Тиражи, мода – и глубокие образы

Современному церковному искусству приходится отвечать на множество вопросов и вызовов. Среди вопросов – те, что, например, касаются, богословия образа; среди вызовов – такие: святые образы порой превращаются в эффектные сувениры, а храмы иногда расписывают люди, негативно настроенные по отношению к Церкви.

В своей новой книге «Образы и Образ» протоиерей Николай Чернышев – иконописец, член Патриаршей искусствоведческой комиссии со времени ее основания, – отвечает на многие важные вопросы. После выхода книги мы поговорили с отцом Николаем о том, почему сегодня икону, церковное искусство перестали порой ценить даже церковные люди, почему иконописцам не стоит считать себя жителями неведомого града Китежа, и о многом другом.

Протоиерей Николай Чернышев

«Нас окружают не уникальные произведения, а копии, сделанные машиной»

– За время новой истории в жизни Церкви многое изменилось, иконописные школы выпускают специалистов, храмы расписываются, но при этом церковное искусство, кажется, стало менее ценным не только внешним, но и самим церковным людям. Почему даже сами православные порой не ценят икону, не считают явлением, важным?

– Когда Церковь только начала восстанавливаться, иконописание, появление новой иконы воспринималось как нечто исключительное. И, в силу своей исключительности и редкости, больше ценилось. К художникам-иконописцам тех лет нередко обращались с вопросом: «Как вы можете охарактеризовать современную иконопись?» И одна иконописец ответила так: «Сейчас рано что-то говорить, вот когда творчество церковных художников станет океаном, тогда можно будет попробовать ответить». Огромный океан возник удивительно быстро, и сейчас мы имеем множество иконописных школ, разнообразных церковных художников, работающих в разных жанрах – «станковой» иконы, миниатюры, – занимающихся созданием иконостасов и настенных росписей, мозаики. Появляются новые технологии, изучаются древние.

Но, да, порой нет чуткого, бережного, благоговейного отношения к иконе. Во-первых, потому, что, как я уже сказал, различные произведения церковного искусства стали повсеместными, перестали быть чем-то редким, необычным.

И раньше, до революции, тоже было множество иконописных школ, мастерских, разнообразных художников и, соответственно, создаваемых ими произведений церковного искусства. Но не было технического тиражирования, обесценивающего любое произведение, – это относится и к иконе, и к картине, и к музыкальному произведению. Как только тысячами и миллионами экземпляров появляются репродукции, пластинки – произведение перестает восприниматься уникальным. Мы живем в такое время, какого раньше никогда не было: нас окружают по большей части не уникальные произведения, а копии, сделанные машиной. А внимательно всмотревшись и вслушавшись, можно всегда отличить – живой голос или запись, подлинник или репродукция.

Роспись протоиерея Николая Чернышева

– Может быть, тиражирование как раз и следствие того, что в Церкви не все и не всегда ценят икону? Она порой воспринимается как нечто дополнительное, вроде дизайна: в доме стены принято покрывать обоями, в храме – росписями…

– К сожалению, во многом ушло из Церкви понятие об иконе как о вероучительном предмете, как о стороне Православия, которая необходима для понимания, осознания нашей веры, что в том числе отличает ее от других христианских верований.

Но ведь изначально один из важных, главных смыслов иконы – являть верующим образ Царствия Небесного. Кроме того – научать, показывать те истины, о которых повествует слово. Потому над образом, как и над словом, необходимо размышлять, поучаться. Если людям это неинтересно, то это говорит об общем упадке культуры, в том числе и в церковном обществе. Мы видим стремление к упрощению во всем.

Мы забываем, что изначально один из главных смыслов иконы – научать, показывать те истины, о которых повествует слово

Хуже всего, когда люди не хотят слышать не только об иконе, но и о Христе: им кажется это скучным. Поэтому иконы Христа, Божией Матери чаще рассматриваются с декоративной стороны, а не с той точки зрения, насколько точно явлен образ Божий, образ Матери Божией.

Но, слава Богу, все, о чем мы говорим, – не единственно существующее сегодня отношение к церковному искусству. Есть в Церкви люди, глубоко интересующиеся и понимающие икону, есть священники, разбирающиеся в церковном изобразительном искусстве, есть хорошие художники.

Спас Нерукотворный. Икона. Протоиерей Николай Чернышев – Создается также ощущение, что тогда, лет 30 назад, в церковном искусстве было гораздо меньше неверующих, случайных людей. Сегодня уже совсем не редкость, что церковным искусством занимается человек не только не изнутри культуры церковной, но и порой негативно относящийся к Церкви. Почему?

– Да, это, к сожалению, имеет место. И не только у нас. В Греции, у которой в древности привыкли многому хорошему учиться, сейчас иконы нередко заказывают в Китае – это дешево. Китайцы пишут основную часть, а греки потом лишь заканчивают работу.

У нас тоже немало людей, не очень сведущих, что такое икона, которые берутся за роспись храмов или создание мозаик. В древности иконописание было особым попечением архиерея (об этом есть указания в самых древнейших источниках), а не неким самочинным творчеством того или иного художника. Художник должен быть крещенным, верующим человеком – это было безусловно, просто не предполагалось других вариантов. Более того, были времена, когда приносили новую созданную икону архиерею и актом освящения иконы становилось то, что архиерей своей рукой ее подписывал. Когда времена изменились, изменилось и отношение к этому у церковных властей, часто цепочка от архиерея до того, кто будет работать над конкретной росписью, велика, а потому мы наблюдаем все больше и больше самочиния. И вернуться к тому, как было в древности, в сегодняшних реалиях уже трудно.

Рождество Христово. Роспись протоиерея Николая Чернышева – Вы пишете в книге: «Где нет красоты в ее в высшем понимании, там нет Бога»; отзвук этой красоты – эстетическое. Но если храм расписан, украшен мозаикой антиэстетически – разве там нет Бога? Но он же освящен, там совершается Литургия. Кстати, если вот из-за этого антиэстетического молиться тяжело внутренне, что делать, как быть? Вроде бы мы в храм приходим молиться, а не росписи рассматривать, а получается, что вот так…

– Литургия совершается – и это главное. Богослужение может совершаться где угодно – и в храме, наполненном золотом и драгоценными камнями, цветными лампочками и прочей иллюминацией, и в гараже, как это было в 1920-е годы в Европе, куда эмигрировали многие священники, даже в лагере, куда попадали арестованные верующие в годы репрессий.

Конечно, мы ходим в храм не любоваться на те или иные росписи или их отсутствие. Просто что-то содействует нашей молитве, а что-то противодействует ей. То же самое относится и к церковной архитектуре, и к церковному пению. То есть вопрос не в том, принципиально возможно ли молиться в храме, где на стенах – отвлекающее, пусть и очень техничное, или где некачественные росписи, а лишь в том, содействуют или не содействуют они молитве конкретного человека. И каждый человек выбирает для себя сам, где ему проще молиться. Если человек духовно, аскетически крепок, закален, его от молитвы ничто не отвлечет. Ну а для большинства верующих сегодня, к счастью, есть выбор.

Куда приводит современное искусство

– Говоря о своем приходе к вере через учебу на художественно-графическом факультете, вы пишете: «Мировое и отечественное художественное наследие – оно во многом христианское, во многом – православное. И, соприкасаясь с шедеврами, ты начинаешь размышлять о смысле тех форм, в которых они создавались, и об их содержании. Следующим шагом часто бывает движение к вере…» А вот современное искусство, в том числе церковное, может привести человека к вере?

– Я думаю, здесь действуют общие законы для всех времен. Художник создает свое произведение, вкладывает в него какие-то мысли, а зритель либо внутренне отзывается на это произведение, либо нет. Здесь двойная зависимость – и от качества того, что видит человек, и от его собственного восприятия. Одни и те же произведения, даже самые замечательные, могут очень по-разному влиять на разных людей. Поэтому кого-то может привести к вере и картина западноевропейского художника. Мы знаем, что первые шаги к вере могут начинаться с «Сикстинской Мадонны», да даже с «Черного квадрата», при встрече с природой, с интересными людьми, при взгляде из окна самолета сквозь облака на землю – можно задуматься о Создателе: «Дух дышит, где хочет» (Ин. 3: 8).

Пути Господни непостижимы, и первые шаги к вере могут начинаться даже с «Черного квадрата»

Но если раньше искусство все-таки было занято стремлением к гармонии, к тому, чтобы показать во всей красоте и полноте величие Божиего мира, то сейчас этим увлечена лишь некоторая часть современного искусства, а все остальные части – далеки от поиска красоты и гармонии, возможности точнее передать человека, его душу, вместо этого они заняты совершенно другим – отвержением красоты и поиском антигармонии. Но повторю свою мысль: пути Господни непостижимы, и даже через совсем, казалось бы, неподходящее для этой цели произведение человек может прийти к вере.

– Вы сказали, что и «Черный квадрат» может привести к вере. А как?

– Я привел этот пример как один из миллионов. Как происходит с конкретным человеком – не знаю. Но могу предполагать. Может быть, кто-то считает это произведение некоей завершающей точкой: если идти по пути разрушения гармонии, дальше ничего не будет – только тьма. А раз этот путь бесперспективен, ведет в тупик, надо искать иные пути, где «свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин. 1: 5). Как сказано в Апокалипсисе: «Се, творю все новое» (Откр. 21: 5). Чтобы нам увидеть новое небо и новою землю, нам нужно от чего-то отказаться, что-то завершить.

Апостол Павел. Роспись протоиерея Николая Чернышева – Вы не очень приветствуете тот язык, который появился в церковном искусстве под влиянием искусства западного. Разве им нельзя говорить о Боге? Вы же сейчас сказали, что можно прийти к вере, увидев «Сикстинскую Мадонну» Рафаэля.

– Дело в сравнениях. Давайте возьмем всю культуру гуманизма и культуру исихазма и сравним, в какой из них образы более совершенны в том смысле, что ярче, чище, светлее говорят нам о Боге, об отношениях человека и Бога, о соединении Бога и человека… Например, «Петр и Павел» Эль Греко – прекрасная картина глубокого, верующего испанского художника. Но сравните ее с изображением апостола Петра в росписи «Шествие праведных в рай» преподобного Андрея Рублева или с изображением апостола Павла на иконе из «Звенигородского чина» – и сразу станет понятно, где больше устремленности к Небесам.

Однажды Патриарх Алексий II сказал, что картина Мэла Гибсона «Страсти Христовы» – это сильный фильм, пусть будет и такое искусство, но для нас с вами (а дело происходило на Страстной седмице) важно быть на богослужении, чтобы нам о событиях Страстей Христовых рассказывали богослужебные тексты, песнопения, иконы, которые мы видим в храме; это может сказать нам больше, чем несомненно талантливый фильм Гибсона.

– Мне некоторые люди говорили, что после этого фильма как-то очевидно, зримо поняли, что Страдания Христа были настоящими, страшными, что Ему, Богу, было больно…

– Искусство по-разному воздействует на людей, и хорошо, что Мэл Гибсон снял такой фильм. Но в том-то и дело: ему показалось, что кроме как с помощью натурализма с его ужасом физических страданий ничем более на современного человека не воздействуешь, ничем его не проймешь. Хотя, на самом деле, подобное стремление к натурализму характерно вообще для Запада, вспомним, например, картины Грюневальда. Но есть в этом искусстве и другое: если бы Мэл Гибсон вспомнил «Снятие с Креста» Рембрандта, то увидел, что там речь не только о страшном событии, но и о том, что происходит в душах людей, участвующих в нем, как переживает Матерь Божия смерть Своего Сына, как переживают ее Иосиф и Никодим, Иоанн Богослов. И именно тем нам дорого подобное западное искусство, что раскрывает глубины человеческих сердец, а не только натуралистический ужас, который показывается в этом фильме.

Если бы мы вчитывались, вслушивались во все тексты и песнопения, которые звучат на Страстной седмице, да и в течение всей Постной Триоди, нам открывались бы глубина, красота и мудрость в понимании и проживании евангельской истории.

Без надевания масок

– Вы много говорите о том, что важно преодолевать барьеры национальных традиций, особенно при написании образов святых, близких нам по времени, обращаться ко всему наследию Византии. Но чаще же обращение бывает не как изучение и осмысление, а «сделаю, как в Каппадокии», «как на Балканах». Тогда в чем разница?

– Разница в мотивации: для чего человек изучает наследие Византии? Если это для него – желание следовать той или иной моде, тогда и получается карнавал, надевание масок: раньше я жил на Руси в XV веке, теперь буду на Балканах в XIV-м. Но долго это продолжаться не может, потому что подобный театр – не подлинное. Другое дело, если человек изучает, смотрит и старается не потерять себя самого, помнит, что он живет в XXI веке и перед написанной им иконой будут молиться его современники. Путь освоения всей глубины традиции – от катакомбной живописи и даже раньше, потому что художники, писавшие на стенах катакомб, смотрели и на фаюмские портреты, и на античные росписи, среди которых есть великие шедевры. Нам есть чему поучиться у дохристианских Древнего Египта, Древней Греции и Древнего Рима. Но только не надо ставить себе задачу переселиться в прошлое и считать себя жителем неведомого града Китежа – неважно, как это выражается: у одних это национализм в иконе, у других византинизм. В любом случае это не настоящее, а всего лишь игра.

Древнерусское искусство Третьяковской галереи

– А как работали древнерусские мастера?

– Это очень хорошо видно на примере экспозиции древнерусского искусства в Третьяковской галерее, где в первых залах – иконы домонгольского периода. Понятно, что их писали греки, приехавшие на Русь из Византии. Но ни одна из этих икон не повторяет того, что в это же время делалось в Константинополе и других областях Византийской империи. Оказавшись на Руси, они стали работать в чем-то иначе, а потому в их работах – и связь с византийской традицией, и оригинальность. Так потом работали и древнерусские мастера: они осваивали византийские традиции и в итоге создавали свои уникальные произведения, характерные для той или иной земли Древней Руси, – стали возникать Новгородская школа, Ростово-Суздальская, Псковская… Все они смотрели на иконопись греков, но в каждой школе – по-другому; не было слепого копирования.

– Вы пишете в книге, что процесс написания иконы – подвижен, вариативен во всех отношениях. Но почему же иконописцев, для которых обстоит все именно так, которые не боятся быть свободными в рамках традиции, – так мало?

– Сделать новый, свой собственный шаг – всегда страшно. И люди боятся его сделать, как будто Церковь запрещает это, хотя никогда иконописцам не запрещалось искать новые решения, новые стили. Просто нужно отдавать себе отчет, что очень долго отучали нас от иконы как таковой, поэтому освоение ее языка невозможно без копирования. И процесс освоения этого языка идет дольше, чем хотелось бы людям со стороны: от самых простых элементов человек движется к более сложным и только потом – к самой иконе во всей ее цельности. На это уходят иногда годы, а иногда десятилетия – у разных художников по-разному, – но это неизбежный процесс, и лучше, когда человек начинает с кропотливого изучения, а не с фантазий, не с желания сделать так, как ему хочется. Если не будет никакой иконописной школы, то вообще неизвестно, появится ли в иконе образ Божий или все ограничится фантазиями художника.

Если не будет никакой иконописной школы, то вообще неизвестно, появится ли в иконе образ Божий или все ограничится фантазиями художника

Так что лучше пусть иконописцы дольше копируют и не боятся презрительных насмешливых мнений со стороны критиков. Рано или поздно количество перейдет в качество, и, изучив глубину традиции, человек будет становиться свободнее и может решиться на новый шаг.

– Возвращаясь к разговору, что в церковном искусстве работают порой люди, далекие от Церкви… Они же даже со стилистической точки зрения не хотят изучать традицию и просто берут готовые системы росписей и переносят, не понимая, что и как. То есть здесь ожидать шага точно не приходится.

– Но ведь есть и по-настоящему глубокие церковные художники, в том числе молодые, которые только в начале пути. Так что нельзя говорить, что у нас только все плохо, как и нельзя сказать, увы, что все прекрасно. Многие негативные законы психологии искусства проявляются и здесь – как сделать проще, дешевле (а получить дороже) – и порой становятся определяющими, что сказывается на уровне создаваемых произведений. Это видно везде – и в кино, и в литературе… Логика этих людей такая: «Почему, если можно вложить мало, а заработать на этом больше, не делать этого? И оставьте ваши интеллигентские придирки!» А бывает, что толпа, общественное мнение или власть начинают руководить художником… Такие явления были всегда, об этом мы читаем и у Бальзака, и у Пушкина, и у Булгакова, и у других писателей разных стран и эпох. Но пугаться все же не стоит, даже если видим подобное и в церковном искусстве.

Распятие Господне. Автор росписи протоией Николай Чернышев Ведь всегда остается настоящее, подлинно христианское, православное отношение к иконе, к иконопочитанию и иконописанию. Но оно не массовое – «малое стадо» (Лк. 12: 32); так было всегда и в истории Церкви, и в истории искусств: множество художников, архитекторов, музыкантов, и среди них – единицы тех, кто составляет славу для искусства и для Церкви, кто стал настоящим подвижником на выбранном пути. И в каждую эпоху бывают взлеты, когда творят сразу несколько больших мастеров, и падения, когда кажется, что всё, конец, всё умерло. Вот сегодня можно услышать мысль, что искусство умерло, музыка, архитектура. Но, думаю, это просто этап, период, вслед за которым будет взлет, придут новые люди, а с ними новые возможности, новые идеи, как изображать то содержание, которое нам дает слово Божие, как переносить то, что есть в Библии, Евангелии, в трудах святых отцов, на доски, на стены храмов. Пути для новых поколений открыты, нельзя говорить, что все завершено, сформировано и ничего нового уже не скажешь. Ницше сказал, что «Бог умер». Но он забыл или не захотел добавить то, что знает любой христианин: Он потом воскрес, и мы живы этой реальностью.

– Сколько раз уже говорилось о недопустимом использовании иконных образов на магнитиках, ручках и так далее. Но ситуация не меняется; кажется, что подобного становится еще больше. Еще появились виртуальные изображения, которые массово рассылаются к праздникам, – переливающиеся, с глупыми стихами… Может, уже надо Церкви что-то делать?

– Это явление существует не только у нас. Все сведено на уровень сувениров – и на Востоке, и на Западе. Я видел на площади Святого Петра в Риме магазины наподобие наших «софринских», с сувенирами, только с западными святыми. Так, например, фигура преподобного Антония Падуанского помещена в стеклянную колбу, и если колбу потрясти, то сверху начинает сыпаться снежок – умилительный эффектный сувенир, и людям нравится.

И на Западе, и на Востоке – общее обмирщение, примитивизация… Тут никакими приказами и запретами ситуацию не изменить. Запреты будут только рождать подпольное производство сувениров, поскольку они востребованы. Общая культура должна в целом начать подниматься, и тогда ситуация может исправиться. Если люди начнут внимательно относиться к богослужению, к иконе, то им в голову не придет превращать иконные образы и в сувениры, и в амулеты-обереги, в языческие идолы, использовать эти образы как онлайн-открытку сомнительного художественного качества… А значит, нужно просвещать людей – и словом, и примером, и истинными образами. Надеюсь, на какие-то вопросы найдутся ответы и в моей книге «Образы и образ», первая часть которой посвящена дорогим для меня людям, а вторая – вопросам иконописания, проблемам современной иконы.

– Внутреннее духовное состояние в Церкви в конкретный исторический период сказывается на церковном искусстве или не зависит от него?

– Конечно, все взаимосвязано: ваш предыдущий вопрос и мой ответ – об этом же. В моем детстве в школьных учебниках истории в конце печатались репродукции картин художников тех периодов, которые рассматривались в учебнике, фотографии зданий, построенных в это время. Искусство всегда соответствует той или иной эпохе, уровню культуры, ее направленности. Кто-то сказал, что общее направление современной культуры, что проявляется и в церковной культуре, можно определить словом «глянец». К счастью, не вся наша церковная культура в плену у этого глянца.

С другой стороны, соответствие искусства действительности может быть вопреки ей: вопреки расколам, усобицам, интригам, лжи, мраку, унынию оно может отчетливее и светлее говорить о самом главном.

Вспомним эпоху преподобного Сергия Радонежского и преподобного Андрея Рублева. Борьба с внешним врагом, с татаро-монголами, внутренние нестроения… Но именно в это время, помня заветы своего учителя, в похвалу ему, Рублев пишет свою знаменитую «Троицу», чтобы, как написал Епифаний Премудрый, автор жития преподобного Сергия, «воззрением на Святую Троицу побеждался страх ненавистной розни мира сего».

– Какие современные иконографии кажутся вам недоработанными, неточными?

– Последняя статья в книге называется «О необходимости развития богословия образа». Я хотел бы услышать от богословов, от священноначалия конкретные ответы на вопрос, верно ли мы делаем, когда изображаем на иконе блаженную Матрону с закрытыми глазами. Что мы пишем – ее фотографический портрет? Тогда я могу понять, почему она с закрытыми глазами: вполне логично изображать так слепого человека. А икона – разве это тоже фотографический портрет? Разве она не несет какие-то другие функции, не говорит другим языком, не способна показать нам нечто другое, чем отображение мира сего? Если икона говорит нам о человеке, духовно зрячем, преображенном святостью, тогда как нужно изображать блаженную Матрону? И эти вопросы богословия образа – не только конкретного, который я привел как пример, а более глобально – должны обсуждаться на Соборах: какой образ подлинный, какой нет, какой можно назвать иконой, а какой нельзя.