Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом.
(1 Кор. 3: 19)
В 1867 году в Женеве Ф.М. Достоевский начал работу над одним из своих самых выдающихся произведений, о котором писал племяннице Софье Ивановой: «Идея романа – моя старинная и любимая, но до того трудная, что я долго не смел браться за нее… Главная мысль – изобразить положительно прекрасного человека… Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь. На свете есть одно только положительно прекрасное Лицо – Христос, так что явление этого безмерно, бесконечно прекрасного Лица, уж конечно, есть бесконечное чудо. Всё Евангелие Иоанна в этом смысле; он всё чудо находит в одном воплощении, в одном появлении прекрасного». Роман получил название «Идиот», что в переводе с греческого означает «отдельный, обособленный человек».
Через полтора года произведение публикуется в журнале «Русский вестник», и мир узнаёт о «бедном рыцаре» князе Льве Мышкине. А еще через несколько лет в Санкт-Петербурге началась забавная история. Светские собрания всполошили диковинные слухи: в одну из частных гимназий с правами казенной поступает некий пятнадцатилетний ученик, который в тот же год ее выкупает и фактически заново перестраивает. Как выяснилось, история случилась в действительности: классическая гимназия статского советника Федора Бычкова (по адресу Лиговка, д. 1) в связи с постигшими ее чрезвычайными финансовыми трудностями перешла во владение молодого представителя старинного купеческого рода из Иркутска – он оставался ее домовладельцем еще почти 20 лет. За это время в определенных кругах он снискал славу сумасшедшего, получив прозвище «робкий иркутский купчик». Другие почитали его за добросердечного бессребреника и «просвещенного благотворителя».
В любом случае анекдоты, как он «сорил» деньгами, употребляя их на благотворительность, еще долго ходили не только по светским квартирам, но и по задворкам петербуржского общества. Его педагог, известный профессор-физиолог П.Ф. Лесгафт, которому он потом завещал 350 000 рублей вместе со зданием гимназии, писал о своем подопечном следующее: «Точно так же он не хотел проводить эгоистическую жизнь, окружаясь всеми земными удобствами и удовлетворениями; он жил при самых скромных условиях, и по мере его знакомства с жизненными формами… он становился строже к себе и все более старался избегать всяких телесных развлечений и прихотей. Чуткий ко всему окружающему, он стал верить человеческим нуждам и страданиям и помогать всем к нему обращающимся».
Если внимательно присмотреться к поведению и поступкам молодого человека, то легко заметить, что «робкий иркутский купчик» как будто сошел со страниц романа Ф.М. Достоевского «Идиот». И пусть, в отличие от нищего князя, он был богатейшим наследником сибирских золотопромышленников, их роднило совсем другое. Лейтмотивом жизни «просвещенного благотворителя» стала главная мысль романа, выраженная самим Мышкиным: «Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества».
«Если вы чувствуете подле себя нищету, будучи сами богаты, то вам как-то становится не по себе»
В 1890-х годах молодой сибиряк снимал скромную квартирку на Гороховой улице, экипаж не заводил, пользовался извозчиком, при этом в буквальном смысле всем раздавал деньги. Сперва он регулярно помогал друзьям-студентам, а со временем молва о его небывалой щедрости разошлась по всему Петербургу, и к его квартире выстраивались огромные очереди разноперого люда. Иногда он принимал по несколько сот человек в день, никому не отказывал и давал каждому ровно столько, сколько у него просили. Среди ходоков встречались не только обездоленные горемыки, нищие, вдовы и сироты, но и промотавшиеся картежники, бражники с перепоя и нечистые на руку пройдохи. Случалось, даже молодые невесты приходили к нему за приданым, и он никому не отказывал. «Жизнь наша красна бывает лишь тогда, – говорил он, – когда всё нам улыбается вокруг… Но если вы чувствуете подле себя нищету, будучи сами богаты, то вам как-то становится не по себе».
По словам преподобного Сергия Радонежского, «благочестие не состоит из подаяния милостыни, а в сердечном участии». Поэтому в руках «робкого купчика» деньги были не более чем инструментом любви. И нет сомнений, будь Мышкин с достатком, его средства также раздавались бы направо и налево. Так что Федору Михайловичу не было нужды одаривать своего князя миллионами, и без того его детское благочестие и всеохватывающее «сердечное участие» освещают весь сюжет романа.
Что касается молодого сибиряка, то и его сострадание не было избирательным: «Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся» (Мф. 5: 42). Сам он говорил: «Если просят, значит нужно: если можно дать, то есть если имеются средства, то и нужно дать, не производя розыска». Обоим героям дано было познавать мир через любовь, через «сердечное участие», о чем в романе писал Ф.М. Достоевский: «Бросая ваше семя, бросая вашу “милостыню”, ваше доброе дело в какой бы то ни было форме, вы отдаете часть вашей личности и принимаете в себя часть другой; вы взаимно приобщаетесь один к другому; еще несколько внимания, и вы вознаграждаетесь уже знанием, самыми неожиданными открытиями».
Как это часто бывает, среди нуждающихся и выпрашивающих у щедрого благодетеля лепту нашлись и те, кто не устоял перед искушением злой завистью. Пресловутая «скорбь о благополучии ближнего», «порча жизни» и «поругание природы», как называл это чувство святитель Василий Великий, в душах жадных злопыхателей рождала клевету, которая зловонными ручьями растекалась по Петербургу. Увлеченные набирающим силу в русском обществе «шатанием умов» студенты-народники бессовестно упрекали своего благодетеля в недостатке жертв для всеобщего блага, а сам градоначальник Виктор фон Валь, до которого дошли слухи о щедром миллионере, в свою очередь подозревал его в поддержке тайных революционных организаций.
Однажды в 1894 году при входе в Знаменскую церковь молодой человек положил на книжку стоявшей на паперти монахини серебряный рубль. Привыкшая получать мелочь, она так поразилась щедрости незнакомого барина, что, упав на колени перед иконой, стала в полный голос на весь церковный двор благодарить Бога за милость. Тогда растроганный прихожанин спросил у монахини ее адрес и из какой она обители, а на следующий день явился к ней в одно из столичных подворий и передал бумажный сверток. Внутри была наличность в размере 147 000 рублей. Пересчитав деньги, монахиня пришла в ужас. Заподозрив неладное, она поспешила в полицейский участок и донесла на молодого барина.
На него завели дело по подозрению в душевном расстройстве, а также в возможном финансировании революционных кружков и собраний. В ходе следствия вскрылись любопытнейшие факты его жизни. Участию в политическом подполье весьма странный молодой человек уже в свои 25 лет предпочел активную деятельность в качестве почетного жертвователя и члена ряда благотворительных и попечительских обществ. Он не жалел средств на учебные и научные проекты, издавал массу учебников, книг и журналов, выделял баснословные суммы на открытие библиотек по всей Российской империи.
Мало того, еще будучи студентом, он активно участвовал в строительстве Санкт-Петербургского университета, первого Женского медицинского института и Бестужевских высших женских курсов. На свои деньги чудак возводил общежития для студентов и утверждал для них стипендии. В 26 лет он лично содержал 70 стипендиатов, учившихся в России и Европе. Особенное внимание он уделял землякам из Сибири и часто поддерживал проекты, связанные с родным краем. Среди его многочисленных инициатив – несколько этнографических экспедиций в Сибирь и на Дальний Восток, строительство одного из залов Русского географического общества, театр в Иркутске, народный дом в Барнауле и многое другое. Кроме того, он учредил капитал в 420 000 рублей для пособий и пенсий рабочим своих золотых приисков. Баснословные суммы, исчисляемые миллионами, уходили на строительство приютов, богаделен, больниц, церквей и монастырей по всей России. Молодой человек жертвовал средства на устройство библиотек в Ишиме, Красноярске, Нерчинске, Ачинске, Кургане. И это далеко не полный перечень его благодеяний, которые он творил втихомолку. Благо что его доходы стабильно приумножались.
Когда всплыли все эти подробности, его попытались обвинить в невменяемости и бесконтрольном расточении средств, после чего назначили психиатрическую экспертизу. Как тут не вспомнить слова лакея Епанчиных, характеризующие Льва Мышкина: «Князь просто дурачок и амбиции не имеет…» А сам сибирский «безумец» рассуждал таким образом: «Как человек пуст в своей жизни, как ничтожны все его потребности, обусловленные одной наживой; как жадно всё человечество в своем стремлении к богатству! Но что оно нам приносит… Одно грустное разочарование. Вот я – миллионер, мое “счастье” должно быть вполне закончено. Но счастлив ли я? Нет. Всё мое богатство в сравнении с тем, чего жаждет душа моя, есть ничто, пыль, прах…»
Не исключено, что подобные рассуждения подтолкнули суд подвергнуть его повторной психиатрической экспертизе. К счастью, в обоих случаях медики засвидетельствовали, что молодой человек вменяем, и дело кончилось полным оправданием подозреваемого. Мало того, в адрес градоначальника поступил строгий запрет впредь вмешиваться в его дела. По одним сведениям, за «робкого купчика» заступился обер-прокурор Святейшего Синода Константин Победоносцев, а по другим – сам император Александр III, который незадолго до своей смерти удостоил сибирского благотворителя личной встречи.
Побуждаемый душевными склонностями, он проводил в жизнь правило: просящему дай – и прослыл безумцем
Спустя время с этим судебным процессом ознакомился председатель Петроградской губернской ученой архивной комиссии историк Михаил Константинович Соколовский, и вот какую он дал оценку тем событиям: «Общество не удивлялось бы, если бы он преподносил жемчуг и бриллианты сомнительным певичкам, если бы он строил себе дворцы во вкусе Альгамбры, накупал картин, гобелены, севр и сакс или в пьяном виде разбивал зеркала, чтобы вызвать хриплый хохот арфянок, – всё это было бы обычно. Но он отошел от этого и, побуждаемый душевными склонностями, проводил в жизнь правило: просящему дай».
Звали этого человека Иннокентий Сибиряков, и был он одним из шести отпрысков известной и влиятельной купеческой династии. Родился 30 октября – в один день с Федором Михайловичем Достоевским, только с разницей в 39 лет. Отец Иннокентия Михаил Александрович на всю Сибирь слыл богатейшим золотопромышленником, открывшим в 1863 году богатые месторождения в бассейне реки Бодайбо. С тех пор капиталы заводов и компаний Сибирякова крепчали, а уже через 40 лет основанное им поселение получило статус города, который до сих пор остается важнейшим центром золотодобывающей отрасли России.
Достоевский создал своего знаменитого героя в 1867 году, когда Иннокентию исполнилось 7 лет. В этот же год его большое семейство постигло несчастье: скончалась матушка Варвара Константиновна. А еще через семь умер отец, оставив сиротами трех сыновей и трех дочерей. Унаследовав огромное состояние, которое регулярно приумножалось доходами от золотопромышленных товариществ, заводов, торговых предприятий и пароходств, дети один за другим перебрались в Санкт-Петербург. В столице состоятельные братья и сестры остались верными семейным купеческим традициям и развернули широкую благотворительную деятельность в самых различных сферах.
Но только самый младший, Иннокентий, на этой почве снискал славу сумасшедшего. Молодой человек мог не читать романа Достоевского и ничего не знать о его главном «бедном рыцаре». Реальную личность и вымышленного персонажа роднил образ Героя из совсем другой Книги, Чья заповедь стала смыслом жизни того и другого: «Как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга» (Ин. 13: 34). Еще одно важное совпадение двух «безумцев» говорит о том, что их любовь была выстрадана Крестом, который они несли с детства. Оба терпели хроническую болезнь: Сибиряков изнемогал чахоткой, Мышкин – эпилепсией, и оба лечились в Европе.
Можно долго гадать, чья это фраза: «Отсутствие счастия в жизни гнетет мое сознание безотчетным чувством скорби, горести и отчаяния. Так чувствую я себя теперь, по возвращении в Россию. Здесь, как и везде на свете, я вижу только одни страдания людей, одни муки человеческие, одну суету мирскую. Как будто вся наша жизнь только в одном этом и состоит, как будто Господь Бог всех нас создал для одних страданий на свете и нет для человека никакой отрады, кроме печального конца – смерти… И я думаю, что все эти пытки, все мучения, все страдания суть лишь вещи благоприобретенные человеком, но не наследие Божие для нас на земле. Ведь Царствие Божие внутри нас, а мы всем этим пренебрегли и впали в отчаяние, в тоску, в ад жизни. Да, слаб, ничтожен и малодушен человек в выборе своего земного блага, личного счастья». Не сию ли тайну пытался раскрыть великий писатель? Но эти слова принадлежат Сибирякову.
А князь Мышкин в романе словно продолжает эту мысль: «Сущность религиозного чувства ни под какие рассуждения, ни под какие атеизмы не подходит; тут что-то не то, и вечно будет не то; тут что-то такое, обо что вечно будут скользить атеизмы и вечно будут не про то говорить»; «Не из одного ведь тщеславия, не всё ведь от одних скверных тщеславных чувств происходят русские атеисты и русские иезуиты, а и из боли духовной, из жажды духовной, из тоски по высшему делу, по крепкому берегу, по родине, в которую веровать перестали, потому что никогда ее и не знали!»
Последними словами схимонаха Иннокентия были: «Простите, ничего не могу сказать, кроме грехов…»
В итоге никто из наших героев в Санкт-Петербурге надолго не задержался. В расчетливом прагматичном мире они так и остались непонятыми гостями и умалишенными героями, о чем «бедный рыцарь» Лев Мышкин предрекал заранее: «В обществе я лишний». После гибели Настасьи Филипповны его душевная болезнь до крайней степени обострилась, и его вновь увезли за границу лечиться. Примерно то же самое говорили и о «робком купчике» Иннокентии Сибирякове, который в действительности раздал все свои миллионы и ушел исцелять свое «безумие» в монастырь на Святую гору Афон. Там на его средства возвели самый большой в Греции собор апостола Андрея Первозванного.
По свидетельству своих собратьев по Андреевскому скиту, «дни своей иноческой жизни он проводил, пользуясь малым отдыхом, в строгом посте и горячей слезной молитве. Он в полной мере выполнил в иночестве заповедь нестяжания и послушания беспрекословного и вполне с дерзновением мог сказать с апостолом: “Се, мы оставихом вся и вслед Тебе идохом”».
Схимонах Иннокентий закончил свои земные дни в возрасте 41 года: обострилась чахотка. Его последние слова были обращены к настоятелю, входившему в его келью: «Батюшка, простите, не могу я вас встретить как следует; ничего не могу сказать, кроме грехов».
В настоящее время в Русской Православной Церкви рассматривается вопрос о канонизации Иннокентия Сибирякова.
Святитель Иоанн Шанхайский говорил, что святость -- это такая преисполненность благодатью, что она изливается на других и становится видимой всем. То есть, Господь должен дать большому числу людей почувствовать, понять , что некий человек - угодник Божий, осязать святость через чудеса. Если же мы поспешим прославить кого-то до времени прославления его Господом, то лишим "награжденного титулом святости" самого для него теперь важного - ЦЕРКОВНОГО ПОМИНОВЕНИЯ.