Время размышлять

Фото Paco CT

Трудно представить, сколько мы тратим времени на дорогу! Прикину на скорую руку: 45 минут, как минимум, в один конец. Пусть 5 дней в неделю, итого в год — 16 полных суток. А за жизнь... Так ведь это — целая эпоха!

Когда я забываю книжку, я думаю. Или придумываю: как меня приглашают сниматься в фильме... А я отказываюсь... Или мысленно разговариваю с кем-нибудь — ведь так редко видимся с друзьями — рассказываю, объясняю. Кстати, взглянув так со стороны, пойму иногда истинную суть произошедшего события... Еще, бывает, сочиняю — такие вот заметки, к примеру.

А частенько — просто смотрю на людей. Особенно на тех, кто парами. Вот один рассказывает, слегка похваляясь, как он "гулял" вчера с приятелями, а она, с интересом поглядывая, активно смеется. Эпикриз: юноша показывает, какой он рубаха-парень (может, даже случайно встретились) — но так, на всякий случай, без продолжения. Девушка хочет понравиться — испытанным способом: "да, ты такой классный!"

Вот другие. Она что-то говорит, говорит, всем существом устремлена в его лицо, излучая тихий свет. Он рассеяно слушает, провожая глазами встречный эскалатор. Она ласково притянула к себе, он отстраненно поцеловал, тень улыбки скользнула... Девочка любит, любит. А он — чего ты ищешь, "светло ли тебе? тепло ли тебе? и не скучно ли в этом тепле?" Бери сейчас, цени сейчас, будь счастлив сейчас...

* * *

Наступила весна, оглянулась вокруг. Хочется быть красивой, нарядной, как бабочка, расправить крылья, улыбаться! Опять себя ругаю: с осени хотела заняться спортом, и что же... Решила купить себе обновку — и непременно красного цвета. Потому что солнышко на улице, а я — сине-зеленая после зимы. Ходила, ходила по магазинам. То размер не мой, то цена пугает. И ведь надобно — только красного... Так и пришла домой ни с чем. Голодная, уставшая. На что день потратила?

Всплывают в голове слова апостола Павла: "Всё мне позволительно, но не всё полезно. Всё мне позволительно, но ничто не должно обладать мною".

Вот на этапе отбора: это позволительно, а то полезно, — я всегда и застопориваюсь...

Я вечно хочу всё успеть. Дружить со всеми, работать, читать подвижников, печь яблочные пироги... Но мой день — не резиновый. И как бы мне ни хотелось в него всё вместить — не удаётся. Если я читаю духовную литературу — совсем не читаю художественную. Если что-нибудь пишу — вообще ничего не читаю, даже в транспорте. Если за неделю несколько раз забегаю в церковь, по особым дням — не остаётся времени для работы. Если много работаю — совсем мало молюсь. Если играю с детьми — ничего не успеваю по хозяйству. Если вплотную занимаюсь домашними делами, или работой, или молитвой — забрасываю своих подруг, они обижаются и "пропадают".

Где я только ни пыталась отыскать "новое" время! Подметаю пол и одновременно разговариваю по телефону. Мою посуду и читаю наизусть ребёнку стихи. Еду в метро и пишу эти заметки.

Сколько раз я обещала себе вставать на два часа раньше! Правда, до сих пор не могу понять — для чего: чтобы сделать утреннюю гимнастику и привести себя в порядок (из области весенних настроений), чтобы "посидеть" в Интернете (утренний тариф...) или чтобы спокойно, пока все спят, помолиться и сделать необходимую работу по дому...

* * *

Я постоянно ощущаю чувство вины...

Перед детьми — потому что мало провожу с ними времени. Перед иконами — потому что плохо молилась: невнимательно или поспешно. Дую на свечу, отхожу — и почему-то стыдно посмотреть им в глаза. И потом, в течение дня — взглядом наткнёшься — и отводишь. Почему, почему? Живу, вроде бы, как живётся, не плохо.

Но не так, как они...

Рубль-два нищему дам — стыдно. Пятёрку — стыдно. А десятку бабушке, после её благодарностей и причитаний радостных, уж и "спаси тебя, Господь" и "здоровья, всех благ тебе земных!" — вообще, так стыдно!

* * *

Ещё о чувстве вины. Такая уж психология — во всём винить себя. Даже если накричали, казалось бы с первого взгляда, совсем несправедливо, — всё равно, найдётся, в чём себя укорить. (Не лезла бы к человеку. Вечно ты со своим тимуровским характером, где надо и где не надо.)

На самом деле это легче, проще, чем мучаться в обиде. Терзать себя — вот ведь, должен человек извиниться! Дожидаться этого, придумывать свою реакцию: простить сразу или потянуть немного, чтобы неповадно было...

* * *

Зачем так много православной литературы? Есть же Библия, жития святых. Нет же — всё пишут и пишут: рассказы, публицистика, полемика. И что самое удивительное — читают и читают. Снова приходят, ищут что-то новенькое, листают, покупают...

Дело в том, что мы очень ленивы. Мы, как евангельский Пётр, тут же засыпаем, чуть только развеется первое умилительное впечатление от прочитанного. Чуть только Иисус отойдёт от нас, чтобы помолиться... Только что плакали, душа пела, говорили себе: нет! нужно жить иначе! — и верили, что сможем. И снова: пустой, глухой, холодный... Вот и нужны нам новые и новые впечатления всколыхнуть сердце, разбудить его.

Может, на этот раз оно дольше прободрствует.

* * *

Я не умею паломничать. Чувствую себя экскурсантом. Та-ак, купить путеводитель. Где тут что? Ой, эта часовня скоро закрывается, надо в неё успеть. Так, здесь очередь. Займём, а пока сбегаем в лавку, сувениров купим. О, как обидно, здесь такой же путеводитель на 15 рублей дешевле!

Стоп, ты где?

Зачем мы едем туда, зачем? Показывать фотографии, рассказывать? Просто знать потом внутренне, что ты там был?

Свято-Троицкая Сергиева Лавра. XV—XVI век. Стены, к которым в музеях запрещают прислоняться. Чтобы подольше сохранить. Для чего? Если прислониться нельзя, погреться, поплакать...
Здесь — можно.

Мне, взросшей на питерских соборах, вся эта богатейшая роспись ... ну, даже не знаю... В один храм зайдёшь, в другой, все эти образы льются на тебя, все святые буквально друг у друга на головах. Всё это красно, темно, красиво. Много-много всего, не знаешь, на чём задержать взор. Это наполняет, заполняет тебя...

Трудно, когда времени мало. Всё не охватить, не усвоить. Надо долго, надо стоять службу и молиться, два часа, три, и впитывать эти образы, эту красоту.

Стоишь в очереди, стоишь, как деревянный. Не сосредоточиться. Людей разглядываешь... Потом, вдруг — когда протяжно так, тоненько: "Преподобный отче Сергие, моли Бога о нас", — взыграет сердце.

А уж дальше — после акафиста, после двух слезинок у любой — какая под руку попалась — старинной иконы... После свечей этих бесплатных — за пожертвование: кто 50 рублей опустит, кто 50 копеек, — после монахов — удивительных, неведомых, потусторонних...

Уходишь — и как будто что-то оставляешь. И жалеешь: всё не так было, неправильно. И начинаешь прикидывать: как бы сюда снова выбраться.

Ухожу и возвращаюсь. Устали, дочка еле ноги волочит — но как будто резиночкой невидимой привязана... Не отпускает.

Аж до Питера растянулась резиночка эта.

* * *

В нашем храме я часто вижу одну пожилую женщину. Она чувствует себя здесь, как в гостях у очень старых, хороших друзей. И не потому, что всех знает или по-хозяйски мажет кисточкой подсвечник. Она обходит весь храм и разговаривает по очереди с каждой иконой — весело, радостно. Что говорит — не разобрать, но по тону как будто уговаривает: всё хорошо, правда? И ведь эта беда — на самом деле не беда, правда? И вот этот-то и тот-то исправятся, вы уж простите его, да и меня, грешную, хорошо? Всё будет хорошо, всё будет хорошо... Она не видит никого, знакомым приходится её окликать, повернется радостно, и снова — к "своим", дальше разговаривать. А потом поёт — громче всех — "тело Христово приимиите..."

Я завидую ей. Я не могу молиться, зная, что на меня кто-то смотрит. Хорошо на службе: все стоят спинами. Я отхожу подальше от знакомых... И когда нужно поклониться до земли — я это выполняю с удовольствием, но именно выполняю, просто как правило. Но не могу я в церкви (именно потому, что там люди вокруг), как мытарь, пасть на колени и взмолиться: "Господи, милостив буди мне, грешной!"

Хотя дома, в пустой комнате, такое, может, и бывает...

* * *

Я начала ходить в православную церковь, потому что мне было здесь тепло.

Я росла в такое время, когда уже не надо было ни ёрничать на тему религии, ни прописывать в "Крокодилах" верующих, ни доказывать научными методами торжество разума над "предрассудками". Подавляющее большинство населения страны Советов не помнило уже, не думало, не помышляло о Боге. Несуществование Бога было настолько естественно, настолько являлось азбучной истиной, что не требовало доказательств.

Никто за первые 20 лет моей жизни о церкви даже не заикался, ни в хорошем, ни в плохом смысле. Но какие-то стереотипы, по-видимому, были уже в крови... Образ лживого батюшки — откуда он во мне? — не знаю. Но был, не скрою. Я смотрела на него на службе, как бы заранее прощая его... Думала — мне он дорог хотя бы потому, что служит Богу. Что он делает и думает за порогом храма — не столь важно... Такое вот похвальное великодушие с моей стороны.

Потом меня пригласили работать в светский журнал. Я пошла спросить благословения у отца настоятеля нашего храма, который меня не очень-то и знал, я ему — просто одна из многих. Честно говоря, решилась не сразу. Это был первый случай, когда мне стало необходимо спросить совета у священника. Я была почти уверена, что он скажет: это греховная профессия, не надо тебе этим заниматься... Тут опять работали эти самые стереотипы, из крови.

Но мой батюшка, просветлев лицом, широким жестом перекрестил меня, сказал какие-то тёплые слова, удачи, мол, слава Богу за всё... В общем, я потом минут 15 стояла, обливаясь слезами, и только билось в сердце: Господи, прости, Господи, прости, Господи, прости.
И после, всегда, общаясь с тем или иным священником, я снова и снова поражалась, как в рекламе про Деда Мороза — они настоящие!

Он стоит с кисточкой в руке, чтобы помазывать освященным маслом — полчаса, час. Люди подходят и подходят, но "хвост" мало уменьшается. Кажется, что сейчас отвалится рука. Лицо уже ничего не выражает. Но снова — к тридцатому ли, трёхсотому — озаряется светом: "Здравствуйте! С праздником вас!" Это он знакомого увидел. Своего прихожанина.

* * *

Прежде, чем прийти в православную церковь, где я только не побывала! Разве что без адвентистов седьмого дня обошлось и свидетелей Иеговых, Бог миловал. И везде, где бы я ни была, то одно, то другое коробило. Не буду ополчаться ни на кого: ребята везде бывают хорошие, — но что-то, что-то, что-то не так. В этой игре наверняка — что-то не так, — поёт Гребенщиков.

А вера была. Жила внутри. Я читала Библию, а там написано: "и где трое соберутся во имя Мое, там Я стою среди них". Я молилась: Господи, Господи, помоги мне найти истинную Церковь... Сколько лет я ходила, неприкаянная, мимо православных храмов.

А всё стереотипы.

* * *

Я иду к эскалатору в толпе — медленно, апатично переставляя ноги. И вдруг приходит в голову мысль вокруг — десятки особей одного со мной вида. Такие же, как я; веселые, грустные, необычные, интересные, умные, гениальные. Я тесно прижата к ним, но упорно делаю вид, что приплюснута к стенкам на колесиках — задержать взгляд на чьем-то лице дольше секунды, улыбнуться без повода, поговорить эти пять минут, пока прижимаешься: "У вас все в порядке сегодня?" — сочтется невоспитанностью или, того хуже, странностью. А мы все твердим об одиночестве. Стоим в толпе из ста человек, и каждый думает — как он одинок...

Я в детстве никак не могла понять: почему незнакомые собачки, когда видят друг друга, всегда подбегают (хоть на секунду), обнюхивают, а потом — или хвостом виляют, или рычат.

А люди — как будто не замечают себе подобных…