Ленинская вера

В апреле 1917 года на политическую сцену Петрограда, а значит и всей Российской империи, выступили два знаковых персонажа — Владимир Ленин (1870–1924) и Александр Керенский (1881–1970). Владимир Ильич 16 апреля вернулся в Россию из эмиграции, где он находился с 1908 года. Прямо на Финляндском вокзале, только сойдя с поезда, он обратился к толпе с речью, призывающей к радикализации революции, речью, которая изменила все «расклады» в социалистическом лагере. Александр Фёдорович, в апреле занимавший пост министра юстиции во Временном правительстве, выступил против министра иностранных дел П. Н. Милюкова и фактически спровоцировал правительственный кризис. Благодаря этому поступку Керенский снискал недолговечную любовь общественности, стал военным министром, а затем и председателем правительства. В весеннем революционном воздухе Петрограда никто еще не чувствовал октябрьского холода.

Идеальный безбожник

Ленин, по крайней мере, в общественном сознании, — эталон «научного безбожника», человека, который окончательно порвал с религией. Он сделал это настолько последовательно, что даже на уровне исторических анекдотов ничего не известно о каких-либо бытовых подробностях, которые отсылали бы к его церковности, пусть остаточной, рудиментарной. Сталин во время своих знаменитых «ночных пиров» с соратниками мог исполнить богослужебный гимн, Калинин причастился перед смертью, а Маленков — после войны принял Крещение… Не так важно, правда это или нет: куда важнее, что образ вождей, принявших власть из рук Ленина, стыкуется с религиозной тематикой, а образ самого Ленина — нет.

Можно объяснить разрыв с Церковью идеологией: Ленин был марксистом, а метафизика марксизма атеистична. Можно сослаться на социальную закономерность: разночинная интеллигенция, к которой Ленин принадлежал, секуляризировалась в течение всего XIX века, а противоположный процесс, связанный с культурой Серебряного века, охватил куда менее широкие слои интеллектуальной прослойки. Наконец, нельзя сбрасывать со счетов и недостатки самой церковной жизни. Та роль, которая отводилась Церкви в последней четверти XIX века — народного воспитателя и проводника бессознательной лояльности к власти, — мало кого из, скажем так, думающих людей устраивала. И все-таки в случае Ленина отход от веры нужно объяснять не идеологией, не социологией, не интеллектуальным фрондерством, а воспитанием.

Семья Ульяновых. Стоят (слева направо): Ольга, Александр, Анна. Сидят (слева направо): Мария Александровна c дочерью Марией на руках, Дмитрий, Илья Николаевич, Владимир. 1879 год

Истина в «Тишине»

Несмотря на то, что отец Ленина Илья Николаевич Ульянов был человеком, очарованным «научной картиной мира» и притом находившимся в перманентном конфликте с церковным начальством, веру он не утратил до конца своих дней.

«Отец наш был искренне и глубоко верующим человеком и воспитывал в этом духе детей, — вспоминает Анна Ильинична, сестра Ленина. — Но его религиозное чувство было, так сказать, совсем „чистым“, чуждым всякой партийностии какой-либо приспособляемости к тому, что „принято“. Это было религиозным чувством Жуковского, поэта, любимого отцом, религиозным чувством гораздо более любимого Некрасова, выразившимся, например, в поэме „Тишина“, отрывки из которой отец любил цитировать, — именно то место, где говорится о храме Божием, пахнувшем на поэта „детски-чистым чувством веры“. В гимназии, правда, требовали посещения церкви, говения. Но дома дети видели искренне убежденного человека, за которым шли, пока были малы. Когда же у них складывались свои убеждения, они просто и спокойно заявляли, что не пойдут в церковь (помню такой случай с братом Александром), и никакому давлению не подвергались».

Анна Ильинична отсылает к поэтическому тексту, в котором, видимо, можно вычитать самое существенное, ключевое в мировоззрении Ильи Ульянова. Кульминацион­ный фрагмент поэмы «Тишина», там, где поэтическая интуиция Некрасова пересекается с религиозной, описывает мистическое переживание Николая Алексеевича:

Храм воздыханья, храм печали —

Убогий храм земли твоей:

Тяжеле стонов не слыхали

Ни римский Пётр, ни Колизей!

Сюда народ, тобой любимый,

Своей тоски неодолимой

Святое бремя приносил —

И облегченный уходил!

Войди! Христос наложит руки

И снимет волею святой

С души оковы, с сердца муки

И язвы с совести больной…

Я внял… я детски умилился…

И долго я рыдал и бился

О плиты старые челом,

Чтобы простил, чтоб заступился,

Чтоб осенил меня крестом

Бог угнетенных, бог скорбящих,

Бог поколений, предстоящих

Пред этим скудным алтарем!

В некрасовской «Тишине» чисто религиозное переживание смешано с иррациональным протестом против страдания русского труженика. Некрасов ощущает (или очень хочет ощутить) единство со своим народом, прикоснувшись к той святыне, которую этот народ любит. Он чувствует (или хочет почувствовать) ту боль, которую испытывают «угнетенные и скорбящие поколения», и избавление от боли ищет в молитве. Можно предположить, что Илья Ульянов схожим образом трактовал свою веру, видя в ней скорее способ романтического отождествления с народной стихией и преобразования этой стихии. Владимир Ильич воспринял у отца мотив сближения с народом и его освобождения, но по какой-то причине решил, что для сближения и освобождения никакого Христа не требуется. Почему так произошло?

Неверующая мать

В воспоминаниях Анны Ильиничны любопытно вот еще что. Хорошо известно, когда Ленин отошел от веры — в начале 1886 года. Сам он — в анкете для Всероссийской переписи членов РКП(б) в феврале 1922 года — на вопрос «Имеете ли какие либо религиозные верования (убеждения)?» ответил «Нет», а в пункте «Если Вы неверующий, то с какого возраста?» подчеркнул слово «неверующий» и написал «с 16 лет», то есть примерно с весны 1886 года. В мемуарной литературе с советских времен ходит история о том, что Ленин потерял веру зимой 1885/1886 года, столкнувшись с лицемерием одного из симбирских священников, друга Ильи Николаевича. Так или иначе, но переход от веры к неверию произошел примерно в то время, когда умер отец Ленина (†12 января 1886 года), или даже чуть позже. Поэтому слова сестры Анны о том, что дети Ульяновых «никакому давлению не подвергались» можно в случае Владимира Ильича относить только к матери — Марии Александровне. Проблема в том, что она сама, по воспоминаниям детей, не была глубоко верующей:

«Мать посещала церковь в большие праздники, но религиозной не была… — вспоминает Дмитрий Ильич Ульянов. — В последние годы своей жизни была уже совсем неверующей. Она часто говорила мне, когда я был студентом, что попы обманывают, и перестала ходить в церковь».

Думаю, мы подошли к самому главному. Вера всегда имеет рациональную и эмоциональную составляющую. В жизни бывает по-разному, но, как правило, рациональная аргументация в пользу религиозных истин исходит от отца, а чувственное наполнение веры, душевное тепло, питающее догмат, — от матери. Смысл религиозного воспитания в том и заключается, чтобы «материнская» вера детского и подросткового возраста сменилась «отцовской» верой юности и молодости. В этом плане Владимиру Ильичу очень не повезло.

Толерантный гонитель

Судя по всему, никакой «материнской», то есть детской, наивной веры Ленин никогда не имел. Отношение его к религии до формального разрыва ограничивалось семейным обрядом и школьными уроками Закона Божия: особенного благочестивого рвения, усердия в молитве Ленин не проявлял. По крайней мере, в мемуаристике об этом ничего нет. Но и после отхода от Церкви религия никогда не была предметом его эмоциональной заинтересованности. Даже в смысле ненависти.

В своих дореволюционных публикациях он настаивает на несовместимости коммунистического мировоззрения с религией, но не призывает к агрессивной антирелигиозной пропаганде, не говорит о гонениях на верующих: «Государствуне должно быть дела до религии, религиозные общества не должны быть связаны с государственной властью. Всякий должен быть совершенно свободен исповедовать какую угодно религию или не признавать никакой религии… Никакиеразличия между гражданами в их правах в зависимости от религиозных верований совершенно не допустимы. <…> Не должно быть… никакой выдачи государственных сумм церковным и религиоз­ным обществам, которые должны стать совершенно свободными, независимыми от власти союзами граждан-единомышленников. Только выполнение до конца этих требований может покончить с тем позорным и проклятым прошлым, когда церковь была в крепостной зависимости от государства, а русские граждане были в крепостной зависимости у государственной церкви…» (статья «Социализм и религия» 1905 года; большинство цитат из работ Ленина приводятся по статье М. Ю. Смирнова «Религия и библия в трудах В. И. Ленина: новый взгляд на старую тему»).

Даже во время Гражданской войны он не один раз подчеркивал, что притеснять христиан или мусульман вредно. «Бороться с религиозными предрассудками надо чрезвычайно осторожно; много вреда приносят те, которые вносят в этуборьбу оскорбление религиозного чувства» (I Всероссийский съезд работниц 19 ноября 1918 года), «Осуществлять фактическое освобождение трудящихся масс от религиозных предрассудков, добиваясь этого посредством пропаганды и повышения сознания масс, вместе с тем заботливо избегая всякого оскорбления чувств верующей части населения» (проект Программы РКП (б) в 1919 году), «не выпячивать вопроса о борьбе с религией…» (Предложения к проекту постановления Пленума ЦК РКП (б) о пункте 13 Программы партии 1921 года), «…в газетах напечатано письмо или циркуляр ЦК насчет 1 мая, и там сказано: разоблачать ложь религии или нечто подобное. Это нельзя. Это нетактично. Именнопо случаю Пасхи надо рекомендовать иное: не разоблачать ложь, а избегать, безусловно, всякого оскорбления религии» (письмо В. М. Молотову от апреля 1921 года), «По основному закону нашей республики, свобода духовная насчетрелигии за каждым безусловно обеспечена…» (Выступление на совещании беспартийных делегатов IX Всероссийского съезда Советов 26 декабря 1921 года).

Разумеется, Ленин не испытывал ни малейших симпатий к Православной (и любой другой) Церкви как институту и к «реакционному» духовенству. Но массив источников говорит нам, что Владимир Ильич был равнодушен к религии, за исключением, конечно, тех случаев, когда полагал, что имеет дело с «выступлением политического протеста под религиозной оболочкой» (из статьи «Проект программы нашей партии» 1899 года). Русской Церкви это стоило 3164 репрессированных и 1137 умерших за 1917–1923­годы священнослужителей и мирян (база данных ПСТГУ). Пик ленинских антицерковных репрессий приходится на 1922 год: 1123 арестованных и 58 погибших. Страшные цифры, хотя и несопоставимые по масштабу с антицерковными гонениями периода раскулачивания 1929–1934 годов и тем более большого террора 1937–1938 годов. У преемников Ленина были с Церковью свои счеты.

Религиозная безотцовщина

Ленин не воспринял веру у матери, а значит, ему нечего было рационализировать. Тем более что к тому времени, когда эта рационализация должна была начаться, отец Владимира Ильича умер. Потеряв самого главного наставника, самого главного собеседника, который должен был участвовать в формировании его мировоззрения, Ленин остался один на один с неверующей матерью, бывшей, однако, носительницей тех же политических взглядов, что и Илья Николаевич. Она была «либералом или мирного направления народником», принадлежала к аудитории московской газеты «Русские ведомости», которая в начале XX века станет почти официальным органом партии кадетов. Понятно, что Мария Александровна не могла препятствовать расцерковлению Владимира Ильича и его увлечению модными социалистическими теориями.

Именно эти теории, умозрительные диалоги с Марксом, Энгельсом и Плехановым, а не реальные беседы с отцом, сформировали мировоззрение Ленина. Впрочем, в основе ленинского, русского марксизма, все-таки лежала некрасовская тоска по освобождению труженика, помноженная на распад религиозного мировоззрения. В этом парадокс безотцовщины, в том числе религиозной: когда уходит отец, он продолжает влиять на нас, но влияние это, облеченное в воспоминания, смутные совместные сюжеты, очень тяжело, почти невозможно контролировать. Поэтому отцам и детям стоит любить друг друга, пока они вместе. А иначе… мировая революция.

* * *