой в случае, если римские войска станут отступать, а тысяча всадников получили приказ стремительным рейдом обойти войска противника с фланга и напасть на них с тыла. По подсчетам Ш. Диля, основанным на приблизительных и выборочных сведениях Прокопия, имперская армия насчитывала на поле битвы до 35 тысяч воинов[19]. Для поощрения воинов к храбрости Нарсес приказал поднять на шестах ожерелья, браслеты, отделанные золотом уздечки, предназначенные для награждения отличившихся в бою.

Тотила затягивал время. Одетый в яркие доспехи, он скакал между рядами своих войск, выделывая занимательные фигуры джигитовки.

Некоторое время враги стояли напротив друг друга в бездействии и напряженном ожидании скорого кровопролития. Потом от боевых рядов готов отделился всадник – как оказалось, перебежчик из римской армии по имени Кокка. Приблизившись к фронту имперцев, он стал вызывать вражеских воинов на единоборство. Ему навстречу выехал один из телохранителей Нарсеса Анзала. Кокка помчался на него, намереваясь поразить его копьем, но Анзала избежал лобового столкновения, внезапно повернув своего коня в сторону, а затем нанес обескураженному Кокке смертельный удар копьем в бок. Римские ряды огласил радостный победный крик, но битва не начиналась – Тотила затягивал время, дожидаясь подхода 2 тысяч готских всадников. Он привлек внимание римлян тем, что скакал между рядами своих войск, выделывая занимательные фигуры джигитовки, надеясь тем самым произвести впечатление на солдат противника, зачаровать их красочным зрелищем и удержать как можно дольше от вступления в бой. «На нем, – по словам Прокопия, – было надето оружие, богато разукрашенное золотом; украшения его перевязей на шлеме и на копье были пурпурные; развеваясь, они производили удивительное впечатление истинно царского наряда… Он пускал коня скакать по кругу… Во время этой скачки он пускал в воздух копье, и, схватив это еще дрожащее в воздухе копье, он с большим искусством часто перекидывал из одной руки в другую; он с гордостью показывал свое искусство, то откидываясь назад, то раскачиваясь и склоняясь на ту и на другую сторону… Всем этим он затянул время до позднего утра»[20], до подхода подкрепления, после чего по его приказу готы позавтракали. По приказу Нарсеса подчиненные ему воины также подкрепились закуской и вином, оставаясь в боевых порядках. Фланги Нарсес приказал перестроить, загнув их в виде полумесяца.

Тотила приказал готам ради молниеносности нападения действовать исключительно копьями, не прибегая к стрелам и другому оружию, в то время как имперцы могли сражаться и мечами, и копьями, и луками. Готские всадники стремительным галопом бросились на врага в центре его фронта. Против них стояла глубоко эшелонированная вражеская пехота. Ее первые ряды были порваны готскими всадниками, а затем те увязли, поражаемые и справа, и слева стрелами, чему немало способствовал отданный перед самым сражением приказ Нарсеса загнуть боевые ряды в виде полумесяца. Наконец готские кавалеристы, неся тяжелые потери, дрогнули и отступили под напором противника, а затем их отступление превратилось в беспорядочное бегство. Из-за этой их беспорядочности готская пехота не смогла расступиться и пропустить их, но сама оказалась вовлеченной в отступление и бегство. 6 тысяч готов полегло на поле боя в Тагине и вокруг него.   

Среди беглецов был и король, который с таким блеском гарцевал на глазах у врагов перед началом битвы. Его сопровождало всего пять человек, среди которых был и некий Скипуар. Преследовавшие их имперцы не знали, что гонятся они за самим королем. В числе преследователей был гепид по имени Асбад. И когда он уже замахнулся копьем, чтобы поразить неизвестного ему противника в спину, «один готский юноша, из дома Тотилы… громко крикнул: “Что ты, собака, так стремишься убить своего господина?!” Но в это время Асбад уже изо всех сил вонзил копье в Тотилу, но сам, пораженный в ногу Скипуаром, тут и остался. Остался убитым и Скипуар, пораженный кем-то из преследующих»[21]. Прекратив погоню, имперцы унесли с собой раненого Асбада. Смертельно раненый Тотила был еще жив. Оставшиеся невредимыми телохранители, проскакав около 15 километров, остановились в местечке Капри, они пытались лечить короля, но тщетно. Вскоре он умер.

Окровавленные одежды Тотилы и его шлем, украшенный драгоценными камнями, были доставлены Нарсесу, а тот послал их в Константинополь.

Прокопий рассказывает и иную, не особенно правдоподобную версию обстоятельств, сопровождавших смертельную рану и кончину Тотилы, согласно которой он был ранен стрелой в разгар сражения, потихоньку, не замеченным, ускакал, истекая кровью, в сопровождении нескольких человек, в местечко Капри и там скончался. Могилу Тотилы показала римлянам, желавшим удостовериться в его смерти, одна из готских женщин. Могилу раскопали, останки короля были освидетельствованы и снова преданы земле, но «его окровавленные одежды и шлем, украшенный драгоценными камнями… были, – по словам Иоанна Малалы, – доставлены Нарзесу, который послал их в Константинополь, где они были положены к ногам императора как видимое доказательство того, что врага, который так долго бросал вызов его власти, больше нет»[22]. Шел август 552 года.

Одержав победу в решающем сражении, лишив противника короля, Нарсес уже не нуждался в столь многочисленном войске, которое он привел в Италию. Особое беспокойство вызывали у него лангобарды, которые творили неслыханные грабежи, убивали мирных жителей, поджигали их дома, насиловали девиц и замужних жен без разбора, тем самым вызывая соответствующие чувства у жителей страны, обращая их ропот на всю армию и саму имперскую власть. Нарсес щедро вознаградил лангобардов за их ратные труды и отправил к себе домой, на территорию Богемии, за пределы империи, в сопровождении регулярных частей под командованием Валериана и своего племянника Дамиана, чтобы удерживать разнузданных варваров от дальнейших грабежей и насилия.

Между тем готы, оправившись от поражения, отступили в Транспаданию и, остановившись близ города Тицина, где в тайных кладах хранились деньги и сокровища королевской казны, избрали там себе нового короля по имени Теия. Это был племянник павшего Тотилы – юноша исключительной храбрости. Новый король на средства, извлеченные из хранилища в Тицине, попытался нанять франков, вооруженные силы которых находились поблизости, в Венетской области и в предгорьях Альп, но эта его попытка не увенчалась успехом.

Нарсес, направив отряд под командованием Валериана держать караул на берегу Падуса, двинул основные силы армии на юг, на Рим, захватывая по пути следования крепости и города, в которых размещались готские гарнизоны: Перузию, Сполето, Нарни. Готы, находившиеся внутри стен Вечного города, защищались отчаянно. Их последним оплотом стал мавзолей Адриана, но после ожесточенного сопротивления пал и мавзолей. Его защитники сдались в обмен на обещание сохранить им жизнь и свободу. «Это был, – по словам Прокопия, – 26-й год единодержавного правления Юстиниана. Так Рим в пятый раз был взят в правление этого государя, и Нарзес тотчас послал императору ключи от ворот Рима»[23].

Между тем в Кампании, где еще держались готы, в их власти находились в качестве заложников римские сенаторы, и вот, узнав о падении Рима, готы, пришедшие в ярость от поражения, всех их перебили. Собранные из разных городов Тотилой 300 юношей из знатных семей, «которых он считал наиболее красивыми», были им переправлены в Транспаданию, и Теия, «найдя их там, велел всех их убить»[24]. В Таренте Рагнарис, командовавший местным готским гарнизоном, умертвил 50 римских воинов, которые были направлены туда во время его переговоров с имперским военачальником в Апулии Пакурием. Затем он вывел из Тарента своих воинов для сражения с войсками Пакурия и в этом сражении потерпел поражение, потерял большую часть отряда, но сам остался жив и бежал в Ахеронтиду.

Вторым, кроме Тицина, городом, где хранились сокровища готов, были Кумы в Кампании, а тамошним гарнизоном командовал брат Теии Алигерн. Нарсес приказал отряду под командованием Иоанна, сына Виталиана, осадить Кумы. На выручку сокровищ Теия повел основные силы своего войска на юг. Ему наперерез двинул имперскую армию Нарсес.

«Всякий раз, как он [Теия] видел, что его щит весь утыкан брошенными в него копьями, он, передав его кому-нибудь из своих щитоносцев, брал себе другой…»

Решающее сражение между имперцами и готами состоялось у подножия Везувия, вблизи Неаполитанского залива, как замечает Ф. Грегоровиус, «в красивейшей местности мира, на могиле погибших городов»[25]. Войска Теии уступали противнику не только воинской выучкой, но и числом, и дрались они с отчаянной храбростью обреченных. Особенный героизм обнаружил в битве король. По описанию этой битвы у Прокопия, «Теия был на глазах у всех, держа перед собою щит; c грозно поднятым копьем он с небольшой кучкой своих близких стоял впереди фаланги… Римляне… одни издали бросали в него дротики, другие старались поразить его копьем. Теия, закрывшись щитом, принимал на него все удары копий и, внезапно нападая на врагов, многих из них убил. Всякий раз, как он видел, что его щит весь утыкан брошенными в него копьями, он, передав его кому-нибудь из своих щитоносцев, брал себе другой. Сражаясь так, он провел целую треть дня. К этому времени в его щит вонзилось двенадцать копий, и он уже не мог им двигать, как он хотел… Он как бы прирос к земле со своим щитом, убивая правой рукой, отбиваясь левой и громко выкрикивая имя своего щитоносца. Он явился к нему, неся щит, и Теия быстро сменил на него свой, отягченный копьями. И тут на один момент, очень короткий, у него открылась грудь, и… именно в этот момент он был поражен ударом дротика и в ту же минуту умер. Воткнув его голову на шест и высоко подняв ее, некоторые из римлян стали ходить вдоль того и другого войска, показывая его римлянам, чтобы придать им еще большую храбрость, готам – чтобы те, придя в отчаяние, прекратили войну»[26].

Финальная битва византийцев с готами при Везувии, 552 г.     

Но и лишившись короля, готы продолжали битву. Сражение длилось с утра до ночи, не остановилось и в ночную пору и заняло еще целый день с раннего утра до позднего вечера. Когда все почти готы были перебиты, оставшиеся в живых вступили в переговоры с Нарсесом, выразив желание покинуть Италию. И тот согласился с этим предложением. Шел март 553 года. У историка Рима Ф. Грегоровиуса гибель народа остготов у подножия Везувия вызвала горестные и пафосные ламентации: «Геройский народ нашел здесь свою смерть; еще и теперь нам кажется ужасной эта гибель готов, и только истинно трагическое величие ее примиряет нас с нею. Готы бились с беспримерным мужеством… 60 лет существовало государство Теодориха; в эпоху окончательного распадения римского мира… готы, как герои, превосходили доблестями выродившихся латинян и выполнили великую задачу: они спасли и оберегли древнюю культуру римлян от варваров. Готы относились с благоговением к политическим традициям империи, и за время владычества готов другого государственного порядка не было, кроме того, который вытекает из римских установлений. Сами готы находились в непримиримом противоречии с отжившими формами государственного устройства, с национальностью и религией итальянцев; внести новые, живые силы в древние формы готы не могли и потому должны были погибнуть»[27].

Финал размышлений историка находится в очевидном противоречии с пафосом зачина этого плача. При самом искреннем уважении готскими королями, особенно самим великим основателем государства Теодорихом, римских политических и культурных традиций, при очевидном стремлении готской аристократии ужиться с местным населением, при том, что установленный готами режим правления был несравненно более мягким и человечным, чем беспощадно деспотическое правление вандалов в Африке, арианская ересь составила, однако, и в Италии непреодолимое препятствие к полной конвергенции завоевателей с покоренным ими православным народом. Радикально изменить ситуацию могло лишь их обращение, которое, однако, не успело состояться из-за преждевременной гибели самого народа, который успел внести свою лепту в долгий и не ими начатый процесс варваризации Италии.

Между тем уничтожением остготского королевства борьба империи за полную интеграцию Италии не прекратилась. В разных городах, на севере и юге страны, в том числе и в таких крупных центрах, как Верона и Кумы, застряли готские гарнизоны. В самостоятельную игру в Италии вступила третья сила, которая ранее не пожелала стать на одну из противоборствующих сторон. Это были франки. Ранее, при Тотиле, их король Теодоберт овладел большей частью Венетской области, Коттийских Альп и Лигурии. По словам Прокопия Кесарийского, «использовав то обстоятельство, что римляне и готы были заняты войной… франки без всякой для себя опасности завладели сами теми местами, из-за которых шла война. Во власти готов осталось в Венетской области только немного маленьких городков, а у римлян – прибрежная область; всё же остальное подчинили себе франки».

После смерти Теодоберта Тотила пытался заключить союзнический договор с его сыном и преемником Теодебальдом. Его послы просили юного короля «не презирать их, притесняемых римлянами, но предпринять в союзе с ними войну и оказать поддержку соседнему и дружественному народу, который в противном случае стоит перед угрозой окончательной гибели»[28], но Теодебальд, по совету правивших его именем родственников и сановников, уклонился от предлагаемого ему союзничества. Правда, когда посланцы императора, в свою очередь, напомнили Теодебальду о том, что франки связаны с империей договором, не позволяющим им претендовать на земли Италии, тот высокомерно ответил, что у Константинополя нет права вмешиваться в отношения между франками и готами и что север Италии входит в сферу интересов Франкского королевства.

Когда же готы были разбиты и их последний король Теия погиб, зависевшие от франков алеманны под предводительством своих герцогов братьев Левтариса и Бутулина, которые, как и подвластный им народ алеманнов, оставались язычниками, с согласия Теодебальда вторглись в Италию. С 75 тысячами соплеменников, к которым присоединились и франки, стремившиеся к военным приключениям, они перешли через Альпийские перевалы и форсировали Падус. Тем временем Нарсес продолжал зачищать Тоскану от присутствия в ее городах готских гарнизонов, на стороне которых нередко были и горожане, которые, пережив ужасы затянувшейся войны за господство в Италии, не хотели уже видеть в имперских войсках своих освободителей и сражались бок о бок с готами, а иногда сами защищали свои города. И все же войска Нарсеса легко овладели Флоренцией, Центумцеллами, Волатеррой, Пизой, защитники которых вынуждены были капитулировать из-за очевидного превосходства противника.

Осложнение случилось при взятии Лукки. Не желая сдавать город и уверенные в том, что вскоре к ним на выручку подойдут алеманны и франки, горожане заключили договор с Нарсесом, что они впустят в город его войска, если в течение 30 дней к ним не подоспеет помощь. При этом они выдали заложников. Когда же условленный срок прошел, помощь не пришла, но лукканцы не сдали город, то приближенные Нарсеса посоветовали ему умертвить заложников, он же, не желая избыточного кровопролития, придумал нечто лучшее. Он, по словам Агафия, «вывел их на середину одного за другим со связанными за спиной руками, с опущенными вниз головами. В таком жалком состоянии он показал их горожанам, угрожая немедленно убить, если условия договора не будут выполнены. У заложников же сзади от шеи и вдоль спины были привешены короткие доски, покрытые кожей, – чтобы враг не заметил этого издали. Когда жители Лукки не подчинились и теперь, он приказал немедленно обезглавить всех по порядку. Оруженосцы, выхватив мечи, поражали с величайшей силой, как бы желая отрубить головы. Удар, однако, падал на дерево и оставлял их невредимыми. Но они, как им было приказано, стремглав падали на землю, бились по ней в конвульсиях и притворялись умирающими»[29]. Увидев это зрелище, жители города, среди которых были родственники заложников, предались стенаниям. Их матери, жены и дочери, разрывая свои одежды и царапая лица, подбегали к передним укреплениям, чтобы их можно было лучше слышать противнику, и проклинали Нарсеса. Но неожиданно Нарсес, обращаясь к ним, сказал: «Разве не вы причиной их гибели… Но… если вы желаете вернуться к благоразумию и подтвердить самим делом договор, то не получите никакого вреда. Ибо и заложники ваши оживут, а если откажетесь, то вам нужно будет оплакивать не только их, но и самих себя»[30]. Расчет Нарсеса на то, что резкая смена впечатлений и чувств – от горя и отчаяния к надежде, – которую вызовет такой спектакль, побудит горожан, особенно близких родственников заложников, не способных уже контролировать себя, стремиться к тому, чтобы любой ценой сохранить жизнь обреченных, и что этому порыву не смогут уже противодействовать более мужественные горожане, оказался верным. Город был сдан, а заложники освобождены и вернулись в свои ликовавшие от счастья семьи, превозносившие милосердие и человеколюбие Нарсеса.

Но вскоре после этого имперским войскам нанесен был чувствительный урон. Отряд герулов во главе со своим вождем Фулкарисом, входивший в состав римской армии, не имея соответствующего приказа от Нарсеса, решил на свой страх и риск напасть на алеманнов и франков Бутулина, овладевших Пармой. Нападение закончилось катастрофой: сражение у стен пармского амфитеатра, где устроена была засада, закончилась гибелью одних герулов и беспорядочным бегством других. Сам Фулкарис отбивался от вражеских воинов до последнего издыхания и «пал, уже борясь со смертью, рухнув на щит, пораженный топором в голову»[31]. Орудием его гибели была, вероятно, знаменитая франциска – боевой топор франков, которым можно было рубиться и который можно было также метать в сторону врага, поражая его на расстоянии.

Нарсес прибег к хитрому приему: он приказал своим воинам, повернув назад, беспорядочно отступать, как будто они охвачены паникой и бегут.

Одержав победу под Пармой, варвары затем понесли поражение от Нарсеса под Равенной. В этой битве Нарсес прибег к приему, который, по словам Агафия, заимствован был им у гуннов. Он приказал своему войску, «повернув назад, беспорядочно отступать, как будто они охвачены паникой и бегут»[32]. Преследуя впавших в мнимую панику римлян, алеманны и франки разрушили свои боевые порядки. «Когда же варвары оказались рассеянными по равнине и удалены от леса на значительное расстояние, тогда внезапно по сигналу, данному Нарзесом, римляне, повернув лошадей, бросились на своих преследователей и начали гнать назад беспощадно и истреблять приведенных в замешательство неожиданностью»[33].

Резиденция Нарсеса устроена была в портовом пригороде Равенны Класисе, и вот туда к нему совершенно неожиданно прибыл брат последнего короля остготов Алигерн, владевший Кумами. Когда алеманны вторглись в Италию, он раздумывал, чью сторону взять. Он понял, что, хотя Левтарис и Бутулин выдают себя за союзников готов, действуют они не в их интересах и что в случае их победы готы, оставшиеся в Италии, будут порабощены наряду с италийцами. Поэтому он решил: раз уж готы не смогли удержать Италию в своей власти, «пусть ею владеют ее старые хозяева». Встретившись с Нарсесом, он передал ему ключи от города, за что полководец «обещал отдарить» его «большими благами»[34].

Между тем полчища варваров, вступив в Кампанию, разделились: Левтарис повел свою часть войска вдоль Адриатического моря, а Бутулин – по западному побережью Апеннинского полуострова, через Кампанию и Луканию в Брутий. Рим, куда перебралась ставка Нарсеса, они обошли стороной. Стремительно продвигаясь на юг, алеманны захватывали встречавшиеся им на пути города, не задерживаясь там, где им оказывали сопротивление. Захваченные города, а также деревни и виллы они предавали грабежу и пожарам, разрушали и грабили церкви, убивали взрослых мужчин, насиловали женщин, уводили их вместе с детьми как добычу. Они, по словам Агафия, «кровью орошали святыни и оскверняли посевы, так как везде были разбросаны непогребенные трупы»[35]. Ф. Грегоровиус сравнил этот их разбойничий поход с «переселением саранчи или крыс в жаркие страны»[36].

Дойдя до Отранта в начале лета 554 года, Левтарис, насытившийся убийствами и грабежами, решил возвращаться назад с перегруженными добычей обозами. Но обратный путь оказался для него гибельным. В Пиценской провинции, на крутом морском берегу его полчища попали в засаду, которую им устроили гунны, или булгары, под командованием Артабана и Улдаха, состоявшие в римских войсках. Одних алеманнов гунны разили мечами, других сбрасывали со скалистого берега в пучину, третьих принудили к бегству. Оставленные без присмотра в пылу сражения, пленники разбежались, утрачена была большая часть добычи. Поражение повергло алеманнов в скорбь, главным образом из-за потери награбленного – получалось, что их ратный труд был напрасным, не принес им пользу.

Но на этом несчастья их не прекратились. Когда они дошли до Венетской области, их поразила чума. «Сам вождь, – писал Агафий, – представил яркое доказательство, что его постигла божественная кара. Он оказался в беспрерывном движении, испуская тяжелые вопли. То он падал на землю головой ниц, то на один, то на другой бок, выпуская изо рта обильную пену. Глаза стали страшными и отвратительным образом перекошенными. Несчастный дошел до такого безумия, что не удержался от кусания собственных членов тела. Кусал зубами руки и, разрывая тело, пожирал его наподобие животного, проливая кровь. Таким образом… понемногу слабея, он погиб жалким образом… Эпидемия… не уменьшалась, пока не погибли все… Некоторые были сильно разбиты параличом, другие страдали от головной боли, третьи от сумасшествия»[37]. В родную Германию никто из них не вернулся.

«Никто из германцев не возвратился в отечество, за исключением пяти человек, ускользнувших каким-то образом…»

Варвары под командованием Бутулина сразились с армией Нарсеса осенью 554 года на берегу Вультурны. В этой битве 30 тысячам варваров противостоял корпус Нарсеса, насчитывавший около 11 тысяч воинов. Хотя германцы не уступали противнику храбростью, но на стороне римлян была дисциплина, продуманная организация, профессиональная боевая выучка, лучшее вооружение и полководческий гений командующего. По описанию Агафия Миринейского, алеманы «не знают панцирей и поножей. Большинство из них не защищает головы. Немногие сражаются, надевая шлемы. С голой грудью и спиной, они ходят только в штанах, льняных или кожаных. Лошадьми не пользуются, за исключением весьма немногих. Меч у них висит на бедре, а щит с левой стороны. Они пользуются не луками, стрелами и другими метательными орудиями, а обоюдоострыми секирами и ангонами»[38] – копьями. Перед сражением Нарсес предпринял меры, чтобы прервать коммуникации, через которые врага снабжали продовольствием близлежащие поселения. Несколько возов с сеном, предназначенным для фуража лошадей, было сожжено. Все это заставило Бутулина начать битву немедленно, без предварительной подготовки. Между тем боевые ряды римлян выстроены были с высоким оперативным искусством: по флангам Нарсес поместил конницу, а в центре фронта поставил глубоко эшелонированную пехоту. Германцы выстроились клином – свиньей, но, атаковав противника в центре, они несли большие потери от вражеских лучников, обрушивших на них тучи смертоносных стрел. Когда атака варваров захлебнулась, с флангов по ним ударила римская кавалерия, после чего ряды противника были смяты и расстроены и началось его истребление. «Всадники, сомкнув фланги, окружили их и отрезали отступление. Те, кто избежал мечей, настигаемые преследователями, бросались в реку, где тонули и погибали… Сам вождь Бутулин и все его войско были истреблены поголовно… И никто из германцев не возвратился в отечество, за исключением пяти человек, ускользнувших каким-то образом»[39].

Уничтожение их подобно было тому избиению, которому подверглись другие германские племена – кимвров и тевтонов, семью веками ранее, во времена полководца Мария. Новый Марий, который к тому времени приблизился к 80-летнему рубежу, вернулся в Рим, приветствуемый ликованием выживших жителей древней столицы. Его воспринимали теперь иначе, чем после победы над готами, с которыми римляне и иные италики научились уживаться и которым многие из них сочувствовали в их противостоянии империи. Бесчеловечная жестокость алеманнов, разорявших Италию и безжалостно истреблявших ее жителей, внушала римлянам ужас и отвращение. В Нарсесе народ Италии видел своего освободителя. «Граждане и воины, – по словам Агафия, – водили хороводы и устраивали праздники»[40].

Нарсес В 554 году великому полководцу устроена была в Риме торжественная встреча, подобная былым триумфам. Выполненными для этих торжеств надписями Рим прославлял полководца, который своей энергией и стратегическим искусством сумел «согнуть суровые души готов»[41]. Немногие выжившие сенаторы, по-старинному одетые в тоги, приветствовали полководца у городских ворот. Нарсес в сопровождении своих соратников прошествовал на Капитолий. «Торжественное шествие увенчанного лаврами Нарзеса свидетельствовало о победе в Италии над германскими народами… Под скипетром императора Византии, – пишет Грегоровиус, – снова восстановлялось единство Римской империи»[42]. Это была также еще одна победа, одержанная Кафолической Церковью над арианством и язычеством.

Исполненный благодарности Богу за одержанные с Его помощью победы, старец, немощный телом, но сильный духом, отправился поклониться святым мощам в базилику Петра, где его приветствовало духовенство Рима и пригородов. Между тем его воины, уставшие от войны, получив щедрые вознаграждения за воинские труды и подвиги, спешили насладиться благами мира, не избегая и греховных утех – пьянства и разврата. Правителя Италии это огорчало и беспокоило, и, как пишет знаменитый историк Рима, «полный смирения вождь, привыкший все свои победы приписывать молитве… созвал свои войска, убеждал их блюсти умеренность и благочестие и потребовал, чтобы они обуздали свое влечение к распутству непрерывными военными упражнениями»[43].

Войну предстояло завершить еще одной операцией. На юге Италии, в городе Кампсе, оставался еще готский гарнизон числом 7 тысяч воинов, которым командовал Рагнарис, имевший гуннское происхождение. Во время опустошительного вторжения алеманнов он действовал заодно с ними. Кампс был осажден имперскими войсками. Понимая безнадежность сопротивления, Рагнарис, однако, попытался выторговать у Нарсеса благоприятные для себя условия сдачи. Военачальники встретились в условленном месте, но переговоры не дали результатов, и вот, возвращаясь в город, Рагнарис в гневе пустил стрелу в Нарсеса. Ни он, ни кто другой от этого выстрела не пострадал, но телохранители Нарсеса ответили на эту выходку градом стрел, и вероломный гунн получил смертельную рану. Оставшись без начальника, готы капитулировали; единственное, о чем они просили, – сохранить им жизнь, и Нарсес легко обещал это. Взятые в плен, они были отосланы в Константинополь.

В 556 году, после ранней смерти короля Теодебальда, при Хлотаре два франкских полководца вторглись в имперские владения в Италии, дошли до реки Атезис, где были остановлены и разбиты войсками Нарсеса. На этом война за реинтеграцию Италии была завершена. На севере страны оставалось, правда, два важных города, где засели готы, – Брисциа и Верона, но военные действия против них не велись. Эти города Нарсес подчинил позже, уже только в 563 году. Нарсес занимал должность префекта Италии и магистра militum этой страны до конца жизни императора Юстиниана, а также в первые годы правления Юстина II, пока не был им отозван в Константинополь в 567 году, где и скончался семь лет спустя, прожив на этой земле 95 лет. По тем, а впрочем, и по нашим, временам это было редкое долголетие.

В результате войны Остготское королевство было окончательно разгромлено и уничтожено. Его ядро – Италия – была возвращена под власть Римского императора. Правда, владения остготов за пределами Италии, входившие ранее в состав Италийской префектуры, – Реция, Норик и Паннония, – утраченные готами, остались во власти разноплеменных варваров.

Победа над готами, алеманнами и франками дорого обошлась имперской казне, но гораздо более дорогую цену заплатила за нее Италия. За время войн, которые вели там Велисарий и Нарсес, население страны убавилось не менее чем на одну треть, едва превышая в конце 550-х годов 3 миллиона. Демографическая ситуация в стране отброшена была ко временам едва ли не доисторическим. Число жителей Рима сократилось в несколько раз и насчитывало уже не более 40 тысяч. Многие города лежали в руинах. Хозяйство страны было разорено. Народ нищенствовал. Сенаторское сословие радикально поредело, и значение Римского сената, уже и ранее, несмотря на его формально имперский статус, ставшего органом городского управления, резко уменьшилось и по части исполнения им муниципальных функций, зато вырос и укрепился авторитет Римского епископа. Возвышению авторитета Римской кафедры немало способствовал Пелагий, который взошел на нее после смерти крайне не популярного папы Вигилия в 555 году, в отсутствие которого он долго управлял Римской Церковью в архидиаконском сане.

Юстиниан, заботясь о восстановлении истерзанной войнами Италии, издал специально посвященный этой стране эдикт – «Прагматическую санкцию».

Император Юстиниан в заботе о восстановлении отвоеванной Италии, о ее выходе из тяжелого демографического и экономического кризиса, об устроении в ней правильной и эффективной администрации 13 августа 554 года издал специально посвященную этой стране «Прагматическую санкцию» – эдикт из 27 глав. В «Санкции» провозглашалась правомерность и обязательная сила за актами, которые были изданы готскими королями из династии Амалов, включая также и те, что принадлежали Теодату, но всё, что было узаконено в правление тирана, или узурпатора, Тотилы, объявлялось незаконным и подлежащим отмене. На этом основании бывшим собственникам, в том числе сенаторам, а также церквям возвращалось конфискованное у них при Тотиле имущество, включая земельные владения и рабов. Имущество эмигрантов, покинувших свои города или свою страну в правление тирана, подлежало возврату, а до тех пор, пока они не вернулись, объявлялось неприкосновенным и требующим охраны. Владения готов либо возвращались их прежним собственникам, либо переходили в муниципальную собственность.

Особое внимание в «Прагматической санкции» уделялось правовому режиму в отвоеванной Италии. Все законодательные акты, издававшиеся в Константинополе и носившие общеимперский характер, в полной мере распространяли свое действие и на Италию. Территория страны составила префектуру, но эта префектура восстанавливалась не в прежних своих границах, когда она включала Африку, Сицилию, Сардинию, Корсику, а также территорию центрально-европейских провинций Реции, Норика, Паннонии, а на Балканах – Истрии и Далмации. Отвоеванная у вандалов Африка составила самостоятельную провинцию, в которую были включены острова Центрального и Западного Средиземноморья, а центрально-европейские провинции оставались за пределами империи, так что новая префектура Италии примерно совпадала с современным Итальянским государством – без островов, но с Истрией и частью Далмации.

В Италии вводился принцип разделения гражданской и военной администрации, так что страна была поделена на военные округа во главе с дуксами (duxes), подчинявшимися магистру армии (militum), а в гражданском отношении – на провинции под началом президов, подчиненных префекту претория. И сделано это было в то время, когда в грекоязычной части империи во многих провинциях осуществлена была реформа обратного направления, нацеленная на соединение военной и гражданской власти в одном лице и в одном учреждении. За этим стоит подчеркнуто реставраторский характер западной политики императора: Италию, насколько это было возможно, возвращали в то состояние, в котором она находилась до ее захвата варварами, а в ту пору и со времен Диоклетиана и святого Константина как раз и соблюдался принцип разделения гражданских и военных властей. Лишь временно, пока страна не пришла в успокоение, и президы, и дуксы подчинялись ее правителю Нарсесу, имевшему высшую военную и гражданскую власть.

В Италии, как и на всей территории империи, муниципальное управление, согласно «Прагматической санкции», осуществлялось куриями, при том что должность куриала воспринималась давно не как привилегия, но как обременительная обязанность, поскольку отягощена была ответственностью куриалов перед казной своим личным имуществом, так что охотников занимать куриальные должности находилось мало и они закреплялись в порядке наследственной повинности, похожей на наследственные повинности колонов перед частными землевладельцами. Комментируя такой порядок, Ф.И. Успенский писал: «Из новелл Юстиниана видно, что курия сделалась предметом ненависти, куриалы охотно спускают за бесценок имущество, чтобы не оставлять курии законной четверти из своего состояния, избегают законных браков, чтобы не оставить потомства в курии. Правительство видело только одно средство поддержать это учреждение – в принудительных мерах… Прежде владелец мог самовольно распоряжаться тремя четвертями своего имущества, Юстиниан ограничил это право одной четвертью, всё же остальное переходило в куриальную собственность. Некоторые роды проступков карались зачислением виновного в курию»[44]. Властные полномочия курии были ограничены. Реальной властью в муниципиях, в том числе и судебной, обладали не куриалы, а своего рода коронные чиновники – дефенсоры, или кураторы, которые в своих должностях утверждались по представлению президов и префекта императором.

Епископы становились самыми властными городскими сановниками. Так проложен был путь к светской власти епископов в Италии и других частях Европы.

Существенная новация Юстиниановского законодательства – в предоставлении значительных полномочий в делах муниципального управления епископам, которым дано было право иметь решающее слово при назначении кураторов, дефенсоров, судей (iudices), влиять на выборы куриалов, требовать от тех и других ежегодного отчета об их деятельности, контролировать бюджетные поступления и расходы и, естественно, наблюдать за общественной нравственностью, в надлежащих случаях прибегая к административным мерам полицейского характера. По существу дела епископы становились самыми властными городскими сановниками, не будучи по статусу ни куриалами, ни имперскими чиновниками. Так проложен был путь к светской власти епископов в Италии, а впоследствии – к образованию церковных государств средневековой Италии и Германии. Епископу Рима были предоставлены властные полномочия в области гражданского управления, распространявшиеся на всю префектуру: 19-й главой «Прагматической санкции» ему и Римскому сенату предписывалось «установить меру и вес для всех провинций Италии»[45].

Юстиниан постарался восстановить престиж Римского сената, несмотря на то, что он давно уже превратился по существу дела в муниципальный, а не имперский орган, хотя и наделенный репрезентативными привилегиями. Число сенаторов за время войн с готами сократилось радикально, и император произвел в сенаторское достоинство многих лиц, не принадлежавших по своему происхождению к старинной аристократии. Юстиниан также, по словам Ф. Грегоровиуса, «предоставил сенаторам полную свободу оставаться всюду, где они пожелают, и не препятствовал им ни уходить в их опустошенные имения в провинциях Италии, ни перекочевывать ко двору в Константинополь, что естественным образом предпочли сделать многие из сенаторов»[46].

Ряд положений «Прагматической санкции» нацелен на восстановление былого, довоенного благополучия Рима. В ней предусматривалось восстановление анноны – раздачи продовольствия бедным гражданам, реконструкция общественных сооружений, разрушенных или поврежденных в ходе боевых действий и пожаров, выплата гонораров профессорам средних и высших школ, хотя, вероятно, выполнение некоторых из этих мер превышало ресурсы имперской и городской казны, и они остались в области благопожеланий. И всё же в Рим вернулась мирная жизнь, и вместе с нею – скромное благополучие.