Отец Дмитрий Смирнов: «Воевать за каждое сердце»

Протоиерей Дмитрий Смирнов

— Наш приход сложился постепенно. Он начал вырастать из прихожан Крестовоздвиженского храма в Алтуфьево, где я был третьим священником. Потом меня назначили в храм Митрофана Воронежского, и часть алтуфьевских прихожан, несколько десятков человек, стали закваской будущего прихода, в который влилась или, лучше сказать, в нем растворилась инициативная группа православных, хлопотавшая об открытии Митрофаниевского храма. В силу того, что мы уже через две недели начали богослужение на освященном иерейским чином престоле (еще по благословению Святейшего Патриарха Пимена, это был последний год его жизни), такая активность быстро собрала верующих окрестных жителей.

В течение года, хотя я служил еще один, храм быстро наполнился народом и в воскресенье не вмещал всех желающих. Тогда у нашего старосты, Василия Сергеевича, возникла мысль хлопотать об открытии большого соседнего храма Благовещения Пресвятой Богородицы, который расположен в километре. Господь нам помог, это было еще связано с ГКЧП, со сменой руководства в Министерстве обороны, и нам удалось довольно скоро буквально отбить Благовещенский храм у Военной академии Жуковского, которая использовала его как склад: и продовольственный, и каких-то металлических вещей. Как сейчас помню, алтарь использовался для склада красок.

После этого приход стал очень динамично расти. храм святителя Митрофана одним из первых открылся в Москве, поэтому народу, желающего ходить на службы, было огромное количество. Приходы наполнялись тогда мгновенно. Сейчас этот процесс уже замедлился и происходит ротация: кто-то из прихожан переходит в храмы, которые открываются у дома, кто-то остается навсегда и ездит даже из очень отдаленных районов Москвы. И потом стены, конечно, ограничивают рост прихода, поскольку не вмещают больше определенного числа людей.

Со временем добавились еще храмы: мы построили домовую церковь во имя преподобномученицы Елизаветы и с разрешения главврача расположенной неподалеку Областной психиатрической больницы переоборудовали под храм мученика Вонифатия здание больничной библиотеки. Потом указом Святейшего Патриарха я был назначен настоятелем Николо-Заяицкого храма и Патриаршего подворья храма Успения Пресвятой Богородицы в селе Мышкино, под Можайском.

— Сколько же у Вас прихожан?

— Судя по числу ежегодно соборующихся, где-то около трех — трех с половиной тысяч человек. Обычно народ ходит собороваться в свой храм, поэтому в это время у нас бывает полный сбор. А поскольку соборуются по одному разу, общее число приступающих к этому таинству и показывает размер прихода. Всего причастников во всех храмах в воскресенье у нас бывает максимально около тысячи человек, иногда даже больше; на Благовещение, например, до полутора тысяч. Но это все равно не полный сбор, потому что кто-то не может прийти, а уж на соборование, в какой-то из дней, приходят все. Поэтому так, примерно в три тысячи, мы и оцениваем.

— Ваш приход известен обширной социальной и просветительской деятельностью. Это общеобразовательная и воскресные школы, сестричество, включающее патронажную службу, фонд помощи малоимущим прихожанам, два детских дома, детский лагерь, военно-патриотическая школа, издательство, радио и телепередачи, музей, библиотека, интернет-сайт. Медико-просветительский центр «Жизнь», созданный при приходе, перерос в общероссийское движение. Как сложились эти многочисленные структуры? Какова при этом была роль настоятеля?

— Ни одну из структур, кроме, может быть, военно-патриотической школы, я никогда не пытался как-то искусственно создать, всегда это делалось под конкретного человека. Если появлялся человек, который хотел заниматься каким-то направлением социально-полезной церковной деятельности, тогда моя задача была этому как-то помогать: по возможности выделить помещение, снабдить оргтехникой, в отдельных случаях даже транспортом, наладить, если требуется, финансирование. И так все наши структуры начинали работать, и потихонечку одни достигли своего расцвета, другие еще только начинают развиваться, третьи прошли пик своей жизни и наметился какой-то спад, снижение активности. И это естественно: после определенного возраста людям уже тяжело работать, и не все трудные послушания находят последователей.

— Создание воскресной школы и сестричества — это тоже инициатива прихожан?

— Да. Воскресная школа началась несколько раньше, еще на Алтуфьевском шоссе, до 90-го года, и целый год существовала в подпольном состоянии. Мы даже конспирацию соблюдали, потому что тогда это было опасно. В тюрьму бы, я думаю, не посадили, но опасность все-таки была, поэтому приходилось заниматься тайно, на частной квартире.

 — Приходская жизнь для многих ограничивается совместными богослужениями, а активное социальное служение представляется чуждым христианству, уводящим от духовной жизни. А чем в Вашем понимании является приход? Чем Вы вдохновлялись при создании такой разветвленной структуры?

— Приход есть вся полнота церковной жизни в миниатюре. «Где двое или трое собраны во имя Мое, — сказал Христос, — там Я посреди них». Приход — это место, где собирается микроскопическая Поместная, то есть существующая в данной местности, Церковь. Центром этого собрания, конечно, является евхаристия, богослужение и все, что с этим связано. А дальше тот духовной заряд, который человек получает от Церкви, он распространяет на весь мир, старается его освящать. Занимается не только устроением собственной души, но и возделыванием этого мира.

Вдохновлялся я очень многими примерами. Например, мне очень близок такой святой, как Иоанн Златоуст, который много сделал для устроения церковной жизни: занимался вопросами и земельными, и имущественными. Или Василий Великий тоже был устроителем церковной жизни. Или Иосиф Волоцкий, если брать из русских, в более позднее время. Церковь всегда была очень сильным организующим началом, была призвана прекратить хаос исполненных страстями человеческих отношений и привести все в богоугодный строй.

—  Существовали ли в России приходы, занимавшиеся общественным служением?

— Разумеется, ибо весь народ был распределен по приходам. Дело вот в чем: сейчас над нами тяготеет наше советское прошлое и поэтому чувствуется некоторая отделенность, противопоставление всему остальному обществу. А до 17-го года Церковь воспринималась чем-то таким же естественным, как булочная, прачечная, рынок. Границы народа и Церкви совпадали. Поэтому что бы человек ни делал, все было во славу Божию. Сейчас тоже наметился путь к этому: народ начинает потихоньку воцерковляться, но все-таки в массе своей он пока воспринимает Церковь как что-то отдельное от себя. Часто можно слышать, как многие даже крещеные люди говорят: «Ну что же Церковь не реагирует?» И приходится говорить: «Но ты тоже Церковь, давай реагируй». А раньше такого не было, наоборот, у людей было церковное сознание. И государство себя идентифицировало как православное царство. Поэтому все то, что делало государство, — это делала и Церковь. Просто Церковь благословляла, а трудилось государство и трудились миряне. Вся благотворительность, например, — это было общее дело и правительства, и народа. А сейчас нет, сейчас правительство само по себе, народ сам по себе. И одна из церковных задач — это средостение уничтожить, растворить его, чтобы каждый нес всю полноту ответственности. Если ты крещеный человек, ты должен преображать этот мир, его улучшать. Допустим, сироты или уход за больными, помощь бедным — не частная государственная проблема, а общая христианская задача для всех.

— Какое служение Вы считаете сегодня главным для Церкви, а значит, и для всех ее членов?

— Сегодня самое главное, как мне представляется, это донести слово Божие до каждого, воспользовавшись современными средствами коммуникаций. Потому что если при советской власти мы ограничивались церковным амвоном и рады были тому, что есть эта возможность излагать христианское учение, обучать христиан, то теперь ясно, что этого недостаточно, потому что большая часть христиан даже плохо себе представляет, зачем нужно в храм ходить. Они хорошо относятся к храму: когда кто-то умрет, они придут отпевать; все больше венчается народу, крестятся сто процентов практически, — но тем не менее почти никто не знает, что такое евхаристическая жизнь. И это нужно объяснять, объяснять, учить без конца. Поэтому нужно расширить рамки аудитории. Вот это сейчас главная церковная задача — евангельская миссия.

— То есть члены Церкви должны выйти за церковную ограду и проповедовать в этом мире?

— Да, пользуясь существующей возможностью, в этом мире проповедовать слово Божие. «Идите, научите все народы» — эта заповедь остается, как и во все времена, главной. Просто сегодня надо несколько поменять ориентиры. В годы советской власти главная цель была сохранить Евхаристию, потому что нет Евхаристии — нет Церкви. В то время Церковь если что и говорила, то только на ухо и шепотом. Теперь ситуация изменилась, и мы должны ее использовать максимально.

— А будет ли услышан голос Церкви среди информационных шумов современного мира, когда к услугам человека двадцать телеканалов и прочее?

 — Вот и надо искать эти пути, надо стараться достучаться, найти язык. Надо воевать за каждое сердце. Это не значит, что нужно профанировать и на каком-то жаргоне проповедовать слово Божие. Но оно должно быть понятно, доступно, и для этого необходимо использовать именно современные технологии.

— Батюшка, кроме настоятельства, на Вас возложено еще одно ответственное и многотрудное послушание: Вы являетесь председателем Синодального Отдела по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными учреждениями. Расскажите, пожалуйста, о задачах Отдела.

— Задача отдела, как она определена Священноначалием, — это организация духовного окормления военнослужащих всех родов и видов Вооруженных сил. И свою миссию я вижу в том, чтобы всемерно помогать этому процессу, в том числе готовить почву для воссоздания института военного духовенства, как это есть во всех европейских странах с устойчивой традицией.

— В последнее время развернулась дискуссия о том, нужны ли священники в армии. Какова Ваша точка зрения: реально ли возрождение военного духовенства, когда и в каких формах оно может произойти?

— Возрождение это, конечно, возможно. В какой форме оно произойдет, сейчас еще трудно сказать, но, наверное, будет нечто похожее на то, что было в Российской империи до 17-го года. Понятно, что сначала придется обходиться теми энтузиастами, которые есть — их порядка двух тысяч человек. А в будущем эту структуру нужно просто выращивать, нужно создавать специальные учебные учреждения, потому что не только для армии, но и для тюрем надо готовить священников. Сейчас предпосылки к этому уже созданы. И инициатива воссоздания института военного духовенства исходит от военной прокуратуры, которая прекрасно понимает, что путем запретов и репрессий нравственность не улучшится. Нужно воздействовать на душу изнутри, а это без Церкви никак не возможно.

 — И опыт взаимодействия Церкви с армией и правоохранительными органами в этом убедил?

— Да, он убедил, что это реально приносит результат по снижению суицида, дезертирства, по смягчению неуставных отношений и прочих дурных вещей. Тем более что современные молодые люди, как правило, выросли в однодетной семье, взлелеяны мамочкой, у половины вообще нет отцов, и, конечно, для них военная служба — это просто шок. Поэтому нужно обязательно им помогать. И лучше, чем священник, этого не сделает никто, потому что он и по призванию отец, и собственное сердце его направляет на эту деятельность. И потом, весь строй христианской жизни этому способствует. Даже если, отслужив в армии, ребята не останутся в Церкви, все равно ясно, что приобретенные знания, навыки церковной жизни будут на них воздействовать только облагораживающее. Совершенно понятно, что появление военного духовенства улучшит ситуацию. Если бы не было от этого никакой пользы, то Европа и Америка не тратили бы на это государственные средства. А уж они-то умеют деньги считать.

— Что же тогда мешает: противодействие властных структур, или не все военные готовы, или упирается в деньги?

— Для нашего государства это мизерная сумма, она вообще ни на что не влияет. Все эти денежные цифры — после запятой какой-нибудь десятый знак. Нет, здесь тянется шлейф государственного атеизма и сказывается отсутствие правильного прагматического подхода. Ну и потом просто то бессовестность, то какая-то конъюнктура, то даже ангажированность извне. Такое тоже бывает, сколько угодно. Например, некоторые журналисты пишут про Церковь только гадости, стараются все время исказить, выискать негатив, занять какую-то ерническую позицию. Такие люди есть, их имена известны. И думаешь: что им Церковь плохого сделала? Это как большевики: ну что им Церковь плохого сделала, почему они храмы уничтожали, духовенство? Просто инфернальная ненависть ко кресту, куполу, колоколу, человеку в рясе. Поэтому ничего с этим не сделаешь, так во все времена было, и до революции так бывало.

 — По роду деятельности Вам приходится часто ездить по стране, бывать за границей, общаться со многими людьми. Что Вы можете сказать об отношении к объединению Православной Церкви в России и зарубежом? Чего больше: того, что нас сближает или разъединяет? Ваш прогноз на будущее?

— Эта проблема давно уже назрела и нуждается в разрешении. Вот на что я особо хотел бы обратить внимание, об этом нечасто говорят: Русская Зарубежная Церковь все больше и больше в своем составе — я имею в виду народ, который там причащается,— это люди из России, переехавшие за границу совсем недавно. Их теперь, пожалуй, в некоторых приходах уже большинство. Для них, судя по нашим с ними разговорам, особенно болезненно и непонятно разделение Церкви. Для них это как разделение единого Тела Христова. Другое дело организационная структура. Я понимаю: для тех, кто живет в Америке или Европе, удобнее и комфортнее создать совершенно независимую, но все же каноническую  структуру на правах широкой автономии, с собственным управлением — пожалуйста, это совершенно не играет никакой роли, лишь бы была общая Евхаристия.

И если объединение произойдет, тогда не будет никаких проблем и с епископатом, и с духовенством будет меньше проблем. Русское Зарубежье действительно нуждается в священниках, в определенных районах не всегда есть ставленники. А если Россия будет в этом участвовать, вопрос не решится, конечно, сразу на сто процентов, но все-таки это даст большую устойчивость церковной жизни. Тем более что все теоретические разногласия уже, в общем, преодолены. Поэтому сближает нас сам исторический процесс, все мы практически тождественны друг другу.

Что разъединяет? Разный опыт жизни: одни жили в западном мире, а другие — в Советском Союзе. Но с другой стороны, мы видим, как наши соотечественники, приезжая в Соединенные Штаты или Западную Европу, очень легко там себя находят. Конечно, у них менталитет немножко другой, но все-таки они идут в Зарубежную церковь и воспринимают ее как свою. Очень многие вообще этих проблем и не знают: что был у нас раскол и прочее.

Поэтому мы с большой надеждой ждем Всезарубежного Собора, надеемся, что будет единая Поместная Русская Церковь и наше евхаристическое общение восстановится и все с облегчением вздохнут. А уже потом какие-то детали будут потихонечку решены. Для самого Тела Христова все эти вопросы — как бы вопросы одежды — не так важны. Это все можно не спеша проговорить. И прогноз на будущее у меня очень хороший. Я думаю, что наш опыт, советского периода, может в чем-то пригодиться Русскому Зарубежью, потому что православные русские на Западе тоже чувствуют себя немножко чуждым элементом в этом протестантском или католическом мире. Поэтому наш опыт стояния, противодействия государственному атеизму может в чем-то и обогатить Зарубежную Церковь.