Очарованный странник Арсений Симатов: «Вся наша огромная страна стала моей»

Арсений Симатов Наше время состоит не только из военных трагедий, политических схваток, жестокой бытийной борьбы, с одной стороны, и бездумного потребительского прозябания – с другой. Среди нас живут люди – причем молодые люди, исполненные светом, созиданием, мечтой, красотой... Тем, кому достает к этому еще смелости и смекалки, воплощают свои мечты в дела – пусть и «малые». Но не из таких ли «малых дел» складывается образ Родины?

Дело Арсения Симатова, которое он сам именует «экстремальным искусствоведением», не приносит ему барыша или громкой славы. Он не эстрадная «звездочка», не громогласный политик и не расчетливый бизнесмен. Ему вполне подошло бы определение «очарованный странник», если забыть про коллизии одноименного лесковского романа.

Арсений – выпускник ПСТГУ, профессиональный искусствовед и реставратор, очарованный красотой русского церковного зодчества. Он странствует по Руси, отыскивая и описывая храмы и другие архитектурные шедевры, о которых порой не знают даже местные жители. Рассказывает о них в «сетевых лекциях» и видеофильмах. Молится и идет дальше – передвигаясь автостопом и пешком, с рюкзаком за спиной, ночуя летом и зимой в палатке в лесу. Обретая знания, друзей и последователей. И получая от такого образа жизни и труда несказанную радость!

Таким образом без всякого «капитала» Симатов пересек уже Россию вдоль и поперек: один раз – до Студеного моря по русскому Северу и два раза – до Владивостока и Сахалина.

Почему он это делает? Что видит в дороге? Есть ли у этих странствий некий результат? Беседуем с Арсением в шумном московском кафе в центре его родной Москвы.

Селенгинские степи

– Я с детства любил путешествовать, и с детства же, сколько я себя помню, любил и занимался искусством, – объясняет он. – В Свято-Тихоновском университете у нас были абсолютно гениальные преподаватели на Кафедре истории искусств, где я учился на реставратора. И они научили нас по-настоящему любить искусство. Студенты «складывались» и ездили с ними по разным странам – смотрели архитектуру. Все свои деньги я всегда тратил на путешествия. Проработав 3 года в «Третьяковке» в отделе реставрации икон, я и уволился оттуда с тем расчетом, что буду водить группы как экскурсовод. До этого я уже набрал некоторую «свою» аудиторию, проводя экскурсии по приглашению разных фирм. Но тут грянул ковид, и я в одночасье оказался безработным.

– Тогда и всплыла идея путешествий по России? Подальше от самоизоляции?

– Да, и поближе к русскому наследию. Но сначала я просто завел канал и начал читать лекции по истории искусств и выкладывать их в сети как «продукцию». Все тогда сидели он-лайн, и лекции стали потихоньку покупать. Я понял, что на хлеб с гречкой мне хватит, если что, и задумался о большом путешествии. Давно мечтал поездить автостопом, а тут судьба дает шанс! Вот, есть смартфон, есть мои знания – могу ехать, куда хочу. Из любой точки, где ловится Интернет, могу 2–3 тысячи в неделю заработать.

Шофер, Кировская область Так 3 года я и жил на донаты от лекций в сети, просто на вспомоществования тех, кому нравится моя деятельность. Не все же хотят слушать лекции об искусстве. Некоторые просто рады поддержать такого путешественника. Такой краудфандинг. Я придумал особую форму благодарности: из какого-то пункта отправляю моим «спонсорам» открытку с местной достопримечательностью. На то, чтобы раз в день поесть супа в придорожном кафе, раз в неделю постирать одежду и сходить в общественную баню, денег, как правило, хватало.

– В своих фильмах ты показываешь довольно крутую «снарягу», например, чудо-спальник, в котором не замерзнешь в палатке и при -40, профессиональный рюкзак. Ты сразу так изготовился?

– Вообще-то я с детства ходил в походы, бывал в юности и в зимних походах, так что для меня бытовые «условия» в моих путешествиях не были совсем уж в новинку. Представлял я, какая экипировка должна быть и для ночевок в зимнем лесу. В первое путешествие по Северу я приобрел «крутой» спальник и штурмовой пуховик. А в следующие путешествия через Сибирь пришлось купить и специальную палатку. Мне пришлось переходить Байкал – обычную палатку там просто разорвало бы. Были у меня и спонсоры, которые помогли приобрести профессиональное снаряжение: небольшой грант выделил мне Проектный офис развития Арктики (ПОРА), за что я им благодарен – без специального спальника я там просто отдал бы концы...

В лесу под Галичем

– В позднесоветское время автостоп был популярен у студентов, «прихиппованной» молодежи: на трассе, особенно шоферы «большегрузов», брали попутчиков охотно, не требуя денег, не боясь остановиться на пустынной дороге. Неужели и сейчас так?

– Не совсем так, конечно. Зависит от местности, времени года, от того, кто водитель. Зимой, например, берут хуже, чем летом. Деревенские подвозят практически всегда. Особенно на русском Севере. В Подмосковье, скажем, я вообще не люблю «стопить» – редко кто отваживается останавливаться. Самая интересная и отзывчивая категория шоферов – бывшие автостоперы. Увы, с каждым годом берут все хуже и хуже. Повлиял, в частности, ковид, хотя в деревнях на него и в разгар эпидемии смотрели сквозь пальцы. Есть свои, уже испытанные технологии – ловить у придорожной кафешки, где останавливаются дальнобойщики: там, не на ходу, проще договориться с водителями, кому по пути.

Периодически шел пешком, через поля, леса, сопки, тайгу. Это очень укрепляет молитвенный настрой

Кстати, я не все участки своих маршрутов проезжал на колесах – периодически шел пешком, и отнюдь не вдоль автотрасс, а через поля, леса, сопки, тайгу. Мне в дальнейшем хочется продолжать такой способ передвижения. Приобрел недавно крутые походные лыжи и хочу освоить именно такие одиночные зимние походы – по Уралу, по Чукотке. Почему одиночные? Это очень мобилизует: не предусмотришь какую-то «ерунду» – и ты пропал… Но, кроме внутренней собранности, это еще очень укрепляет молитвенный настрой.

Из Тобольска в Омск

– Какова главная мотивация твоих путешествий?

– Искусство во всех его проявлениях, прежде всего, изобразительное, архитектурное. Но и краеведческая составляющая – на своих маршрутах я все музеи обшариваю. Также этнография: «собираю» местные обычаи, бытовую культуру. Основная же тема, конечно, храмы. Я очень люблю русское провинциальное барокко конца XVII–XVIII веков. Такие храмы есть практически везде – от Тотьмы до Владивостока.

Состояние храмов для меня, как реставратора и человека воцерковленного, – очень больная тема. Я прекрасно понимаю, что восстановить, отреставрировать все наше огромное руинированное церковное наследие нереально. Мой интерес здесь, с одной стороны, научный: классификация, типология – я сейчас учусь в магистратуре, буду писать диплом по барочным храмам, а потом и диссертацию. С другой стороны, мне просто необходимо делиться с людьми той красотой, которую я сам остро чувствую – через лекции, через экскурсии.

– Подсчитывал, сколько километров покрыл своими поездками?

– За 3 моих больших путешествия – порядка 30 000 километров. 12 тысяч километров по маршруту Москва-Сахалин; по русскому Северу – порядка 5 с половиной тысяч. И в последнем походе до Владивостока – тоже около 12 тысяч. Первое путешествие заняло 3 месяца, потом около двух месяцев по русскому Северу. И последнее – 4 месяца. Ни в одном путешествии не было многодневной езды по трассе – каждый день я где-то останавливался и видел что-то новое, шел пешком, часто сильно искривляя маршрут.

Заброшенный собор в степи у Новоселенгинска

– Россия до сих пор – страна храмов?

– Да, конечно – ведь это наше прошлое. Ну, это, правда, как сказать: «Египет – страна пирамид». С другой стороны, я видел, сколько новых храмов строится по стране – наличие церкви поблизости вошло уже и для людей, и для местных администраций в перечень объектов первой необходимости. Причем в провинции это движение часто идет именно снизу: «нам нужен храм». Построить же новую церковь порой не в пример дешевле, чем восстановить старую, полуразрушенную. Особенно если та входит в перечень памятников наследия: научная реставрация – весьма дорогостоящее дело. При этом я нередко встречал ситуацию, когда местные жители ухаживают за недействующим храмом: вставляют стекла, убираются, пытаются как-то законсервировать его. И все же могу констатировать: храмы-памятники архитектуры, в том числе федерального значения, восстанавливаются. Пусть и не с такой скоростью, как хотелось бы. В этом смысле большую работу проводят на русском Севере фонды «Общее дело» и «Вереница», – я знаю ребят оттуда – мы дружим и взаимодействуем.

Забайкальские старообрядцы. Ирина Власьевна – Ты упомянул ранее про этнографию. Она идет у тебя просто как путевые заметки?

– Нет, это отдельная тема, которой я уже 12 лет занимаюсь. И в этой сфере есть несколько проектов. Там же, на Севере, мы проводим каждый год проект «Фолк-кэмп». Выезжаем в деревню Большой Бор Архангельской области с группой молодых людей. И там, живя в настоящих поморских домах, проводим с ними «вживание» в деревенскую жизнь, в народные традиции. Лекции по этнографии и фильмы перемежаются уроками древних хоровых распевов, русской пляски, игры на балалайке, мастер-классами ремесел, игры в лапту. Местные власти и жители нас очень поддерживают. Но на районном, а тем более на областном уровне об этом проекте вообще никто не знает.

– Как относятся местные жители к твоим розыскам старых храмов, других достопримечательностей? Нет агрессии? Вот, мол, приперся москвич, чего-то рыщет у нас…

Жители села Большой Куналей. Бурятия – Наоборот, большинству приятно, что специально приехал человек издалека, чем-то интересуется в нашем городке или селе. Отдельная история с действующими храмами, которые не закрывались или закрывались на короткий срок, и их не успели разграбить. Таких, к слову, немало в европейской части России. Священники этих храмов очень переживают, чтобы ни в коем случае не фотографировали, не выкладывали в сеть подробные описания внутреннего убранства, икон. И я их очень хорошо понимаю: в провинции до сих пор большой проблемой остаются ограбления церквей. Не такой, конечно, как в 1990-х и нулевых годах, когда грабители прилетали на вертолетах и в течение часа-двух полностью обчищали храм, а потом эти иконы и потиры всплывали где-нибудь на Арбате. Многие батюшки осознают ценность храмового церковного наследства и берегут его как зеницу око.

– Наверное, у тебя было много общения с батюшками в глубинке. Можно ли составить некий обобщенный портрет?

– 3–4месяца житья в палатке на морозе – история непростая. И физически, и психологически. Поэтому во время своих путешествий я стараюсь как можно чаще исповедаться и причащаться. В силу этого беседовать довелось со многими священниками. Можно сказать, что «русские батюшки» – это отдельная тема моих исследований.

«Русские батюшки» – это отдельная тема моих исследований

Очень холодной зимой 2021 года, когда я ехал по Северу, мороз крепчал порой до -40. И вот, представьте картину: белое безмолвие, заледеневший мир. В деревнях курятся дымки из труб, а на улицах никого. Все как будто в таком коматозном состоянии застыли – сонное царство! А потом заходишь в действующий храм, общаешься с батюшкой и явственно понимаешь – вот здесь истинный светоч, могучий носитель жизни! Когда он на колокольне в трескучий мороз от души лупит в колокол, то словно сам кричит на всю округу: «Просыпаемся, живем!!!» И его слышат, вылезают из нор на службы, помогают, оживают. Впечатление сильнейшее!

Конечно, в провинции, особенно в деревнях, у людей другая психология: им непонятна наша городская суматоха, активность – причем как «плохая», так и «хорошая». Там выверенный, спокойный образ жизни, там не быстры на подъем. В том числе – к церковной жизни. Но священники в этих деревнях и городках по крайней мере мне попадались весьма активные, грамотные, увлеченные. И они являются значимым фактором возрождения, движения, причем не только в чисто церковных делах.

Храм в селе Ныроб в Пермском крае, дальше дорог нет, только тайга

– Недаром же говорят: село без храма – как дом без печи. А церковь без священника не стоит...

– Да, как и без паствы. Но еще важно, безусловно, чтобы в этом селе хоть какая-то работа была… Иначе молодежь уезжает в города, остаются старики, да летом дачники-горожане.

– По твоим впечатлениям от приходов в разных местах – можно ли говорить, что Россия сегодня – верующая, православная страна?

– Об этом очень трудно судить по мимолетным впечатлениям: я ведь в своих путешествиях нигде не останавливался подолгу. Об этом даже нельзя вынести точное суждение на основании того, сколько, допустим, людей на воскресной литургии, сколько причащается. Ведь вера – это глубже, чем формальная воцерковленность. Что касается последней, то могу с уверенностью сказать: самое воцерковленное место в России – это Москва. Даже в Питере, где много действующих храмов, они гораздо менее заполнены, чем в Первопрестольной. А чем дальше на восток – тем действующих храмов и, соответственно, приходов меньше, тем заметнее индифферентность к вере. В этом смысле, например, наш Дальний Восток, по моему впечатлению, совершенно не религиозное пространство. Его в СССР ехали осваивать молодые люди, комсомольцы, поэтому тамошние пенсионеры – это во многом чисто советские люди.

– А Сибирь, а русский Север?

– В Целом про Сибирь не возьмусь говорить – пространство гораздо более «разреженное», чем европейская часть России. А русский Север давно и сильно обезлюдел. Но коренного «многовекового» русского населения там все же больше, чем на востоке страны. А для него православные традиции – не пустой звук. Хотя бы как традиции. Впрочем, верующие, воцерковленные люди есть везде.

По дороге к Татарскому проливу. Хабаровский край

В целом же у меня после моих поездок сложилось гораздо более позитивное ощущение, чем было вначале, когда мне казалось, что в провинции все совсем плохо – и с храмами, и с верой. Нет, церковное возрождение, начавшееся в конце 1980-х – начале 1990-х, продолжается. Храмы, пусть не быстро, но восстанавливаются и строятся, новые поколения воцерковляются. Разумеется, процесс глобализации (с отрицательной коннотацией этого слова) тоже заметен. Москва в этом смысле, увы, стала центром не только напряженной церковной жизни, но и «антижизни», разложения. Однако я бы не сказал, что последняя тенденция в России в целом побеждает. Отнюдь не все спились и изверились – глубинный православный стержень в народе сохраняется.

Храмы, пусть не быстро, но восстанавливаются и строятся, новые поколения воцерковляются

– Доводилось ли встречать в дороге иностранцев, влюбленных в Россию и бежавших в российскую глубинку с Запада?

– Такие встречи бывали, хотя и не так много – я ведь не ставил целью специально их искать. В Бурятии был, например, дивный случай. Мы арендовали с друзьями машину и поехали посмотреть замечательный памятник – Спасский собор Селенгинска (я по нему сейчас как раз диплом пишу). Там, между Улан-Удэ и Кяхтой, на границе с Монголией, раскинулись бескрайние степи, сопки, между которыми течет река Селенга – места, откуда родом Чингисхан. И за рекой стоит этот чудный барочный собор. Он без окон, без дверей, в нем живут лошади и коровы на выпасе. Добраться к нему можно по песчаной лесной дороге – довольно сложно. И вот, на обратном пути мы крепко застряли на этой дороге. Сидим кукуем, до ближайшего населенного пункта далеко, – что делать? И тут вдруг мимо нас несется полноприводная «буханка», а за рулем обрусевший – то ли немец, то ли голландец – не помню точно уже. Ему очень понравилась Бурятия, он туда переехал, женился на русской и живет себе, в ус не дует. Он нас и выдернул без проблем!

– Много ли опасностей подстерегают путника на российских дорогах? Особенно если он путешествует по диким местам один? Ну, допустим, грабители, криминал или дикие звери… Волки на зимней дороге не окружали?

– Окружать не окружали, но подходили однажды, когда я шел пешком от залива Де Кастри в Хабаровском крае к поселку Лазарев через Сихотэ-Алинь. Точнее, подошел один волк. Мы мило побеседовали, я рассказал, куда иду, он тоже. И мирно разошлись. Что касается криминала, то Бог миловал – я ни разу не сталкивался с разбойниками, никто до меня не «докапывался»… Вообще, «чудес» в бытовом значении этого слова было немало – во всяком случае, я, как человек верующий, их именно так воспринимаю. Но большинство из них – очень личные и не для рассказа. Одним из чудес я считаю неожиданное обретение друзей, что у меня в путешествиях случалось.

Перевалы Сихотэ-Алиня – Изменилось ли твое отношение к жизни, понимание нашей страны после путешествий?

– Конечно. И очень сильно. Когда ты живешь в одной квартире, ходишь или ездишь каждый день на работу, то вокруг тебя формируется очерченное пространство – твоя «система координат», твой «мiр». Но когда ты начинаешь вот так путешествовать, то понимаешь, что это очень условные рамки. Мое пространство, моя система координат расширилась до границ всей России – это потрясающее чувство. Все наша огромная страна стала моей. Теперь я чувствую себя дома и в Енисейске, и во Владивостоке, и на севере Пермского края – так же, как и в Москве. Я там могу жить, знаю, где поставить палатку, где напиться воды из ручья, где зайти в храм. В двух моих путешествиях на Дальний Восток в некоторых таких местах я останавливался дважды, общался с уже знакомыми мне людьми.

– Чувствуешь ли ты какое-то общественное «эхо» от своих поездок, лекций, экскурсий? Хотя бы на местном уровне?

– Я могу судить лишь по реакции в соцсетях. Например, знаю, что в Пермском крае некоторые местные любители-краеведы открыли для себя места, которые я показал, а они их и не знали. Они спрашивают у меня в соцсетях, как добраться, и я им рассказываю. Некоторые, воодушевившись, тоже начинают узнавать свою страну или хотя бы свой край автостопом. То есть некие «волны» от моих путешествий идут, пусть и не для всех заметные.

– Не возникало желания издать «на бумаге» некий всероссийский «атлас примечательных храмов»?

– На бумаге – нет, сейчас все в Интернете. В первую поездку свою до Сахалина я пытался составить некий сетевой путеводитель по храмам, начиная от Нижнего Новгорода. Но заметил, что мои подписчики не очень интересуются этим длинным перечнем – им интереснее мои впечатления, переживания. Но я делаю видео во всех поездках. Под каждым видео стараюсь выкладывать список памятников архитектуры, чтобы каждый мог зайти в описание и прочесть информацию. В виде законченных фильмов в сети появилась лишь малая часть, думаю, что найду время и силы, чтобы все это смонтировать и выложить в сеть.

– В одном из сетевых фильмов про русский Север у тебя фигурируют качественные съемки с квадрокоптера, да и вообще есть ощущение профессиональной камеры. Ты что возишь всю эту аппаратуру с собой?

– Я действительно вожу собой легкий квадрокоптер с камерой – иначе не показать адекватно архитектурные красоты. А кроме того – лишь хороший смартфон с легким раздвижным моноподом и треногой для штатива. Все снимаю, монтирую и озвучиваю исключительно сам.

Само созерцание красоты – храмов, природы, людей – рождает религиозное чувство

– Подходят ли твои путешествия под определение «паломничество»?

– И да, и нет. Я, конечно, прикладывался к святым мощам везде, где проходил, участвовал в церковных службах. Но это не есть сугубая цель моих поездок. Я ездил как православный, но и как профессиональный искусствовед-экстремал, а еще краевед и этнограф-любитель.

– Может быть, что-то от «калики перехожего»?

– Возможно, как шутка (улыбается). Тогда только не совсем «перехожий», а скорее «переезжий». Но я хочу сказать другое: само созерцание красоты – храмов, природы, людей – по моему глубокому убеждению, рождает религиозное чувство. Стремление человека к творчеству, к красоте имеет божественное происхождение. Наверное, русские странники – те самые «калики перехожие» – чувствовали что-то подобное и потому шли по родной земле.

(Продолжение следует.)