О сожжённых деревнях

Женщина перед горящим домом. 18 августа 1941 г.

Амбар. А в нём не хлеб – живые люди.
Они молчат, предчувствуя беду.
Снаружи, за дубовой дверью, «судьи», –
Внутри сельчане приговора ждут.

Старик прикрыл полой шубейки внука,
Погладил по вихрастой голове...
А сердце сжала боль: такая мука –
Лишиться двух кормильцев-сыновей!

(Погибли в первый день войны, под Брестом).
Старуха-мать ушла за ними вслед.
На фронт, в медсёстры, подалась невестка –
Вестей не шлёт. Жива она иль нет?

Пообещал старик сберечь сыночка…
А что теперь?.. Согнали фрицы всех
Сельчан в амбар, подняв с постели ночью.
Здесь – липкий страх, а там, за дверью, – смех…

…Запахло керосином – подозренье
Ошпарило сознанье старика:
– Неужто же живьём…

Ещё мгновенье –
И сжалась в гневе крепкая рука.

Взметнулось пламя – закричали люди.
Стенаньями наполнился амбар…
На месте казни радовались «судьи»,
Приветствуя неистовый пожар.

А в нём горели дед и внук Матвейка…
Вознёсся к небу вопиющих глас.
Играет поминальную жалейка
О тех, кто принял муки в смертный час.

(Татьяна Овчинникова. Живое пламя)

Указатель на трассе М-9 «Балтия»

Белорусская деревня Хатынь стала одним из символов Великой Отечественной войны, олицетворявшим преступления фашизма. По всей великой Русской равнине, от Бреста до Москвы, таких сожжённых дотла деревень были сотни. Сегодня о них напоминают лишь надписи на памятных знаках, дорожные указатели и поклонные кресты.

Один из таких памятников стоит на 380-м километре федеральной трассы «Балтия», рядом с поворотом на древний русский город Торопец. Надпись на жёлтом информационном щите сообщает:

«ЗДЕСЬ карателями СС расстреляно более 500 мирных жителей и сожжено 14 деревень.
Люди! Помните о них.
Октябрь 1941 г.»

Жители Торопецкого и Западнодвинского районов Тверской области менее всего склонны к рассуждениям на тему «Как было бы здорово, если бы немцы победили». Всего четыре с половиной месяца продлилась здесь немецкая оккупация, но память о том времени жива здесь до сих пор:

«Первым делом они принялись выискивать коммунистов и евреев. Отправляли их за город (Торопец), в барак льнозавода. Туда же сгоняли всех, кто хоть в чем-то оказался ‟на подозрении”. Мужчин заставляли рыть ‟укрепления”. Потом подводили к вырытым ямам остальных и расстреливали. Детям на глазах у матерей перерезали вены, бросали в ямы ещё живых. И ещё живых зарывали»^[1].

«Детям на глазах у матерей перерезали вены, бросали в ямы ещё живых. И ещё живых зарывали»

От этих зверств до сожжённых деревень – один шаг!

На Нюрнберском процессе юрист Телфорд Тейлор произнёс следующую речь:

«Зверства, совершённые вооружёнными силами и другими организациями Третьего рейха на Востоке, были такими потрясающе чудовищными, что человеческий разум с трудом может их постичь…

Я думаю, анализ покажет, что это было не просто сумасшествие и жажда крови. Наоборот, налицо имелись метод и цель.

Эти зверства имели место в результате тщательно рассчитанных приказов и директив, изданных до или во время нападения на Советский Союз и представляющих собой последовательную логическую систему»^[2].

Немцы сжигают дом в Хатыни

Собственно – это ответ людям, которые считают, что сожжённые деревни были исключительно немецким ответом на действия партизан. Нацистские документы и директивы однозначно свидетельствуют: население оккупированных районов подлежало уничтожению! Не всех и не сразу, но это лишь вопрос времени.

Нацистские документы и директивы однозначно свидетельствуют: население оккупированных районов подлежало уничтожению

Ещё до войны, в 1940-м году, Гитлер чётко и предельно ясно обозначил задачу:

«Мы обязаны истреблять население, это входит в нашу миссию… Нам придется развить технику обезлюживания. Если меня спросят, что я подразумеваю под обезлюживанием, я отвечу, что имею в виду уничтожение целых расовых единиц. Именно это я и собираюсь проводить в жизнь, – грубо говоря, это моя задача. Природа жестока, следовательно, мы тоже имеем право быть жестокими. …Без сомнения, я имею право уничтожить миллионы людей низшей расы, которые размножаются, как черви»^[3].

Солдаты вермахта и их союзники лишь педантично выполняли план своего фюрера.

Если бы не было партизан, если бы наши части не сражались в окружении, если бы немцы смогли взять Москву – людей бы сжигали в печах, так, как это делали в Дахау и Бухенвальде!

Гитлеровцы в белорусской деревне

Нелюди в форме мышиного цвета пришли для того, чтобы убивать!

«Берите детей и уходите в лес! Сюда скоро придут каратели!» – так предупредил крестьян в деревне под Старой Торопой немецкий солдат, который, несмотря на пропаганду рейха, смог остаться человеком^[4].

Через дорогу от упомянутого жёлтого щита, у поворота на деревню Селяне, стоит памятник – символический остов печи с обугленным углом сожжённого дома. Он появился 7 мая 1995 года, в память жителей сел и деревень, сожженных и расстрелянных карателями во время оккупации западных районов Тверской (тогда – Калининской) области. На гранитной плите написано:

«Склони голову, путник.

Здесь была мирная советская деревня, одна из 42 деревень района, сожжённых 19–20 октября 1941 года.

Карательным отрядом фашистов уничтожено в те дни 518 наших земляков: детей, стариков, женщин…»^[5].

Женщина над останками близких на пепелище родного дома. Фото: А. Борисов / ТАСС

Как убивали деревню Селяне
(Рассказ Антиповой (Кудрявцевой) Анны Ивановны (1920 г.р.)):

«В то утро, 19 октября… Заторопилась я домой. По дороге встретила соседскую девочку: ‟Ой, тёть Ань, что-то стреляют!” Выстрелы действительно звучали учащённо, то глуше, то громче. ‟Снова, наверное, коров отбирают”.

Но чем дальше мы шли, почти бежали по деревне, тем яснее становилось: что-то не то. И увидели: факелами вспыхивают в деревне дом за домом.

Вбежала в свой дом. Отец засомневался: ‟Если уходить вот так, в чём есть, без тёплых вещей… Я мигом…”.

Миг стоил ему жизни – каратели встретили на придворке и расстреляли…

Мы его ждали за домом. Мимо нас пробежала соседка: ‟Чего ждёте-то? Бегите, расстреливают всех!”

Мать метнулась к дому: ‟Отец!” Навстречу звучали выстрелы, я за рукав потащила мать…

Деревню, ставшую костром, заволокло дымом. Видны были только мечущиеся фигуры; крики, стоны, рёв животных – раненых и горящих заживо; казалось, деревня, как живое существо, корчилась и стонала от боли…

Кто-то бежал неподалёку, кто-то падал.

От ужаса, невероятности, невозможности всего происходящего уже ни о чём не думалось, ноги двигались автоматически, и казалось, вот только достигнуть леса, и всё кончится, как страшный сон!

…Когда вбежали в лес, рядом раздался детский плач. Из-за кустов показалась невестка с детьми. Ребятишки стояли на снегу босиком…

Лесом мы отправились к деревне Семёновское, но Семёновское тоже горело. Как загнанные звери, крутились мы на клочке леса между деревьями.

Пошли в деревню Карпани, немцы побывали и там, но большинство жителей ушли в лес. Предупредила их девочка из деревни Семёновское, выскочившая от расстрела в окно в одном платье.

Немного позже, когда ещё не поутихли костры, фашисты сняли охрану с уничтоженной деревни, горстка спасшихся пришла на пепелище»^[6].

По воспоминаниям старожилов: «Деревню Селяне сжигали финны»^[7]. Дело в том, что в карательных акциях немцы предпочитали использовать полицаев и различные нацбатальоны^[8] под командованием офицеров СС. Это подтверждают и другие источники:

«Многие считают, что в основном среди них были рыжеволосые финны и румыны».^[9][10]

Финны-каратели «засветились» и в других областях:

«Грабеж и насилие над населением занятых немцами районов все более возрастают. Особенно бесчинствуют карательные отряды, состоящие главным образом из финнов», – сообщалось в донесении орловского УНКВД^[11].

В Великих Луках вспоминали:

«Отдельные части финнов – страшнее каратели, чем немцы»^[12].

Официально финские власти подобного участия в войне не признают, но свидетельств и рассекреченных документов ФСБ достаточно^[13].

Только в Селянах в тот день убили 120 человек.

«Не щадили никого – ни беременных, ни стариков, ни детей…

Одному старику удалось раненому выжить, пуля прошла сквозь горло, он упал в коридоре. Слышал, как расстреливали семью: жену, дочь и прибежавшую соседскую девочку…

Когда ушли каратели, он собрался с силами и вытащил из горящего дома трупы жены, дочери, соседской девочки.

…Группу детей отвели в окоп за домами, каратели бросили туда гранату, но одна девочка осталась жива…

В одной из семей дети были одни дома – четыре человека. Когда каратели начали расстреливать детей, мальчик лет семи… вскочил в печку и там в жару просидел, пока каратели не ушли… и так выжил»^[14].

Программа обезлюживания выполнялась и в других деревнях:

«В Страмоусове погибло 25 семей, людей расстреливали прямо в домах, а в соседнем Сувидове жителей всех 14 домов загнали в сарай и сожгли. Всего в этих двух деревнях убито 69 человек…

Утром 20 октября каратели появились в Щиброве…

Всех жителей выгнали из жилищ, будто бы на собрание, отделили мужчин от женщин. И расстреляли всех восьмерых мужчин, в том числе стариков. Затем полностью сожгли всю деревню…

В деревне Жарки каратели так же расстреляли всех мужчин – 11 человек – и подожгли дома…

К вечеру эсесовцы появились в Кокореве».

Здесь тоже было убито 11 мужчин и подожжено 22 дома. Пока расстреливали мужчин, женщинам с детьми удалось выбраться из запертого сарая и сбежать^[15].

Утром 21 октября каратели уничтожали деревню Овинище:

«12 мальчиков, 27 детей от четырёх лет и старше, женщин с малышами… Яковлевой Галине Дмитриевне палачи отрубили голову… Деревня оказалась буквально стёртой с лица земли. Погибло 76 человек»^[16].

Спастись удалось только трём женщинам.

Ещё два мальчика с вечера ушли в лес.

Они «…слышали стрельбу, крики, видели, как горит деревня. Когда все стихло, и они вернулись, то картина предстала страшная. На заборе висела девушка со следами издевательств. Трупы расстрелянных людей, следы пожарища…»^[17].

Далее каратели сожгли деревню Заборицу и убили 8 человек.

«В Лаврове эсесовцы расстреляли 14 взрослых мужчин и 19 мальчиков, а также двух женщин…

В Новоивановском… 9 мальчиков и одного мужчину…

В Кошкине… 11 человек…

В Васильево… 10 мужчин…

В Прошково… 9 мужчин…»^[18].

Собрав свою кровавую жертву, каратели переходили в другой район^[19].

Вот такие были «мерседесы и баварское пиво» при «новом порядке». Просыпаясь утром, люди не знали, переживут ли этот день, какие ещё ужасы им придётся испытать.

18 января 1942 года

«…фашистские каратели ворвались в деревню Кудино и стали выгонять людей из домов. Сюда же сгоняли жителей Заречья^[20].

Собрали всех у школы.

…Дарья хлопотала около малышей, двух сыновей, один из которых грудной, когда к ним ворвались каратели и приказали всем идти к школе… Дарья пыталась объяснить фашистам, что холодно, просила разрешить одеться. Долговязый фашист сказал: ‟Одеваться не надо, вам всем скоро будет жарко!”

…Подгоняемая конвоем, Дарья быстро шла по улице. Крещенский мороз был крепок, но она не чувствовала холода. Оберегала только груди, прикрывала их руками – не застудить бы, маленького кормить надо.

В деревне уже горело несколько домов. Тревога и страх все больше и больше овладевали женщиной. А когда далеко, там, на самом краю деревни, Дарья увидела свой дом, объятый дымом и пламенем, силы покинули её. Горел её дом, а в доме сыночки!

От горя и ужаса Дарья лишилась чувств и упала в снег. Каратель остановился, посмотрел на мертвенно-бледное лицо молодой женщины, безжизненно распластавшейся на снегу, подошел ближе, ударил её сапогом в живот. Женщина не подавала признаков жизни…

– Очнулась я от тепла, – рассказывает Дарья Селиверстовна… Рассказывает старая женщина и не может сдержать рыданий:

– Страху мы тогда натерпелись… Очнулась я – и сразу о детях. А мне говорят: здесь они! Односельчане подобрали меня и сыновей моих из огня спасли. А вот мужа, мужа моего – вместе со всеми у школы...

Всех, кто оказался у стены школы, фашисты расстреляли из пулемета на глазах односельчан. Потом облили горючей смесью стены, тела и подожгли.

Горела школа, горели те, кто только что был жив, горели 11 дворов деревни Кудино. Каратели никому не разрешали уходить от школы, и люди с немым ужасом смотрели это страшное зрелище.

Но вот один из расстрелянных, уже объятый пламенем, пошевелился, приподнялся на руках. Стоящие впереди ахнули:

– Иван!

Лаврентьев был еще жив. Он со стоном обpaтился к женщине, которая ближе всех стояла к нему:

– Тётя Настя, ой, как жарко, тетя Настя, – просил он, – оттащи меня…

Женщина сделала несколько шагов к школе, но гитлеровцы бросились к ней и грубо оттолкнули назад, туда, где стояли подавленные горем и ужасом односельчане. Один из карателей подошел к Ивану и выстрелил ему в голову»^[21].

В тот день, увидев, как каратели начали окружать Кудино, несколько женщин смогли схватить детей и сбежать. Елена Сергеевна Калугина с пятилетнем сыночком Димой и Мария Сергеевна Юмина с двухлетним Аликом и девятилетним Серёжей, полураздетые, в сорокаградусный мороз бежали по лесу в деревню Цикорево.

«С тревогой смотрели женщины на зарево, которое колыхалось над их родной деревней. Болью в сердцах отзывались пулемётные очереди…

Боясь, что фашисты нагрянут и в Цикорево, как только стемнело, почти все женщины с детьми, через озеро, ушли в деревню Шалаи»^[22].

Там их приютила Анна Михеева:

« – Если эти супостаты сюда придут – всем одно будет, пошли ко мне в дом!

…разомлев в тепле, дети быстро уснули.

А матерям было не до сна, тревожились матери – не пришли бы каратели в Шалаи. Женщины лежали около своих детей, чутко прислушиваясь к тревожной тишине морозной январской ночи.

Было уже за полночь, когда они услышали у дома осторожные шаги. ‟Немцы!” – со стоном прошептала одна из женщин.

– Мы все так и окаменели от страха, не столько за себя, сколько за детишек, – вспоминает Елена Сергеевна Калугина.

Одна из женщин метнулась к окну. Через замерзшее стекло ничего нельзя было разглядеть, но было всё хорошо слышно.

И когда там, за окном, в морозной ночи, полной страха и тревог, женщина услышала русскую речь, она во весь голос, срывающийся на плач, закричала:

– Наши! Наши, родненькие пришли!»^[23]

В деревню входили передовые отряды 4-ой Ударной армии.

День Победы неотделим от Дня памяти и скорби. Проезжая дорогами нашей необъятной страны, найдите время остановиться у памятника тем, кто принял мученическую кончину, и тем, кто пал, защищая и освобождая Отечество.