«Этот материал — тест на подлинность»

5 февраля на сцене Театра имени Гоголя покажут спектакль по роману Константина Симонова «Живые и мёртвые» в постановке Полины Агуреевой. Выпуск спектакля приурочен к 80-летию победы в Сталинградской битве. В релизе, который Полина написала сама, есть такие слова: «Хочется попытаться осмыслить не факты сами по себе, не хронику войны, а духовное состояние людей в этом страшном испытании, человеческую основу их поступков, жизнь и смерть в их неразрывной связи на войне».

— Полина, как родилась идея спектакля?

— Идею мне предложил директор Юрия Башмета Дмитрий Гринченко. Он просто пришёл ко мне и спросил, не хочу ли я поставить спектакль по «Живым и мёртвым». Я согласилась, тем более что в этом году исполняется 80 лет победы в Сталинградской битве. Для меня, как, я надеюсь, и для всех граждан моей страны, это очень значимое событие — перелом в войне. Я представляю, каких неимоверных усилий победа стоила людям, которые участвовали в той битве.

За два месяца я написала инсценировку по трилогии Симонова; в основном, конечно, по второй части («Солдатами не рождаются), поскольку именно в ней идёт речь о Сталинградской битве.

Было очень важно правильно подобрать актёров. Я говорила на репетициях, что этот материал — своеобразный тест на подлинность. Вряд ли этот текст могут присвоить и прожить люди, которые сейчас говорят, что им стыдно быть русскими. Книга Симонова предельно честная, не замазывает ни одну проблему той страшной войны. Когда я прочла роман, была потрясена. Люди того времени так же ужасались существующим проблемам (на войне не может не быть проблем), но у них было одно — основное! — отличие от многих современных людей: они очень любили Родину.

Мы живём во время девальвированных понятий. Всё обесценилось, подменилось. Радость подменилась удовольствием, призвание — успехом. Понятие Родины тоже перестало быть глубоким и прочувствованным. Для меня это болезненный вопрос, потому что в восприятии моем и моей семьи понятие Родины имеет прежнюю глубину и ценность. Мне очень важно говорить своим детям, что они русские, объяснять, в чём их русскость. О русском менталитете написаны тома — Бердяевым, Розановым, Достоевским, Толстым… Все русские философы задавались этим вопросом и писали сложные, глубокие работы. А сейчас я многих людей, даже близких, спрашиваю: «Что для тебя Родина?» — и они отвечают: «Родина — это моя семья». Нет! Для понятия «семья» есть своё слово — семья. Родина — это и история России, и ее уникальная культура, и ее природа, и соборность, и ощущение себя звеном в большой исторической цепи событий… Когда мы репетировали, много говорили об этом с актерами. Я вовсе не хочу сказать, что мы лучше всех. У каждой нации своё понятие Родины; у нас, русских людей, оно — вот такое.

Ощущать себя звеном в исторической цепи — значит чувствовать себя сопричастным и к великим, и к трагическим событиям нашей истории. И даже к ее ошибкам, чтобы не повторять их. И помнить, какой ценой нашей стране досталась Победа в Великой Отечественной войне. Если ты убиваешь память, ты убиваешь и человека. Ведь именно это и произошло сейчас у нас! Потому так важен для меня наш спектакль: Сталинградская битва — это и моя битва тоже, она для меня не умозрительна, я чувствую себя сопричастной к этому событию.

— Вы ведь родом из Волгограда.

— Да, я родом из Волгограда, но это не имеет значения. Я так же чувствую себя причастной и к блокаде Ленинграда, и к монголо-татарскому нашествию, и к крещению Руси…

— В последние десятилетия распространился тезис «Родина — там, где тебе хорошо». Почему этот тезис порочен?

— Для меня это абсолютная подмена. У Тарковского есть замечательные слова: «На свете есть гораздо более важные вещи, чем просто быть счастливым». Даже счастливым, а не то что довольным! Нужно быть человеком, привязанным к своим корням. Это не гарантирует тебе счастья, но это гораздо важнее!

И потом, что значит «хорошо»? «Хорошо» в прагматичном смысле? Но такая трактовка сводит суть человека к получению удовольствий. Человек — более сложное существо, в нём не плоть первична, а дух. В этом контексте моё мировоззрение и ощущение — христианское, православное.

— Как вы искали актёров на роли?

— У меня в спектакле 14 мужчин и только две женщины. Это мужской материал. Мне очень важно было найти актёров со здоровым архетипом мужчины. И один знакомый так иронично спросил меня: «Ну что? Нашла?»

Полина Агуреева — И что вы ответили?

— Я действительно нашла! Заявляю ответственно. Все участники спектакля занимают одну позицию со мной, они горят материалом, для всех наш спектакль — личное человеческое высказывание. Потому что, знаете, за державу обидно. Правда! Мало того, что я нашла людей со здоровым мужским архетипом. Илья Шакунов, Леша Вертков, Николай Дмитриевич Чиндяйкин, Юрий Викторович Беляев, Ваня Добронравов, Федя Малышев, да вообще все наши актёры — очень харизматичные. И они — русские. В самом исконном смысле этого слова.

— А кто играет генерала Серпилина?

— Илья Шакунов, актёр из Питера. Я не была знакома с ним раньше. Он очень тонкий человек. Вообще я благодарна всем этим взрослым людям за то, что они признали меня и согласились идти за мной. В нашем спектакле я хотела идти прежде всего в сторону человека, а человек — это всегда какая-то неправильность, нелепость, парадоксальность проявлений. Но самое главное, что человек — существо мучающееся. Для меня это было главным в спектакле — и в актерах, и в персонажах; они все мучаются, потому что задаются сложными вопросами. Понимаете? Очень многие люди либеральной позиции, когда я пытаюсь выйти с ними на диалог, отвечают: «Я уже для себя всё решил(а)». Я всегда удивляюсь, думаю: надо же, я каждый день впадаю в панику, возмущаюсь, плачу, пытаюсь проверить — то есть нахожусь в перманентном сомнении со своей патриотической позицией, а они для себя всё решили. Как легко — для себя что-то решить и забыть об этом. Но ведь свои убеждения надо время от времени пересматривать, как говорил Достоевский. И персонажи Симонова — абсолютно живые, именно потому что они мучаются и сомневаются. Вот этим они мне дороги. У них есть только одна константа — любовь к Родине.

— Константин Симонов, когда готовилась экранизация «Живых и мертвых», в роли генерала Серпилина видел только Анатолия Папанова, потому что Папанов воевал, терял друзей, был ранен. Он знал, что играть. Как от современных актёров получить такое же соответствие персонажам?

— Это сложный вопрос, и я сразу себе его задала. На репетициях я говорила вот о чём: театр не может не быть современным. Фильм «Живые и мёртвые» — потрясающий, я очень его люблю, и Папанов потрясающий — это даже не обсуждается. Вот у кого есть степень подлинности: у Никулина, Папанова, Гердта. Мы посмотрели большое количество их интервью — ни в одном из них нет пафоса. Но если говорить о способе игры, сейчас уже невозможно играть, как играли тогда, как играл Папанов. Я имею в виду технический способ игры — темпоритм, построение фраз. Мне кажется, если сегодня играть в такой же технике, зритель не поверит. А это очень важно — чтобы зритель верил. Я хочу, чтобы люди на спектакле хоть что-то почувствовали, хоть как-то подключились. Поэтому надо было, с одной стороны, искать ту степень подлинности, которая была в игре и в интервью воевавших актёров; а с другой стороны, сделать темпоритм и построение фразы привычными для современного восприятия. Не меняя Симонова, разумеется.

В романе есть прекрасные слова, которые я без слёз не могу читать. Вот, к примеру, короткий кусок:

«Вот когда я буду вспоминать о войне, меня больше всего мучает то, что мы делаем что-то не так, как надо. А я так хочу, чтобы мы делали всё так, как надо».

Понимаете? Это ведь почти детское построение фразы. Но если я буду произносить её с пафосом, вы не услышите этой детской природы. А мне хочется, чтобы она была услышана, потому что за ней — подлинность проживания и стопроцентная подключенность к событиям.

Когда моя сестра в первый раз прочитала «Войну и мир», она сказала: «Ой! Так просто написано!» — и это очень симптоматичная фраза. Мы отвыкли, совсем отвыкли от простоты. Мы все стали сложные, замудрённые, у нас постмодерн. А простота — это самая сложно дающаяся вещь.

— Спектакль можно будет увидеть только 5-го февраля в рамках Зимнего международного фестиваля искусств, или вы и дальше будете его играть?

— 17 февраля мы ещё играем в Сочи, и в Волгограде 2 февраля покажут отрывок на большом экране. Я очень надеюсь, что кто-то поможет нам и дальше играть этот спектакль. Нам нужна площадка, какая-то зарплата актёрам — хотя они готовы играть бесплатно, но это неправильно. В Театре Гоголя площадка арендована на один показ; ни на март, ни на апрель, ни на май расписания нет.

Хочется, чтобы нашу совместную работу увидели как можно больше зрителей. Мне кажется, у нас получилось что-то интересное; я даже не знаю, как назвать этот жанр. Музыканты встроены в ткань спектакля, они сидят на сцене вместе с актёрами. Дирижирует Юрий Башмет. Я хотела, чтобы получился диалог слова и музыки. С нами работал прекрасный композитор Валерий Воронов; я объясняла ему, какой должна быть музыка, изображала её, и, по-моему, получилось — музыка созвучна материалу.

Но я уточню, что мы играем именно спектакль, это не филармоническое чтение.

— Роман «Живые и мёртвые» был написан в советское время, но разве можно говорить о смерти вне контекста веры? В православии есть аксиома «У Бога все живы». Именно это и объединяет живых и мёртвых: все они живы — у Бога.

— Конечно! Они не умерли, а перешли в вечную жизнь. У меня и спектакль так заканчивается. У Жуковского в дневнике есть запись об ушедших в мир иной людях:

«Нет и были — какая разница! В первом — потеря, в последнем — воспоминание. Нет — значит исчезли. Были — значит оставили след свой. Жизнь тех, кого мы лишились, освещает для нас и землю, и жизнь нашу… Они с нами воспоминанием, такое воспоминание есть для нас совесть».