Протоиерей Николай Смирнов: «То, что я вырос при храме, и привело меня на путь служения Церкви» / Православие.Ru

Одному из старейших клириков Москвы ― протоиерею Николаю Смирнову, настоятелю храма мученика Иоанна Воина на Большой Якиманке ― сегодня исполняется 80 лет. Портал Патриархия.ru поздравляет батюшку с юбилеем и публикует интервью, которое он дал нашему корреспонденту в преддверии дня своего рождения.

― Отец Николай, был ли в вашей жизни момент, ставший поворотным для вашего прихода к священству?

― Нет, такого момента не было. Я родился в городе Риге в семье священника, получил соответствующее воспитание и с детства участвовал в церковной жизни: отец меня сразу привел в алтарь, и я сначала пономарил, а потом, когда подрос, стал чтецом и певцом. Всю школу церковнослужения я прошел уже в детстве под руководством отца. В какой-то момент после средней школы, может быть, было сомнение: я увлекался зоологией, и была мысль поступить на биологический факультет. Но потом верх взяло все-таки заложенное церковным воспитанием стремление идти по стопам отца.

― В то время духовная жизнь в Прибалтике отличалась от жизни в Советском Союзе. Не могли бы вы рассказать о собственном опыте?

― До того, как в Латвию пришла советская власть, у нас была совершенно спокойная духовная жизнь, и никто нам ни в чем не препятствовал. Мой отец, между прочим, преподавал Закон Божий в русской основной школе, в открытии которой принимал участие. Латвийское государство не очень благоволило к Православию, но на уровне приходской жизни ― не помню, чтобы какие-то трудности были.

В 1940 году пришла советская власть, и отношение к Церкви, конечно, стало изменяться. Но это было один год: потом началась война, оккупация. Немцы на уровне приходов никаких особых препятствий церковной жизни не чинили. Рядом с нашим храмом был расположен лагерь советских военнопленных, и мой отец добился разрешения у немецкого начальства, чтобы им разрешили в большие праздники ― на Рождество и на Пасху ― приходить в церковь. Когда они приходили, им, естественно, старались оказать какую-то помощь ― приносили пищу, делали подарки. Тогда мы завели такой обычай: на Рождество ставили две елки у амвона и на этих елках зажигали специальные свечи. В Русской Православной Церкви такой традиции не было, а мой отец ее ввел, и я, помню, всегда зажигал эти свечи перед полиелеем.

С приходом советской власти, как, наверно, и всюду, отношение к духовенству стало меняться. Я тогда был еще школьником, и надо мной смеялись: «Поповский сын!..»

― Те же самые люди, которые до этого относились к вам хорошо?

― Отчасти ― да. Но потом стали приезжать и люди из России: они уже приносили такое отношение к духовенству и верующим людям с собой.

― О советском периоде в истории Церкви истории многие ― в том числе и священники ― говорят по-разному. Каковы ваши воспоминания?

― На первых порах, может быть, и не было тяжело. Хуже стало в шестидесятые, хрущевские годы.

В 1947 году я окончил школу в Риге и подал документы в Вильнюсскую семинарию. Ее в это время как раз закрыли, и без моего ведома мои документы переслали в Москву. Мы вместе с отцом прилетели во Внуково, и когда подъехали к Калужской площади, я увидел большой обезглавленный собор, на котором большими буквами было написано: «Кинотеатр «Авангард»». Это мое первое впечатление о тогдашней Москве, которое на всю жизнь врезалось в память. У нас в Риге даже после войны никаких разрушений храмов не было!

В 1947 г. я поступил в Московскую семинарию ― она тогда еще располагалась в Новодевичьем монастыре ― и, поскольку с детства проходил Закон Божий, а церковное пение было в моей практике, меня сразу определили в третий класс: в первых двух мне нечего было делать. В 1949 году я закончил семинарию по первому разряду, и меня без всяких экзаменов зачислили в Академию. В 1953 я ее окончил также по первому разряду, и меня оставили профессорским стипендиатом. Историю Русской Церкви у нас преподавал Иван Никитич Шабакин; я написал у него кандидатскую работу по истории Православия в Латвии, за которую получил положительную оценку. Я благодарю Бога за то, что когда учился в Академии, еще застал старых преподавателей. Отец Александр Ветелев, отец Николай Никольский, отец Димитрий Боголюбов ― они все прошли еще дореволюционную школу, передавая нам ее опыт и традиции.

Во время окончания Академии я женился и принял священство. Диаконскую хиротонию совершил архиепископ Макарий (Даев); я только неделю пробыл диаконом, и в Крестопоклонное воскресенье Святейший Патриарх Алексий I в Богоявленском Соборе рукоположил меня во иерея. На мою хиротонию прилетел отец, и в последнюю субботу перед рукоположением (я проходил диаконскую практику в соборе) мы служили вместе с отцом.

Первым местом моего служения было Антиохийское подворье на Чистых прудах. Настоятелем там был тогдашний архимандрит Василий (Самаха), мой однокурсник по Академии. Представляете себе ― в то время (это 1954 год) служить в храме, где настоятелем является иностранец, который постоянно принимает делегации? Начались, что называется, мытарства: меня сразу вызвали в КГБ и стали вербовать, чтобы я все им докладывал. Меня пугали, предлагали самому уехать из Москвы, поскольку я не хотел с ними сотрудничать. Я сказал: «Сам никуда не поеду. Если имеете право и возможность ― пожалуйста, переводите». Это было очень тяжелое положение, и я, наконец, взмолился, чтобы меня оттуда перевели.

Владыка Киприан (Зернов) был в то время управделами, и он меня направил в храм Иоанна Воина рядовым священником ― это был 1956 год. Настоятелем тогда был протоиерей Игорь Маллешицкий. Здесь я прослужил 5 лет и пытался проводить внебогослужебные беседы, объяснять людям смысл богослужений. Но это быстренько велели прекратить: вызвали настоятеля и сказали: «Запретите!».

В 1961 году меня перевели в храм Всех Святых на Сокол. Там я тоже долго не продержался, потому что это было сверх моих физических сил. Это очень тяжелый приход: поблизости в то время храмов не было, а сообщение было замечательным: трамваи, троллейбусы, автобусы, метро ― со всех сторон съезжались богомольцы! Треб было ужас сколько! На крестины, например, были пошиты епитрахили из клеенки, потому что обливались ужасно. Когда я вышел в Великий Четверг исповедовать и прочитал молитвы, смотрю ― храм битком набит, и это все ― на исповедь! Боже мой, где же мне справиться?! Ведь каждого надо благословить, прочитать разрешительную молитву! Приходит настоятель и говорит: «Нет, так дело не пойдет. Подходите ― быстрее, быстрее! Прощаю, разрешаю, проходи!..» Я этот храм стал называть «церковным комбинатом», потому что там молиться было невозможно. Я прослужил только полгода и взмолился, чтобы меня оттуда перевели. И мне посчастливилось: пришел к владыке Киприану, и в это время к нему приходит настоятель храма мучеников Адриана и Наталии, протоиерей Михаил Кузнецов. Он пришел просить священника, а я ― перевода. Владыка сразу говорит: «Возьмете молодого батюшку?» ― «Да!» ― «Пойдешь туда служить?» ― «Ради Бога, конечно!».

Там я служил, слава Богу, до 1973 года. Такой нервотрепки уже не было. Но там опять ко мне кагебешники приставали. Сколько здоровья истратили мы с матушкой ― до сих пор чувствуем! Ездили за нами: выхожу из дому ― стоит машина, сидит там человек и читает газету. Я иду на автобус ― складывает газету, заводит мотор и едет следом. Доеду ― он уже автобус обогнал и меня «встречает». Едешь в электричке ― прямо сзади идут! Мы приобрели часть дома в Бабушкине ― так там даже в окна заглядывали. Собака исходилась лаем, подходим к окну, а там высовывается голова. Матушка однажды не выдержала, пошла в милицию и сказала: «Я в школе училась стрельбе и стреляю хорошо, а у нашего соседа есть охотничье ружье. Я у него попрошу ружье, и в следующий раз за себя не отвечаю!» После этого под окнами появляться перестали.

Потом меня перевели на Ваганьковское кладбище, где я служил с 1973 по 1982 г. ― уже настоятелем. И в 1982 году меня опять назначили сюда: в прошлом году было 25 лет моего настоятельства. Теперь вот дожил до восьмидесятилетия. Сколько еще Бог даст служить, не знаю.

― Он дорог тем, что никогда не закрывался. Здесь собрано большое количество святынь: когда в Замоскворечье закрывались храмы, все свозилось сюда. Одних частиц мощей святых угодников ― свыше ста.

В нашем храме ― храмовая икона Казанского собора с Калужской площади, из того же собора ― сосуд для Великого Освящения воды. Потом, у нас ― храмовая икона Иоакима и Анны из храма, который стоял в конце Якиманки, копия иконы великомученика Пантелеимона, специально для нас написанная на Афоне, и первонаписанная икона Василия Блаженного. Когда его только прославили, написали икону для придела собора на Красной Площади, где он похоронен, и когда храм закрывали, тамошний алтарник на своих руках принес эту икону к нам. В свое время Третьяковская галерея предлагала большие деньги за то, чтобы продать им эту икону; конечно, не продали, и милость Божья, что насильно не взяли. Это же конец XVI века!

У нас в алтаре на горнем месте стоит коронационный трон императора Павла I. Он очень любил наш храм: в его время здесь служил иереем будущий митрополит Санкт-Петербургский Михаил (Десницкий). Он говорил такие проповеди, что многие приходили из других приходов его слушать. Как-то мимо проезжал Павел I и увидал, что около храма стоит толпа; тут же спешился, подошел и узнал, что такое. Послушал проповедь, и после этого частенько стал посещать наш храм.

В первую Отечественную войну, когда Наполеон вошел в Москву, пожар дошел до стен нашего храма и остановился: чудесным образом Иоанн Воин сохранил свой храм, не пропустив пожар дальше. Наполеоновские войска и местные мародеры в тот момент разорили храм, осквернили его ― французы даже и коней вводили ― но как они ушли, тотчас же все было восстановлено, и богослужение продолжилось.

А построен этот храм был по повелению Петра I. Прежняя церковь стояла на берегу Москвы-реки, и когда Петр перед Полтавской битвой проезжал мимо, он обратил внимание на то, что храм залит водой: река вышла из берегов. Петр остановился и спросил, кому посвящен храм. «Иоанну Воину». ― «Как? Покровителю воинства ― и храм в таком состоянии?!» И тогда он повелел поставить новый храм на возвышенном месте. А здесь идет спуск к реке, и пришлось насыпать искусственный холм шесть метров высотой. Петр оставил пожертвование 300 рублей золотом и прислал своего любимого архитектора Зарудного. В 1709 была закладка храма, связанная с Полтавской победой. Так что наш храм связан с Петром Великим и в какой-то степени является памятником ему.

― Что на протяжении вашей жизни давало и дает вам силы для служения перед Престолом?

― Это, конечно, было заложено с детства воспитанием и примером отца, который 40 лет прослужил священником. То, что я с детства рос при храме ― это меня и повело по пути служения Церкви. Я считаю, что и в наше время должно огромное значение иметь воспитание около Церкви.

Конечно, многое пришлось перенести в советское время. Но, с помощью Божьей, я устоял на этом пути.