Cпасение соделывается в настоящее время

Первое, что привлекло мое внимание в биографии Епископа Галичского и Макарьевского Алексия, — словосочетание «агроном Валаама». Оно сразу вернуло меня к замечательной книге Ивана Шмелева, подробно описывающей Валаамский монастырь, каким он был перед самой революцией. А был он — крепким, сильным, развивающимся монашеским государством, производившим все необходимое для себя, бесплатно кормившим тысячи паломников, создававшим красоту, дарившим радость, воспламенявшим веру. Нет, у меня не возникло вопроса, таков ли Валаам сейчас — понятно, что точно таким, как был, сейчас он быть и не может. Важно было другое: передо мною сидел человек, очень близкий, родственный тем, давним, валаамским монахам-созидателям.

Впрочем, на святом острове прошла лишь часть монашеской жизни нашего с вами собеседника…

— Владыка, Вы окончили агрономический факультет Плодоовощного института имени Мичурина и сразу стали успешно работать — совсем молодым еще человеком уже занимали руководящие должности. И как же Вы пришли к этому решению: оставить все и постричься в монахи? Что способствовало этому решению, что подготовило Вас к нему?

— Ну, во-первых, Мичуринский институт — это только первое мое образование, а потом, до поступления в монастырь, я успел получить еще несколько специальностей. После третьего курса института мне довелось поработать главным агрономом в семеноводческом совхозе, по завершении обучения я работал в райсельхозуправлении, затем в государственных структурах, а позже занимался бизнесом. Все это было мне интересно, все меня увлекало.

Но Вы понимаете, в чем дело: меня с детства очень удивляло убеждение многих людей, что выбор монашеского пути — это непременно отказ, оставление, отбрасывание всего того, чем человек жил и чем увлекался ранее. Монашество — это, наоборот, приобретение. Ведь человек не может так жить и развиваться: вот, он учился, работал, чего-то добился — а потом он вдруг все это прекращает, бросает, спускается куда-то на нулевую отметку и начинает с нее. Такое понимание монашества — это своеобразная неправда. Это отрицание всего того опыта, который есть у человека, избирающего этот путь, всех тех знаний, которые он смог уже получить. Вы знаете, ко мне в свое время на основе чтения святых отцов пришло понимание того, что «знания без веры надмевают». А недавно я натолкнулся на мысль одного философа: «Знания без рассуждения и опыта веры развращают». И теперь я скажу так: «Знания, растворенные любовью, даруют человеку рассуждение и мудрость».

А как человек приходит к вере, к любви? Не так: шел-шел к чему-то одному, потом вдруг резко это бросил, повернул и пошел в совсем другом направлении. Что такое жизнь человека? Это поступательное движение. Каждый день мы продолжаем свой путь, каждый день возрастаем. Даже если мы падаем, то через покаяние это падение становится следующей ступенью нашего духовного роста. Невозможно, чтоб человек рос к чему-то одному, а потом начал вдруг расти к другому. Рост — это всегда вверх.

Я вырос в православной семье. В детский сад меня не отдавали: когда родители были на работе, мною занимались бабушки-матушки, монахини Ольга и Татьяна, они жили у нас на хуторе, куда они в свое время были отправлены на поселение и где так и остались жить. Или Александра Никаноровна, которая рядом жила с нами, она происходила из княжеского рода и тоже на поселении жила, иногда за мной присматривала. Или я находился у своей бабушки по маминой линии, или у тетушки по папиной линии… То есть так получалось, что я всегда или у родной бабушки, или у них. И все это были верующие люди. Вы знаете, у меня с детства отношение к Псалтири совсем иное, чем у многих людей, даже верующих. Вспоминая детство, я вспоминаю мелодичное чтение Псалтири — нараспев со звуками старческой скрипучести. Уже в монастыре один брат, помню, спросил меня: а как ты можешь не слышать ошибок чтеца? А я научился уже к тому времени по совету отца игумена (ныне епископ Панкратий) отключать все лишнее, все, что мешает молиться. Только вот после этого вопроса начались у меня искушения: не могу молиться, слышу неправильное ударение, неправильное произношение слов…

Приход в монастырь — это результат всей предыдущей жизни. Можно рассказать, какие чудесные обстоятельства были. Да, они были: и встреча со старцем, и вразумление духовника, и многие, многие другие события и встречи. Можно было бы сказать и о смерти мамы… Это все способствовало моему выбору, но не было его причиной. А причина… Просто наступил такой момент в моей жизни. Пришло осознание: то, чем я занимаюсь в миру, противоестественно для меня; я понял, что это перестало меня радовать. Бизнес развивался и выстраивался, но радости это не приносило. Передо мною встал вопрос: что делать дальше? И именно в этот момент и отец Иоанн (Крестьянкин), и затем владыка Иоанн (Снычев) мне сказали: «Ну сколько можно тянуть? Решайся». И вот пришло такое решение о том, что необходимо уходить в монастырь. Было это 5 октября 1995 года. Да, в 26 лет.

— Как случилось, что Вы попали именно на Валаам?

Валаам     

— Вы знаете, изначально я мечтал попасть на Соловки. Очень большое желание у меня было — жить на Соловках. Но отец Иоанн (Крестьянкин) сказал: нет воли Божьей на то, чтоб там тебе быть. И я возмутился. И уехал из Псково-Печерского монастыря, не побыв там даже трех дней, с мыслью: тогда вообще ни в какой монастырь не пойду. Это было сразу после Пасхи, в 1995 году. Но прошло некоторое время, и этот разговор у нас с отцом Иоанном возобновился. А в октябре того же года отец Иоанн мне сказал: звони или на Валаам, или в Оптину. В Оптину я звонил почти неделю, дозвониться не мог. А когда я позвонил на Валаам, первый, кто поднял трубку, это был не секретарь, не благочинный, это был отец Панкратий (теперь — Владыка Панкратий) — игумен монастыря. Я объяснил ситуацию, он сказал: «Замечательно. Я завтра буду в Петербурге, приезжайте на подворье». Эта встреча в октябре 1995 года длилась у нас с отцом Панкратием шесть часов. Мы разговаривали обо всем. И вот наконец отец Панкратий сказал: «Ну что — завтра с вещами». И на следующий день я был на Питерском подворье. А весной 96-го года отец игумен принял решение о моем новом послушании, что я буду агрономом монастыря.

— Расскажите, пожалуйста, об этом послушании и о том, что дал Вам Валаам с его духовным наследством.

— Приехав на Валаам, я ужаснулся тому состоянию, в котором находились не только сады, но и хозяйства скитов. Сады совершенно заросли, часть деревьев болело, и первое, к чему я приступил, — расчистка и корчевка. Мы начали расчищать террасы, скалы, выкорчевывать древесные кустарники. Вычищали года, наверное, два. Начали заниматься старыми плодовыми деревьями, лечить их. Очень много мне помогали тогда Павловская научная станция и сельхозинститут. Самым надежным моим помощником и консультантом стала Нина Сергеевна Краюшкина — известный биолог, садовод, заслуженный работник сельского хозяйства, специалист по старым садам Северо-западного региона.

На Валааме нам удалось заложить даже так называемый иловый маточник. Мы занимались учетом плодоношения, вели описание всех сортов, размножали интродуценты и многое другое. На Валааме было очень много интересной работы. Мы составили полный список сортов, которые там культивировались, описали каждый; составили справочник, вели учет урожайности по каждому дереву, составляли таблицы: сколько прироста годового в сантиметрах, сколько было плодоношений, насколько активным было цветение, сколько осыпалось недозрелых плодов и сколько было зрелых, как хранятся плоды каждого сорта и отдельно — с каждого дерева. Эта работа была необходима, чтобы знать, что нам делать с каждым деревом на следующий год. Вот это, если кратко, о работе агронома в Валаамском монастыре.

— А чем эти Ваши труды отличались от того, что Вы могли бы делать в колхозе, совхозе, частном хозяйстве, у себя на даче, наконец? В монастыре это все делать или где угодно еще — в чем разница?

Валаам     

— Разница в отношении. Я в прошлом году был на Валааме, и вот что меня огорчило: они начали обрезать деревья на активное плодоношение. Я попробовал до них донести, что этого делать нельзя. Мы должны к каждому дереву относиться — не только с той точки зрения, какой мы можем получить с него урожай. Для нас важно, чтобы дерево не пострадало. Мы можем активно получать урожай в течение десяти лет, а потом мы будем вынуждены выкорчевать это дерево и на его место посадить новое. Вы понимаете, такого отношения к творению Божиему у монаха не должно быть. Потому что яблоня — это, в первую очередь, символ красоты Божиего мира. Представьте себе, когда дерево произрастает, оно с каждым годом изменяется. И отношение к старому дереву должно быть — как к бабушке или дедушке. Вы знаете, что груша, которой 270 лет, может плодоносить? Но мы должны понимать, что ее нельзя использовать так активно. И я ограничивал плодоношение, потому что считал: важно сохранить само дерево. Ведь это в первую очередь природный памятник. Но для меня это еще и памятник послушанию — работе монаха Никанора, или монаха Никодима, или монаха Адриана. Памятник трудам тех отцов, которые работали в садах старого Валаама 150 или 200 лет назад. Памятник благотворителю, который привез этот саженец на Валаам, посадил. Памятник тому, кто расчищал эти камни, кто на своей спине носил сюда землю, чтоб дерево можно было посадить. Не только для того, чтобы получить с него урожай, но чтобы весной радоваться цветам, а летом радоваться, глядя, как созревают плоды, а осенью любоваться яркой расцветкой листвы. Для меня как для агронома и для монаха это было самое большое открытие на Валааме и самое большое утешение.

Помимо этого, мы много завозили на остров интродуцентов, то есть тех деревьев и кустарников, которые там никогда не произрастали. За несколько лет мы высадили на острове около 9000 саженцев деревьев и кустарников, и особенно много роз. Мы посадили на игуменском кладбище темно-бордовые лилии, тогда их еще нигде в России не выращивали: мне специально селекционеры передали 80 луковиц. Также мы выращивали и многие другие цветы: китайскую стелящуюся розу, например, она у меня три или четыре раза в сезон давала цветение.

И вот, знаете, был такой момент искушения для меня как для монаха и агронома. Возник вопрос: а нужно ли на самом деле вот это все, то, чем я тут так увлеченно занимаюсь? И произошло в один день два случая. Первый: духовник монастыря разговаривает со мной и начинает со слов смирения: «Вот, посмотри, ты ведь не из послушания это делаешь, это у тебя все гордыня, тщеславие…» Меня эти слова расстроили, конечно. Ухожу я, расстроенный, в сад, занимаюсь в теплице, но ничего у меня не получается, все из рук валится. В урочное время иду на обед. И смотрю: повисли так на заборчике несколько наших братий, смотрят на цветник по центру монастырского двора. И вот один из них — токарь наш монастырский, с большими сильными руками, с простым грубоватым лицом, сам такой крупный и, надо сказать, достаточно жесткий человек — рассматривает что-то внимательно. Я думаю: ну, сейчас еще он мне добавит, скажет что-нибудь вроде: «Ты вот тут цветочками занимаешься…» Я тогда вообще все цветы выкорчую, все травой засею. Такое состояние было. И вдруг этот монах мне говорит: «Слушай, отец, я тебе хочу сказать спасибо! Ты такое большое дело делаешь. Вот я целый день вожусь с этими железками, с металлом, и мне уже кажется — тем же и занимаюсь, чем и в миру занимался, зачем я тогда в монастырь пришел? А сейчас стою, смотрю на эту розу — и удивляюсь красоте Божьего мира. И понимаю, зачем пришел, чего искал в монастыре…».

Вы знаете, для меня это было самой большой похвалой, самым большим утешением, которое я только мог в эти минуты услышать. Я понял: то, что я делаю, необходимо делать. Если монастырская братия замечает красоту этого мира, его хрупкость… то тогда они уже по-другому относятся и к монастырской жизни. Слова монаха-токаря утвердили меня больше, чем все остальное.

С послушанием агронома я совмещал послушание келаря, также занимался приемом иностранных групп, паломников и плюс еще занимался молодежными лагерями. Очень много было дополнительных работ: конференции, выставки…

— Но вскоре Ваша жизнь изменилась, Вы вынуждены были оставить все, чем занимались на Валааме, уехать с него, заняться совсем другими делами. Тяжело было?

— Не просто тяжело. У меня такое чувство было, как будто я умирал. Потому что Валаам для меня стал моей родной обителью, он взрастил меня как монаха, и все тут было для меня с чем-то связано: каждый куст, каждый камень был мне родным. Поэтому, когда отец Панкратий мне сказал, что решил перевести меня на Питерское подворье — я возмутился и сказал: нет, я с острова никуда не пойду, из монастыря монаха гонят только бесы.

Прошла неделя после этого нашего разговора, я начал болеть. И болеть начал до такой степени, что врачи уже не знали, что со мной делать. В результате меня отправили в Питер, в больницу, и я пролежал в Военно-медицинской академии два месяца. Наконец меня выписали, но сказали, что жить мне пока нужно рядом с клиникой, в Питере. Я лечу на вертолете на Валаам, и там отец Панкратий мне говорит: все, я решение принял, собирай вещи, тем более что и врачи велят тебе жить в городе.

На Святой земле     

Меня поразили слова отца Василия Ермакова, когда я приехал к нему в Питер: «Не к тому ты сердцем прикипаешь, вот поэтому Господь тебе такое попустил. К Богу, а не к земному должен прикипать монах». И эти слова остались со мною. Меня ждало много перемен в моей монашеской жизни, и много чем приходилось заниматься. На подворье я был помощником игумена по делам собственности, благочинным и библиотекарем, потом мне поручили вести курсы катехизации. Курсы были рассчитаны на четыре года — фактически семинарский курс, и мы выпустили 67 человек. Владыка Панкратий поручал мне многое, от организации выставок до организации практики студентов. В 2009 году меня отправили на три месяца на Святую Землю, а в 2010‑м уже перевели в Свято-Троицкий монастырь святых праотец Русской духовной миссии в Хевроне, где я и прослужил до 27 декабря 2016 года. Да, у меня были искушения, но я помнил — по послушанию нужно делать все, но сердце не должно прикипать ни к чему. И теперь я Вам скажу, чему это меня научило. Где бы ты ни оказался, тебе должно быть хорошо, уютно с самим собой. Не с кем-то, не с чем-то, а с самим собой. И вот сейчас я могу сказать: мне уютно в любом месте, в любой обстановке, в любом качестве. Вот это самое важное, чему меня научил Валаам.

— Однако мы часто слышим, что старые коренные русские обители с их многовековой историей и духовной традицией уже не восстановимы: что восстановление любого из этих монастырей — только видимость.

— Неправда. То, что было до революции, не сгинуло и не пропало, оно с нами. Скажите мне, Иоанн Златоуст жив?

— Жив, конечно. Он постоянно присутствует в нашей жизни — своими трудами, книгами…

— Разве только книгами? Учением, молитвой, Литургией, которую мы совершаем, высочайшим нравственным примером — если нам известно его житие. И когда говорят, что монастыри невозможно восстановить, потому что нет уже тех людей, знаете, меня это раздражает и возмущает. Все те люди — с нами и молятся за нас. И точно так же меня раздражает фраза «Сейчас нет старцев». Человек, который так говорит, хочет сам для себя старцем быть. Он сам себе авторитет, и нет авторитетов, кроме него. Это скрытое желание быть почитаемым. И это уже, простите меня, внутреннее расстройство.

Что значит — невозможно монастырь восстановить? Ничего не нужно «восстанавливать» на самом деле, необходимо каждый день совершать свое дело. Потому что любой монастырь — он каждый день новый, и каждый человек, который приходит в монастырь, в чем-то его изменяет. Ведь приходит личность. И она, соединяясь с другими личностями, воздействует на соборную личность монастыря. Монастырь — это ведь единый целостный организм, можно ли его воспринимать по-другому? Личности, которые жили в монастыре в XVIII веке, составляли монастырь XVIII века. Нельзя на современного человека надеть одежду, культуру, менталитет, мировосприятие, образ жизни человека прошлых веков.

Для каждой эпохи Господь открывал свои блага, которые человек использовал. Человек всегда живет в настоящее время. И спасение соделывается в настоящее время. И поэтому говорить надо о настоящем времени. Мы не возвращаем то, что было когда-то, мы строим свой сегодняшний день, новый день, новое время, новое пространство. Мир ведь каждую минуту новый, и человек каждую минуту становится другим. Всего десять минут назад, до разговора с Вами, я был один, а сейчас я совсем другой человек. Потому что, смотря на Вас, я вспоминаю то, что когда-то мной было забыто, или вижу Ваше мировосприятие и как-то отвечаю на него, и это меня изменяет.

Человек должен относиться к миру так: вот эта ситуация, та, что сейчас есть, дарована ему Богом. Это Бог даровал ему возможность строить монастырь. Правильно он его строит или неправильно — это другой вопрос. Это зависит от его менталитета, его мировосприятия, это его образ жизни. Не надо пытаться исправить другого человека, это невозможно. Ты можешь исправить себя, только вот каким образом? Да никаким, кроме одного — изменить свое отношение к себе. Но отношение к себе нужно менять в определенных рамках, в определенных границах, иначе ты свалишься в пропасть. В пропасть гордыни, самомнения или, напротив, излишнего самоуничижения. Эти рамки — опыт других людей, тех, кто жил до тебя, тех, кто рядом с тобою сейчас, это твои наставники, которые всегда тебя подправят, если ты от курса отклонился. И опыт предшественников наших мы должны использовать — не только положительный, но и отрицательный тоже. Что, разве не было отрицательного опыта на старом Валааме? Был. Хотя бы раскол «горшечников», как его называют — на новостильников и старостильников. И ведь он был кем-то посеян, у него были свои причины. Мы открываем архивы монастыря, и это выясняется — вот оно, человеческое. И Господь человеческое это обличил, и на новом Валааме уже в Финляндии объединил в результате братию.

Вы понимаете, в чем дело, старый Валаам — это старый Валаам. Нельзя жить прошлым, нужно жить настоящим — всегда. Если мы живем в прошлом, значит, мы не приемлем наше настоящее и не стремимся в будущее, а это может означать и то, что мы отрицаем смерть. А если мы отрицаем смерть, значит, мы не желаем встретиться с Богом, не желаем наследовать Царствие Божие. Поэтому все эти разговоры в современном обществе: вот, дескать, и Оптина пустынь сейчас не та, и Валаам не тот — это просто демагогия. Да, современные монастыри не таковы, какими они были сто или двести лет тому назад; но они и не могут быть такими, потому что мы живем в другом времени. И смотреть должны вперед, а не назад — чтобы не наступить опять на те же грабли.

Вы знаете, я вспоминаю свою бабушку. Она говорила так: «Почему произошла революция? Почему вот эти несколько тысяч большевиков смогли всю страну поставить на колени? Потому что к 1917 году практически не было людей-причастников, то есть тех, кто регулярно причащался бы; большинство если и говело, то раз в год. На вечернюю службу мало кто ходил. Фактически храмы наполнялись только в праздники. Мы (говорила бабушка) только по обрядовости были православными. Вот причина тому, что Господь попустил революцию». Катастрофа произошла, потому что люди на самом деле жили без Бога. А как без Него жить? Ведь только Бог тебя преображает, только Он, входя в твою душу, в сердце, в твое тело, изменяет и формирует тебя. Только Он образует в тебе того самого нового человека, который войдет в Царствие Божие. А если ты обходишься без Него, если ты только внешне православный, тогда ты в Царствие Божие не войдешь. Почему Евангелие у нас лежит на престоле? Потому что это живое слово, которое должно войти в сердце человеческое. У нас есть право наследовать Царствие Божие. А воспользуемся мы этим правом или нет — это наш выбор. У нас есть право на ошибку, но ошибка не должна стать образом нашей жизни. Она должна нас обучать, наставлять, чтобы мы ее не повторили. И тогда мы будем — не сетовать, что у нас «все уже не то», а идти вперед.

— У Вас есть опыт работы с молодежью. На Ваш взгляд, должна эта задача — миссия именно в молодежной среде — вот так отдельно выделяться и ставиться в Церкви? Ведь Христос един для всех, и молодых, и старых, и Церковь говорит на языке одном — и со старым, и с молодым человеком.

— Конечно, Бог вне времени, вне места и вне пространства. И определять богообщение возрастом — это неправильно. Ведь воцерковляющийся человек — это всегда младенец. Но, с другой стороны, говорить с каждым человеком нужно на его языке. Молодежь — это уникальный, неповторимый продукт эпохи. И с нею необходимо говорить на языке этой эпохи, на понятном языке. Это не значит — опускать планку, понижать уровень общения. Как сказал мне один психолог: «Нельзя опускаться ниже плинтуса, потому что нет гарантии, что ты потом поднимешься». Нужно дать человеку возможность подняться выше. Протянуть руку и помочь подняться. Нельзя панибратствовать, заигрывать… Не то даже, что заигрывать — нельзя с ними играть. Необходимы искренность, открытость, пусть иногда даже и резкость, но нужно быть честным, открытым и говорить свободно. А свободное слово, оно в действительности всегда вызывает доверие. Ведь ты говоришь так, как у тебя внутри: как ты думаешь, как чувствуешь, из своего личного опыта. И поэтому люди тебе доверяют. Вот это и есть мой принцип работы с молодежью, если кратко.

В день архиерейской хиротонии     

— В Вашей жизни был момент пострига, момент иерейской хиротонии, когда Вы стали иеромонахом, и, наконец, момент архиерейской хиротонии. А какое из этих событий самое потрясающее, самое волнующее… словом, самое?

— Их нельзя сравнивать ни в коем случае. Они все разные. Диаконская хиротония — это удивительное было событие и пережитое состояние. А в священнической хиротонии мне памятны особая тишина и покой…

Архиерейская — я даже удивился, что со мной произошло. И первая мысль пришла — такая, что даже напугала меня, потому что не от меня она явно была, эта мысль: ну вот, теперь все на своем месте. Я задал себе вопрос: что значит «на своем месте»? Вероятно, это означало, что я пришел к тому, к чему меня вел Господь, то, к чему должен был прийти? В действительности ведь просто так ничего не бывает.

И все-таки, если сравнивать… Меня на встрече с молодежью один мальчишка лет четырнадцати спросил: «Владыка, а что Вас больше всего в жизни “торкнуло”»? И я ему ответил, что самый потрясающий момент моей жизни — это постриг. Это изменение полностью, это рождение нового человека. Только рождение. Дай Бог этому человеку вырасти…

Журнал «Православие и современность. Ведомости Саратовской митрополии» № 01 (62), январь 2020 г.