Отец Иосиф Ярощук: «Мечтаю еще разок послужить и причаститься в алтаре…»

Протодиакон Иосиф Ярощук На все воля Божия, но, возможно, это наш последний разговор с отцом Иосифом Ярощуком – старейшим протодиаконом Русской Зарубежной Церкви в США. Его сын Илья недавно огорчил меня сообщением: «Папа умирает». Но за этим последовали совсем другие слова – полные веры и надежды: «Он верующий человек. Готовится к лучшей жизни. И готов делиться тем, что сейчас переживает». И я понял, что немедля хочу поговорить с человеком, который многое в жизни видел и знал многих подвижников Русской Церкви. Отцу Иосифу действительно есть чем поделиться.

Мы разговаривали целый час и уже несколько раз собирались заканчивать, но я продолжал задавать вопросы, и отец Иосиф покорно и искренне отвечал на них. А под занавес сказал: «Я рад, что вам было интересно. Только вы особенно не расписываете, а то и так меня в семинарии “святошей” называли. А я такой же грешный, как и остальные – может, даже больше всех. Как в молитве говорится: и первый из грешников есмь аз».

– Отец Иосиф, как вы себя чувствуете?

– Слава Богу, никаких болей нет. Самое главное, что меня сейчас мучает, это очень большое количество жидкости. За время лечения из меня выкачали уже 16 литров.

– Честно скажу, боюсь спрашивать вас о той ситуации, в которой вы сейчас находитесь. Что вы чувствуете, как ее переживаете?

Я знаю, что мы перейдем в лучшую жизнь, если заслужим и Господь простит нам грехи

– В духовном смысле у меня утешение. Бог посылает мне помощь – особенно когда Курская Коренная икона Божией Матери навестила меня на престольный праздник. Я готовлюсь постепенно. Я знаю, что мы перейдем в лучшую жизнь, если заслужим и Господь простит нам грехи.

А физически – больницы. Ну, удалили почку, потому что там был рак. Началось все с мочевого пузыря, где обнаружили раковые клетки. Сначала использовали мази, потом начали что-то вливать – и это помогло. Сам доктор удивился: по окончании курса лекарств я пришел к нему на прием, он даже перекрестился и сказал: «Боже мой!» Я даже испугался – думал, что там опять нашли? А врач говорит: «Это невероятно, у тебя все исчезло из мочевого пузыря».

Я обрадовался. Вернулся домой, на Рождество еще получилось немного послужить в церкви. А потом начало раздувать живот. Сын, Илюша, снова отвез в больницу. И там из меня сразу шесть литров жидкости выкачали, а через четыре дня – еще четыре литра. Перестала работать печень. Это мое физическое состояние.

Сколько Бог даст… А если будет ухудшение – на все воля Божия.

Протодиакон Иосиф Ярощук на Рождество Христово, 2024 г. – Вы рассказали, что вас посетила Курская икона. Это было утешение?

– Я вам расскажу правду. Во-первых, я убедился в том, что она особая, чудотворная. Говорят, она многим помогает. А я лежу на кровати, мучаюсь, смотрю на себя и думаю: «Ну вот, наверное, Бог не прощает грехи. То не так делал, это, то одно происходит, то другое. Вот, прогневал Господа за свою жизнь».

Но когда наш митрополит Николай (Ольховский) приехал к нам на престольный праздник, который я впервые в жизни пропустил, поскольку лежал в больнице, то привез Курскую икону. Когда он ее внес в комнату и я ее взял, у меня, как у ребенка, слезы так и полились! Я такую радость почувствовал, какой даже на Пасху никогда не было. Произошло что-то такое, что просто трудно описать.

Теперь, когда начинаются боли, я мысленно пою тропарь Курской иконе, и это меня утешает.

– Вы произнесли слово «тропарь», и я вспомнил, что когда вы тяжело болели коронавирусом несколько лет назад, то в больнице пели тропарь каким-то особым распевом. Помните это?

– Что помнил, то и пел. Во-первых, я всегда читаю «Помилуй меня, Боже». А так, «Богородице, Дево, радуйся», «Святый Боже» и другие молитвы, которые более или менее крепко знаю. Но тогда у меня рассеянность была очень сильная – такая, что не мог даже сконцентрироваться. Однако та ситуация мне помогла, я многое понял. Говорят, отдай свою жизнь Господу Иисусу Христу, и только на Него уповай. И я стал думать: а где я? Служил в церкви 50 лет, голос возносил, люди немножко хвалили, хотя мне самого себя слушать не нравилось.

Но все это прошло, Божия Матерь меня тогда освободила. И только теперь я сообразил, что нужно просто отдать свою жизнь в руки Божии.

– Вы тогда, после коронавируса, рассказывали, что вдруг духовным зрением увидели вокруг себя увидели много мусора и поняли, что это – ваши молитвы.

– Да. Когда я молился, то словно видел вокруг себя мусорные бачки. Я смотрел и думал: «Ой-ой-ой, это же все мои грехи!» Единственное, наверху доски как-то так сложились, и я видел крест. Это я пережил.

Кроме того, в голове мысленно проходила вся жизнь. Думал: «Вот, бедные люди. Если бы они знали, что происходит в моей душе, то, может, меньше хвалили бы меня и больше молились обо мне, грешном».

Но я все это пережил и сейчас очень-очень спокоен. Я знаю, что на том свете жизнь лучше, там радость, там любовь. Но нужно заслужить. Я готов. Дети у меня устроены, замечательные сыновья и дочь. Супруга, бедная, тоже молится, чтобы я еще остался с ней. Очевидно, Господь что-то еще имеет для меня, потому и держит здесь.

– Подскажите, как принять болезнь и вообще волю Божию?

Я не хочу сказать, что смерть меня не пугает: конечно, волнуюсь, и еще как! Но я знаю, что там – лучшая жизнь

– Это очень трудно. Я 50 лет отслужил диаконом и только сейчас стал задумываться: а где я был раньше, Кому молился? Какая-то дьявольская гордость внутри мешала принять Христа за Спасителя, за Сына Божия. А теперь Курская икона, когда приезжала ко мне, все забрала, и сейчас мне так спокойно. Я не хочу сказать, что смерть меня не пугает: конечно, волнуюсь, и еще как! Но я знаю, что там – лучшая жизнь. У меня с детства как-то было в уме, что нужно жизнь отдать не на себя. Да, делал хорошие дела, служил – но все-таки что-то было по возношению, что-то по гордости и тщеславию. Сейчас я посмотрел на все это и думаю: «Господи, прими Ты это, я старался всеми своими силами, как мне было дано. И я спокоен».

Все это занимает время. Духом не падайте, а просите, просите. Иногда Бог может испытывать годами. Мы-то можем думать: «О, помолюсь, со слезами и так далее, и все сразу придет». Да, иногда Господь пошлет умиление, ты что-то почувствуешь. Но требуется время и очень-очень много труда. Хотя Господь говорит: «Не бойтесь, Я ведь пролил за вас Свою Кровь, пришел вас спасти, особенно грешников». Но убедить себя в этом совсем нелегко.

– А у вас были такие случаи, когда молитва быстро приносила просимое, или, наоборот, возникало ощущение, что Господь забыл и не хочет выполнять просьбы?

– И то было, и другое. Еще когда я ребенком жил в Марокко, мой папа, очень верующий человек, как-то вкладывал эту веру в нас, детей. На праздники мы собирались за столом, а он всегда любил кого-то пригласить, чтобы вместе отметить. У него была такая любовь к ближнему. Я это запомнил и прочувствовал.

Кроме того, у нас тогда служил протоиерей Митрофан Зноско-Боровский, будущий владыка Митрофан. Он тоже оказал на меня влияние.

Но иногда бывало просто умиление, даже во время службы: например, батюшка читает Евангелие и в каком-то месте вдруг прослезится или даже заплачет. У меня тогда даже своеобразная борьба была, я думал, как этого избежать. Мне тогда много помог нынешний владыка Лука (Мурьянка), епископ Сиракузский, который уже много лет является насельником монастыря в Джорданвилле. Он говорил: «Не давай своим эмоциям взять верх». Я смотрел и думал: «Легко впасть в прелесть: о, моя молитва доходит, Бог отвечает, у меня слезы льются». Но в большинстве случаев я чувствовал: «Вот, ты стоишь, а сердце у тебя словно камень».

Я читаю много духовной литературы и знаю, что даже многие святые отцы на какое-то время отходили от веры, а потом возвращались. Тут самое главное не падать духом, а надеяться на Бога и просить, просить, просить – чтобы Он открыл эту радость.

Теперь я стал задумываться: а как святые – преподобные Серафим Саровский, Сергий Радонежский, другие – все это чувствовали? Они ведь все время жили в этой радости, жили для народа, для людей, а не для себя – навещали больных, помогали, ис-це-ля-ли, а сами продолжали болеть.

– Вы родились в советской Белоруссии, в Бресте, в войну. Вы ничего не помните из военного детства?

– Да, я родился в 1942 году. Но все это как-то выветрилось из моей памяти. Единственное, что вспоминается, уже в Германии, когда мимо проезжали американские военные джипы или русские автомобили, и я, как будто настоящий солдат, всегда выходил встречать их. Только у меня не было винтовки. Так дедушка вырезал мне такую винтовку из дерева, и я всегда стоял с нею и отдавал честь солдатам.

– Что из жизни вы вспоминаете сейчас с наибольшей радостью?

– То, что Бог мне послал супругу, она тоже верующая и выросла при церкви. Мы очень хорошо прожили и переносили все вместе – и продолжаем переносить, слава Богу. А особенная милость Божия в том, что Он послал нам замечательных детей: дочь и трех сыновей – таких богатырей. Да, они серьезно занимались спортом, и я сам это тоже любил. Но главное, у них как-то в самое сердце вошел страх Божий, и они живут церковной жизнью. Это очень утешительно и радостно.

Мне как-то с новой очевидностью открылось: человек создан для того, чтобы спасти свою душу

Конечно, в этом большую роль сыграл Свято-Троицкий монастырь в Джорданвилле. Мы всей семьей туда ездили на все праздники. Я любил все службы. Но то, что начал ощущать сейчас, – я это даже не могу сравнить ни с чем другим. Мне как-то с новой очевидностью открылось: человек создан для того, чтобы именно спасти свою душу.

– А есть что-то такое, что вам в жизни хотелось бы поменять?

– Конечно, бывали некоторые падения. Иногда случалось, может быть, что я к кому-то дерзко относился, кого-то обидел. Друзья-семинаристы любили меня поддразнить, на подушку подбрасывали записочки про прелесть, «святошей» называли. Меня это задевало. Как-то мы сидели с одним из них, и он спросил: «А что ты обо мне думаешь?» Я полагал, человек искренне хочет знать. Сказал правду, а получилось, что очень обидел его. Я тогда решил: «Лучше все держи в себе и никого не осуждай». Осуждение всем нам очень трудно принять, потому что мы очень крепко привязаны к миру.

Еще у меня была страсть к табаку – не мог от нее избавиться, даже когда стал диаконом. И выпить любил лишнюю рюмку, если собирались на какой-нибудь праздник. Были такие слабости, но теперь это выветрилось, и меня даже не тянет к этому. Больше скажу – просто стыдно.

Я даже думал: «Ну вот, скончаюсь, буду проходить мытарства, Ангел-Хранитель поведет, а бесы станут все время отвлекать. Дойду уже до ворот Царства Небесного, один шаг только останется. Бес протянет мне зажженную папиросу, а я потянусь за ней – и полечу вниз». Я этого страшно боялся.

Одно время мне думалось, что Господь решил, что я не так покаяние приношу. Но Божия Матерь дала мне понять: «Нет, Мой Сын пришел за вас всех, в том числе и за тебя, пролить Свою Кровь. Все прощается, только ты кайся и проси у Него помощи, и Он ее пошлет».

– Вы только что сказали, что и покуривали в юности, и даже выпивали. В общем, не были эдаким пай-мальчиком. А как для вас Церковь встала на первое место?

– Мой папа был очень верующий. В Белоруссии он даже был принят в какой-то монастырь, там вырос, научился читать, красиво петь, потом одно время управлял хором в Марокко. В папе я чувствовал любовь и веру в Церковь. С самого детства я прислуживал в храме и очень любил это делать.

Когда мы с мамой (уже после смерти отца) переехали в Нью-Йорк, в Бруклин, там был священник Иосиф Гринкевич, который нас приютил. Маме было очень трудно с нами, тремя детьми. Квартира стоила, кажется, 60 долларов в месяц, а она зарабатывала только 45. Тогда мы узнали, что в Джорданвилле есть Свято-Троицкий монастырь, и нас с братом Николаем отправили туда, чтобы мы там жили и учились в местной американской школе. В монастыре я нашел утешение. Я понял, что это мое место, если так можно сказать. Там учился, закончил семинарию и позднее служил.

Все было вокруг церкви, вся жизнь вокруг нее строилась. Когда мои собственные дети подросли, я старался тоже объяснить им, что это важно. К счастью, никто их них не увлекся ни табаком, ни наркотиками, все до сих продолжают жить при церкви. Все слава Богу как-то было.

– Вы родились в советской Белоруссии, но еще в войну родители увезли вас маленьким ребенком из страны, где вера преследовалась. Потом были Германия, Италия, Марокко, США. Как вам удалось сохранить православную веру, нашу русскую культуру и язык?

– Это было естественным. Мне как-то с самого начала нравилось все русское. Я читал Достоевского, Пушкина. Особенно же нравилась служба и пение в церкви. Я верил, что это мне поможет, что нужно бороться с гордостью, каяться в грехах.

Большую роль в воспитании меня как русского человека сыграл отец Киприан (Пыжов)

Большую роль в воспитании меня как русского человека сыграл отец Киприан (Пыжов) и Свято-Троицкий монастырь в целом. Я всегда брал туда с собой детей – особенно в первую неделю Великого поста, когда говеешь, и на Страстную.

Правда, потом прихожане нашего храма святого праведного Иоанна Кронштадтского в Ютике стали просить меня оставаться: «Отец Иосиф, вы уезжаете в Джорданвилль, где и так много диаконов, а нас здесь оставляете».

– Вы встречались со многими подвижниками Русской Церкви. Двоих уже упомянули – владыка Митрофан (Зноско-Боровский) и отец Киприан (Пыжов). С кем еще вас сводила жизнь?

– Был в Джорданвилле отец Гурий. Отец Пантелеимон (Нижник), отец Иосиф (Колос). Отец Иосиф у нас, наверное, был самый строгий. Он, например, не любил говорить, что мы встретимся потом. Всегда говорил: «Если Бог даст, увидимся».

Мне не хочется обижать нынешних монахов, но раньше братия была гораздо крепче в духовном и церковном смысле. Было больше дисциплины. Но время, как говорится, берет свое: уровень духовности стал слабеть.

– А почему, на ваш взгляд, так происходит? И как его, этот уровень, вернуть?

– Молиться Господу, просить Его. Все в Его руках.

– Вы встречались с подвижниками Джорданвилля. Чему вы там научились?

– Отец Киприан стал мне в духовном смысле отцом. Владыка Лавр (Шкурла) тоже очень высоко стоял для меня как архиерей. Владыка Аверкий (Таушев), который рукополагал меня в диакона, был очень большой молитвенник. Службы у него получались очень длинные, он их очень хорошо знал. Можно сказать, он был более строгим, мог и епитимью наложить.

Я не знаю, мне даже трудно выразить словами: как-то вся жизнь там сама сложилась. Если что-то серьезное происходит, я все время думаю: к кому обратиться, кто больше поможет? Да, есть друзья. А Кто за нас Кровь пролил? Иисус Христос! И я как-то больше всего прибегал к Нему. И Он благословлял меня.

– Ваш сын Илья рассказывал, отец Киприан однажды сказал ему с братьями положить 1000 поклонов…

– Да, он всех троих сыновей таким образом наказал. Видно, они что-то серьезное сделали. Но сами они мне об этом никогда не рассказывали, а я не расспрашивал. Это только между духовником и его чадами.

– А какую самую серьезную епитимью накладывали на вас?

– Однажды, еще будучи семинаристами, мы с братом Ирины, моей будущей жены, обманули отца Киприана, хотели в город поехать вечером. Он всегда ходил по комнатам, проверял, как люди молятся и готовятся ко сну. Мы же под одеяло наваляли одежду – словно лежим там. Когда батюшка зажег свет и все увидел, то вызвал нас и сказал: «Пусть каждый принесет мне прутья от деревьев». Мы принесли, и он с молитвой дал нам порку пару раз: чтобы больше так не обманывали.

– Урок пошел впрок?

– Урок был серьезный. Больше я такие вещи не делал. Желание обманывать как-то сразу ушло. Обманывать – это хуже всего.

– Почти полвека вы прослужили в церкви преподобного Иоанна Кронштадтского в Ютике. Даже вместе с детьми помогали отцу Киприану расписывать ее. Чем этот храм вас так притянул почти на всю жизнь, что в нем особенного?

– Я слыхал, что фундамент был заложен в честь святого Иоанна Рыльского. Но вообще собирались сделать храм в честь святого Иоанна Кронштадтского, поскольку была его канонизация. Я прочитал многое из его жития, и он мне очень понравился. К нему я обращался со всякими просьбами и всегда чувствовал отклик с его стороны. Не сразу, иногда требовалось время. А потом смотрю и думаю: ну вот, благодарю тебя, святой Иоанн Кронштадтский, что не оставляешь, не забываешь нас, грешных.

– У вас были истории о его чудесной помощи?

Я помню, как свт. Иоанн Сан-Францисский приезжал к нам в Ютику на прославление прав. Иоанна Кронштадтского

– Я помню, как святитель Иоанн Сан-Францисский приезжал к нам в Ютику на прославление праведного Иоанна. Был большой праздник. Его официально признали святым, и наш храм стал называться в его честь.

Владыка Лавр попросил меня заняться церковным фондом, и я работал там секретарем. В общем, как все так сложилась, такая любовь появилась к святому Иоанну.

– Вы и со святым Иоанном Шанхайским и Сан-Францисским общались?

– Да, он приезжал в монастырь в Джорданвилле. Однажды мы с братом Николаем шли, а он идет нам навстречу. Помню, я немного испугался: «Ой, он сейчас увидит меня, что я курящий». Хотел бочком мимо пройти. А владыка очень приветливо сам обратил на нас внимание: «О, это Иосиф и Николай! Слыхал про вас, что вы хорошие мальчики». Благословил и погладил по голове.

Это было самое близкое общение с ним. А так, когда он приезжал в монастырь, то в келью не шел и на ночь оставался в церкви. На меня это произвело сильное впечатление. Я понял, что и в наше время есть люди, которые вот так отдают свою жизнь Богу.

– Еще один подвижник, которого вы уже не раз упоминали в ходе нашего разговора, – это владыка Лавр. Как вы с ним общались? Это можно назвать дружбой, духовной близостью?

– У меня было большое уважение к нему как к архиерею. Он хорошо знал службу, был мягким в плане наказания, всегда старался воздерживаться от того, чтобы наложить епитимию. Конечно, мы не были с ним очень близки, но он очень хорошо относился ко мне. Например, брал меня с собой в поездки по миру. Я ездил с ним в Австралию, в Южную Америку. Таким образом он дал мне возможность познакомиться с другими странами, увидеть других людей, другую жизнь.

Владыку очень любили и очень хорошо принимали. Иногда я старался петь громче, и он не стеснялся, говорил мне: «Можешь немного потише? А то некоторые говорят, что ты служишь очень громко». Были такие моменты, и это мне стало хорошим уроком.

Владыка Лавр очень хорошо относился ко мне, любил нашу семью, мы всегда приглашали его в гости. Очень хороший и верующий человек. Конечно, архиерей и духовник.

– Вы полвека прослужили диаконом и протодиаконом. А почему не стали священником?

– Скажу откровенно: я чувствовал себя грешным. Очень боялся.

По какому случаю я принял диаконство? Брат моей супруги, Василий, который недавно скончался, в 1960-е годы попал во Вьетнам. Он как раз оказался в том месте, где их очень сильно бомбили. А меня в ту пору владыка Аверкий (Таушев) подталкивал к диаконству, все время спрашивал, когда я им стану. Тут я пришел к своему духовнику, отцу Киприану (Пыжову), и говорю: «Мне такая дерзновенная мысль пришла, что если я приму диаконский сан, то, может быть, Господь спасет Васю от этой войны». Отец Киприан ответил: «Тебе уже давно пора». Хотя прежде он мне никогда об этом не говорил.

После этого я пришел к владыке Аверкию, тот очень обрадовался и рукоположил. И Василий действительно всю эту войну перетерпел. Рассказывал потрясающие вещи, как снаряды падали, как американские солдаты сидели в бункерах. Он тогда очень похудел. И я думаю, это наложило отпечаток на его дальнейшую жизнь. Вася даже предупреждал свою жену: «Если ты придешь меня будить, то сначала просто заговори, потому что у меня может быть непредсказуемая реакция».

А священство… Я читаю святого Ефрема Сирина, и он избегал этого. А кто я такой?! Только лишний грех на себя буду брать.

Протодиакон Иосиф Ярощук с сыном Ильей и его семьей – Расскажите, как владыка Аверкий рукополагал вас в диакона.

– Деталей я уже не помню, но владыка хотел, чтобы я пошел по духовной линии. Многим почему-то нравился мой голос – когда я читал в церкви молитвы, шестопсалмие, пел.

– Владыка Аверкий отличался тем, что читал ну очень длинные проповеди, и люди порой просто сбегали с них. Вы тоже?

– Действительно, у него были длинные проповеди, но я ни разу не замечал повторений. Он прекрасно знал Священное Писание, и когда выходил на амвон – говорил, и говорил, и говорил. У каждого человека есть какой-то срок, сколько он может слушать. А когда это время выходит, внимание рассеивается. Даже святой Иоанн Златоуст сократил литургию Василия Великого.

Пока владыка Аверкий проповедовал, многие уставали, выходили из храма. Но я держался и слушал. Хотя и соглашусь: проповеди у него были длинноватыми.

– Неужели ни разу не сбегали?

– Я не помню, чтобы уходил с проповеди. Мне как-то нравилось быть в церкви, и я даже не знаю, как это объяснить. Иногда выходил во время длинной кафизмы – воздухом подышать.

– С кем еще из великих подвижников Церкви вы общались и чему у них научились?

– Тех, кого я упомянул, были самым близкими для меня. О! Еще был такой отец Сергий (Ромберг). Он был архимандритом и тоже очень сильно помог мне. Такой скромный батюшка. Иногда он меня воздерживал в служении, говорил, что не надо ничего придумывать: чем проще служишь, тем лучше, и не нужно никаких фокусов.

Монастырь для нас был как бы второй жизнью – после дома, школы и работы он сыграл очень большую роль в нашей семье

Был еще иеродиакон Мефодий (Ризан), который ко мне очень хорошо относился. Вообще, с братией Свято-Троицкого монастыря у меня складывались очень хорошие отношения. Монахи много помогли мне в воспитании детей, они их очень любили, и дети их любили и уважали. Монастырь для нас был как бы второй жизнью – после дома, школы и работы он сыграл очень большую роль в нашей семье.

– У вас есть мечта еще хотя бы раз послужить в церкви?

– Ой, с радостью, если бы Бог дал силы! Хотя бы просто посидеть, причаститься в алтаре. Это моя жизнь – Церковь.

– Эти ваши слова очень важные.

– Спасибо. Но вы больше не расспрашивайте, а то я такой болтун, что все вам расскажу вплоть до деталей. Не люблю скрывать. Но все же стараюсь избегать какого-то внимания, думаю: «Господь видит и знает, где я стою, что я делаю».

– Дай вам Бог, отец Иосиф, чтобы у вас еще были силы послужить в Церкви.

– Я надеюсь. Сейчас вроде окреп, а раньше не мог встать на ноги. Слава Богу, есть еще какое-то здоровье. Надеюсь, еще удастся хотя бы раз приехать в церковь, может, прочитать Евангелие, литию. Сказать «паки, паки» – и то буду рад. На все воля Божия.