Галереи души

Он водил его от картины к картине. Он говорил увлеченно и без остановки. Об искусстве он мог говорить часами. Он жил искусством. А его спутник, по-видимому, нет. В Третьяковку он согласился пойти по соображениям вежливости — и теперь с трудом удерживался от зевоты. Не удержался: зевнул сладко и протяжно, когда остановка перед очередным холстом затянулась особенно надолго, а бурлящий поток описаний и комментариев как будто подхватил его своими водами и на этих же водах укачал. Он слушал о том, как художник тонко передал ощущение робкого утреннего света, осторожно заглядывающего в лесную чащобу за стволы могучих деревьев и в глубины оврагов. О том, как выстроена композиция, какими приемами мастер вводит зрителя в пространство утреннего леса. О том, что картина написана в соавторстве. И о многом-многом другом. Он слушал и не слышал, потому что картина перед его глазами ему была знакома. Не только ему — всем, пожалуй, знакома. А раз так, то к чему столько подробностей? Зевок. «Это же три медведя! Я со школы помню! Пойдем дальше».

Утро в сосновом лесу. Художники: Иван Шишкин, Константин Савицкий. 1889 г.

Удивительно, для одного человека произведение Шишкина — целая вселенная, для другого — три медведя. Четвертого даже не заметил. Так бывает и с внутренним миром христианина. Один, заглядывая в себя, способен различить тонкие движения души и духа, борьбу помыслов, требования плоти, грехи крупные вкупе с мелкими. Другой видит все тех же мишек, т. е. не обращает внимание, где в его душе свет, а где тьма, где в его глазе бревна, а где сучки. За грехи же почитает лишь самые крупные проступки. И то не все.

Искусствоведами можем мы не быть, но искусными христианами быть обязаны. Именно искусными, потому что это дело всей нашей жизни, это наша основная специальность, в этом мы должны преуспеть, от этого зависит наша жизнь вечная.

Христианин должен профессионально разбираться в двух вопросах. Во-первых, «что есть воля Божия, благая, угодная и совершенная» (Рим. 12:2), как поступать в соответствии с этой волей. Другими словами, как облечься в нового человека и какой образ жизни при этом полагается, какие дела праведности приличны (Еф. 4:24). Во-вторых, что есть мерзость пред Господом, как отложить ветхого человека и удалить от себя всякий «запинающий нас грех» (Евр. 12:1).

Поговорим о втором. Что такое грех? Что принести на исповедь? О чем сокрушаться и проливать слезы? От чего отгребаться, бегать, с чем бороться? Занявшись этими вопросами всерьез и вплотную, христианин обнаружит, что тремя мишками дело не ограничивается. Самый общий путь распознания греха пролегает от точки «этого нельзя делать» до точки «этого нельзя не делать». Новоначальный христианин заостряет свое внимание в первую очередь на «отрицательных» заповедях и в их нарушении справедливо видит грех. Но постепенно и заповеди блаженств начинают звучать в его сердце призывом. Он вдруг понимает, что это всё не про каких-то других блаженных, а про него самого. Он, именно он, должен стать блаженным — и если таковым не становится, то грешит. Черпая из глубин молитвы «Отче наш», он учится видеть свои грехи, как долги неисполненного призвания.

Эх, казалось всего три медведя, а тут…

Набив изрядное количество духовных шишек, набравшись опыта, христианин все лучше понимает, почему грешить не следует. Он осознает, что грехи подобны пятнам грязи на одеянии души и взывает к Богу вместе с пророком Давидом: «Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега» (Пс. 50:9). Его покаяние — возвращение блудного сына в отчий дом, где грязная, пропахшая свиньями одежда сжигается, а чистая одевается (Лк. 15:22). Он понимает, что в небрачной одежде пир грядущего царствия будет для него закрыт (Мф. 22:13). Он знает, что на белоснежном, парадном костюме неуместны и крупицы грязи.

Вот и в игре света и тени разбираемся потихонечку…

Грехи он начинает подмечать, как острые осколки, рассыпанные по жизненному пути дьяволом. Прежде он топтался по ним, словно обезумев, не осознавая вреда. Теперь же, приходя в «ум Христов» (1Кор. 2:16), старательно обходит их стороной, а те духовные раны и струпья, которые приобрел прежде, не надеясь на самолечение, показывает Небесному Врачу.

Вот колючие сучки…

Движение к Богу прекратилось? Молитва «не идет»? Возможно, ты уперся в стену, отделяющую тебя от Бога, закрывающую от Его Света. Не сам ли ты собирал ее из кирпичиков своих грешков и бревен грехов? Не сам ли воздвиг вокруг себя темницу? Исповедание есть просьба к Господу, чтобы Он это «средостение» разрушил (Еф. 2:14).

Вот и могучие стволы…

Со временем абстрактное слово «грехопадение» наполняется смыслом. Грех, как замаскированную охотничью яму, нужно распознать издалека, чтобы вовремя свернуть на другую тропку. Грех — это еще и болото, не желающее отпускать своего гостя, затягивающее все глубже. Если уж оказался в яме, в болоте, то «из глубины» (Пс. 129:1) взывай к Богу — у Него одного избавление.

Вот и овраги…

Христианину грех становится ненавистен, как рабство (Ин. 8:34). Содеянный грех тяжким грузом лежит на сердце, неудобоносимым бременем придавливает к земле, не позволяя и шагу ступить, мешая двигаться к Богу. Раскаиваясь, мы просим Господа снять с нас оковы, освободить от греховного груза и с радостью желаем заменить его на бремя Христово, благое и легкое (Мф. 11:13).

А вот и соавторство…

А ведь и само слово «грех» — говорящее. Точнее, его греческий аналог «ἁμαρτία», который переводится как «промах», «непопадание в цель». Да и русскому уху несложно уловить схожесть таких слов, как «грех», «огрех», «погрешность». Значит, грехом является всё то, что уводит нас от духовной цели, т. е. от соединения с Богом, от наследия жизни вечной, от правильного результата своего бытия.

Вот и многое, многое другое…

Надеюсь, эти рассуждения помогут христианам немного сориентироваться — а дальше дело за нами. В галереях своей души мы призваны стать не зевающими экскурсантами, а увлеченными специалистами, которые рано или поздно принесут свои «Третьяковки» в дар. Только уже не Москве, а небесному граду Новому Иерусалиму.