Иеромонах Айдан (Келлер): «Впервые переступив порог православного храма, я понял, что буду жить и умру в этой вере»

Однажды я сподобился чуда побывать в монастыре своего небесного покровителя – святого Димитрия Солунского. Эта пока единственная мужская обитель Русской Зарубежной Церкви недалеко от Вашингтона расположена в обычном жилом доме, который братия – полностью англоязычная – обустроила на свой лад. После литургии я неожиданно для себя услышал звуки фортепиано. В углу, в трапезной, просто так, для себя играл монах, который только что вел службу. Мы разговорились, и отец Айдан (Келлер) согласился рассказать о своем пути в Православие.

Иеромонах Айдан (Келлер)

– Отец Айдан, вы американец, но прекрасно говорите по-русски. Однако мы находимся в США, так что выбор за вами – на каком языке мы будем общаться?

– Мой русский не очень хорош, так что давайте говорить на английском. Я лучше служу на церковно-славянском, чем говорю на русском в обычной жизни.

– Почему? У вас больше практики в церковно-славянском?

– Да, это так. Я из семьи с германскими корнями, из протестантов. А в Православие пришел, когда мне было 16 лет.

– Айдан – довольно редкое имя для Православия. По правде говоря, я даже никогда не слышал его. Могли бы рассказать о своем Небесном покровителе и о том, как получили это монашеское имя?

– Святой Айдан был ирландцем. Он присоединился к монастырю в Шотландии, а потом его избрали епископом, чтобы нести православную веру и Святое Евангелие в северной части Англии. Это было в ⅤⅡ веке. Он был миссионером, добрым и сострадательным человеком.

Я тоже хотел быть таким человеком, и потому много лет назад попросил это монашеское имя. Мой тогдашний игумен удовлетворил эту мою просьбу.

Однако все это происходило в старостильной церкви, которая не является канонической. Но, только-только перейдя в Православие, я не разбирался в таких вещах. Потом, уже разобравшись во всем, я получил благословение покинуть тот монастырь и присоединиться к Русской Зарубежной Церкви (РПЦЗ). Все это происходило в Техасе.

В то время РПЦЗ не находилась в евхаристическом общении с Московской Патриархией. Но меня приняли в Церковь с некоторой задержкой: воссоединение произошло в 2007-м году, а я присоединился в 2008-м.

Мне хотелось по-прежнему оставаться нареченным в честь святого Айдана. Он был миссионером, и это прекрасно сочеталось с тем, чем занимался я – изучал латинский язык, был преподавателем латыни в университете. В общем, был латинистом, но, с другой стороны, оставался очень нацелен на миссионерскую работу – не только с англоязычной аудиторией, но и с испаноговорящими людьми, поскольку владею испанским, а также немецким.

Митрополит Иона (Паффхаузен) Когда митрополит Иона (Паффхаузен) постриг меня в малую схиму, мне могли дать новое монашеское имя в честь любого из множества святых. Например, вы, конечно, знаете известного американского певца Элвиса Пресли, и у американцев это имя ассоциируется исключительно с ним. Однако Элвисом звали ирландского святого ранних веков, и он был православным.

Братия монастыря просила владыку Иону наречь меня отцом Элвисом (смеется). Я не возражал против этого, но накануне пострижения митрополит спросил, какое имя для меня было бы предпочтительнее. Я ответил, что хотел бы остаться Айданом.

Никто заранее не знает, как будет наречен постриженик. Но на следующий день владыка назвал меня Айданом. И я остаюсь с этим именем до сих пор (смеется).

– Я даже не знал, что будущий монах может выбирать себе имя. Обычно это делает игумен монастыря.

– Вы правы, тот, кого постригают, не может выбирать себе имя. Но он может попросить, а игумен уже вправе удовлетворить или не удовлетворить эту просьбу. Часто бывает, что игумена – или того, кто проводит пострижение – озаряет в самый последний момент, и он выбирает имя. Порой епископ планирует одно, но в последнюю минуту Господь говорит ему: «Вот оно, имя, нужно сделать так».

Так что, действительно, монах не может выбирать, но его могут спросить, как и было в моем случае. И я сказал, что хотел бы остаться Айданом.

Но есть и еще одна интересная вещь. Айдан был западным святым, который связан с ирландцами, шотландцами и англичанами. И в первые 24 года моей жизни в Православии, когда я был в неканонической церкви, мы служили по западному обряду. Мы тогда во многом служили не так, как это делают большинство западнообрядцев сейчас – по гораздо более старинном обряду, тысячелетней давности. И в 1970-х годах русский священник сказал нам, что лучше использовать более старые формы богослужения, поскольку они больше соответствуют Православию в плане теологии. И в плане благочестия. Это имеет много общего с обычным обрядом Восточной христианской Церкви.

Мы тогда решили, что, в связи с трудностями в присоединении к канонической Церкви, должны перейти на восточный обряд, и, возможно, это нам поможет. Это оказалось абсолютно не так, но мы приняли восточный обряд и стали лучше понимать способы служения литургии в Русской Церкви. Мне это очень понравилось.

Далее, поскольку вопрос с моим принятием в РПЦЗ откладывался, мне предложили стать священником в Греческой Церкви. Но мне это не казалось правильным, я чувствовал, что мое сердце принадлежит Русской Церкви и русскому народу.

Я чувствовал, что мое сердце принадлежит Русской Церкви и русскому народу

– В России есть своего рода стереотип, что американцы не хотят, как мы говорим, видеть ничего дальше своего носа, не интересуются тем, что происходит в мире, понятия не имеют о других языках. Ваш пример опровергает такой стереотип. Вы представляете собой другую Америку?

– Да, в значительной степени это правильный стереотип – по двум причинам, я думаю. Прежде всего, США – это большая страна, объединенная английским языком. Поэтому у людей здесь нет такого взаимодействия с другими языками, какое есть у европейцев, африканцев или азиатов. Другая причина, на мой взгляд, заключается в идее о том, что американский путь – это лучший путь в мире. И точка. Любая другая культура, любой другой путь, любая иная организация общества – они должны учить наш язык. Почему мы должны учить их язык? Безусловно, такой подход основан на том, что английский в определенной степени является языком, на котором говорит весь мир. Но в моем случае, став христианином, я решил принять Церковь во всей ее полноте, во всем ее историческом значении. Она является частью очень большой семьи.

Русская Церковь, Православие имеют тысячелетние корни. Я хотел стать частью этой славной истории, которая отражает присутствие Христа в мире. Но, кроме того, мне всегда нравились иностранные языки. Я из американской семьи с немецкими корнями, но дома мы с родителями никогда не говорили по-немецки, за исключением нескольких фраз. Классе в 5–6-м я сам стал изучать этот язык.

Потом я принялся за латинский, поскольку это очень важный язык для Западной Церкви. Затем решил изучать испанский, чтобы иметь возможность общаться с иммигрантами из Латинской Америки, которых так много в штате Техас, где я тогда жил. Мне хотелось объяснять им нашу православную веру, поскольку у них сильны традиции римского католичества, которые ближе к Православию, чем типичным для Северной Америки течениям. Они любят Церковь, любят иконы, и даже считают, что могут подойти к священнику и поговорить о своей мексиканской бабушке. Они могут подойти к священнику в магазине и попросить благословения – прямо как в Русском Православии. Так что испаноязычные американцы понимают в Православии, и если среди них начнется какое-то православное движение, я думаю, оно будет очень успешным и сильным.

Еще я немного знаю по-итальянски, но не очень хорошо. Мой русский тоже не очень хорош. Могу говорить по-французски. В общем, получаю удовольствие от изучения языков.

Монастырь святого Димитрия Солунского в штате Вирджиния близ Вашингтона

– Вы можете объяснить, как проходил ваш путь в Православие? Это был длительный процесс или что-то сродни вспышке?

– В большей степени это была вспышка, чем долгий процесс принятия решения. Я вырос в семье, которая не была церковной. Меня крестили в младенчестве в Методистской церкви. Но мои родители не ходили туда, и я вырос вне церковной жизни. За исключением бабушки.

Когда мне исполнилось 5 лет, бабушка рассказала мне, что есть Бог, и Он все видит, все знает и всех любит. И что Бог всемогущий. Эти слова проникли в мое сознание.

Когда мне исполнилось 5 лет, бабушка рассказала мне, что есть Бог, и Он все видит, все знает и всех любит. Эти слова проникли в мое сознание

Мы тогда собирались в кемпинг, и я спросил родителей: «Бог есть?» Они ответили: «Хм, почему бы тебе не спросить об этом Его Самого?» Я отошел от нашего лагеря чуть подальше в лес и сказал: «Господи, пожалуйста, если Ты есть, дай мне это понять, чтобы я знал».

Мое сердце наполнилось каким-то чувством. Я вернулся в лагерь и сказал родителям: «Да, Бог есть».

Но та моя вера была очень слабенькой, в ней не было никакой структуры, на которую можно было бы опереться. У меня не было никаких дальнейших познаний о Боге. Тогда я не читал Священное Писание – это произошло значительно позже. А в течение пяти лет – с 11 до 16 – я вообще был абсолютным научным атеистом. Даже работал волонтером в крупнейшей атеистической организации – Американском атеистическом обществе. Там была известная активистка Мэделин Мюррей О’Хэйр (Madalyn Murray O'Hair). Она подготовила иск против чтения молитв в государственных школах, который привел к тому, что в 1963-м году Верховный суд США поддержал его. Я встречался в свое время с ее внучкой, когда был подростком (смеется).

Что случилось потом? Мой дедушка умер, и сразу после его смерти все в моей семье отчетливо ощущали, что его душа находится здесь, в одной комнате с нами. А затем, минут через 15–20, она нас покинула. Мы все это чувствовали. И тогда я понял, что это какая-то новая информация для меня, и теперь мне нужно пересмотреть свои взгляды.

Я начал искать. Этот поиск продолжался недолго, всего несколько месяцев. Но у меня словно болело сердце, и Господь показал мне Православие. У меня в школе был друг, с которым мы вместе занимались музыкой. Его брат был венчан в церкви по православному обряду. Мы решили пойти в эту церковь. Этот человек был баптистом и искал укрепления своей христианской веры. Он знал, что есть гораздо больше христианства, чем говорят баптисты.

Мы пришли в церковь, и в тот самый момент, когда я входил в дверь, у меня мгновенно возникло ощущение до самой глубины души, что эта вера правильная, это моя вера. И что я буду жить и умру в этой вере.

Потом я стал изучать Катехизис и в итоге был крещен по православному обряду. Все это произошло со мной, наверное, лет в 17. Что странно, миро, которое использовали для моего Миропомазания, было из Московской Патриархии – оно оставалось в этой церкви с тех пор, как та была в подчинении РПЦ. Конечно, я тогда не понимал все эти канонические моменты – их осознание пришло значительно позже. Теперь я уже давно убежден, что сепаратизм – это не ответ на решение всех проблем, которые стоят перед Православной Церковью. Он создает много проблем, это тяжкий грех. И я очень рад, что сейчас нахожусь в канонической Православной Церкви. И, находясь в ней, я могу сказать тем, кто придерживается старостильной церкви и других протестных движений, как я бы их назвал, что сепаратизм – не лучший путь. Это не то, что нужно. И Церковь – это не просто сообщество, но часть гораздо более масштабной картины.

– В Техасе вы служили настоятелем русского православного прихода. Почему решили переехать в Вирджинию, в монастырь Святого Димитрия?

– Прежде всего, когда в 2008-м году я начал служить в очень маленькой миссии в Остине (штат Техас), сразу сказал своим прихожанам: «Я иеромонах. Сейчас я служу у вас, но в любой момент могу быть направлен в монастырь, и весьма вероятно, что не буду вашим священником всегда. Я должен вернуться в монастырь». Но я пообещал людям, что не буду специально просить о назначении, пока мы не выплатим заем за здание нашего храма, и они меня поняли.

В ноябре 2019 года мы закрыли этот платеж, после чего я начал посещать разные обители. Был в Свято-Троцком монастыре в Джорданвилле, в Крестовоздвиженском в Западной Вирджинии, посетил митрополита Иону (Паффахузена), когда он со своей братией еще был в ближайшем пригороде Вашингтона. Собирался поехать в Сиэтл, в монастырь Всемилостивого Спаса. Но после всего этого меня неожиданно приписали к небольшому монастырю в штате Мичиган, где тогда был только один монах. Это самый север континентальной части США, город Хутон (Houghton), там часто за зиму выпадает больше 400 сантиметров снега. Это третий город в США по количеству снега.

Этот монастырь принадлежал Чикагской и Средне-Американской епархии РПЦЗ. Епископ Чикагский Петр сказал мне: «Батюшка, вам необязательно оставаться здесь, но, пожалуйста, постарайтесь это сделать».

Я служил там в течение семи месяцев, а потом почувствовал, что мне лучше перейти в монастырь Святого Димитрия, где и нахожусь сейчас. Его игумен, владыка Иона, был моим духовным отцом. И, конечно же, я знал братию. С самой первой встречи мы с ними почувствовали друг друга братьями. Это не был какой-то анализ – это было веление сердца.

Не так уж часто встречается, когда монах, проведя много времени в одном монастыре, как я, переходит в другой. Это далеко не всегда просто, и не всегда срабатывает. Переход бывает непрост, но в моем случае все получилось очень хорошо.

Мне очень нравится быть в монастыре Святого Димитрия. И одна из вещей, которые для меня здесь важны, заключается в том, что раз в месяц мне разрешают служить литургию по западному обряду. При том, что у нас обычный монастырь, где жизнь течет по восточному обряду. Но я долго время был в западно-обрядческой церкви, и это служение позволяет мне в некоторой степени поддерживать полученные там знания.

– Монастырь Святого Димитрия Солунского – первый русский монастырь в районе Вашингтона, он основан совсем недавно. Могли бы вы рассказать о нем, о жизни там, о прихожанах?

– Сначала там было всего 3 или 4 монаха. Они жили в очень маленьком доме в Вашингтоне. Есть Фонд Святых Архангелов, и многие из его жертвователей знали приснопамятного епископа Василия (Родзянко). Они помогали митрополиту Ионе, которые тоже был очень близок к владыке Василию. Его также поддерживали и другие люди, знавшие его еще со времен служения в Православной Церкви в Америке (ПЦА).

Благодаря этой поддержке было приобретено нынешнее здание монастыря – довольно небольшой участок земли, но достаточно просторный дом.

Владыка Иона имеет богатый опыт создания монастырей. Он принимал активное участие в воссоздании Валаамского монастыря в России, был игуменом обители в Калифорнии. И я видел, что он собирается развивать монастырь здесь. Когда я приехал сюда, здесь было только 6 монахов, а сейчас их 11, и еще 2 присоединятся к нам в ближайшее время.

Монастырь быстро растет. С учетом опыта владыки Ионы, этого можно было ожидать. Я думаю, у нас есть хороший баланс между Иисусовой молитвой – внутренней молитвой, молитвой молчания – и внешней молитвой в церкви. Мы служим Часы, утрени, вечерни, у нас есть прихожане. Но все это связано с Иисусовой молитвой – наиболее важной для нас.

– А кто ваши прихожане?

– К нам приходят люди на службы, особенно по субботам, когда литургия начинается чуть позже. Кроме того, многие из наших монахов по воскресеньям служат в других храмах – это часть нашей миссионерской работы. Например, в церкви Преподобного Германа Аляскинского в городе Стаффорд (штат Вирджиния). А я и еще два послушника будем служить в новом приходе в городе Луиса (штат Вирджиния), названном в честь Святой Анны, земной бабушки Христа.

У меня есть еще одно очень интересное служение – в тюрьме. Я начал его еще в Техасе. Это была очень благословенная работа. Правда, в Вирджинии мне пока не довелось возобновить ее. Кроме того, у меня есть мысли начать служение на испанском языке – для испаноязычных американцев. Пока эта идея продвигается медленно, посмотрим, что из нее получится.

Кроме того, владыка Иона нередко посещает приходы в других частях США во время их престольных праздников, если местный архиерей по каким-то причинам не может этого сделать.

Таким образом, мы окормляем довольно много людей, особенно молодежи. Когда я говорю, что наш монастырь возглавляет митрополит Иона, мне часто отвечают: «Митрополит Иона? Я слушаю его беседы по Катехизису и другие лекции. Они очень помогли мне прийти в Православную Церковь».

В общем, наш монастырь ведет очень серьезную миссионерскую работу.

– Когда мы познакомились, вы после литургии играли на небольшом фортепиано. Часто у вас бывают такие концерты, и что вы обычно исполняете? И как прихожане и другие монахи реагируют на это? Ведь довольно редко приходится слышать нецерковную музыку в православном монастыре.

– Действительно, редко. В монашеской форме жизни в Православной Церкви исполнение музыкальных произведений не предусматривается. Так что значительную часть своей жизни я этим не занимался – за исключением студенческих лет, когда изучал музыку. Но в то же время в Русской Церкви такие вещи в некоторой степени допускаются. Некоторые наши епископы иногда продолжают играть на фортепиано. В России также есть монастыри, где монахи имеют этот дар – исполнять музыкальные произведения. Например, Баха – и вы можете найти такие записи в Интернете.

Я никогда не планирую никаких концертов. Но если люди собираются вместе и просят меня сыграть, если у меня есть такое желание, то мы выносим инструмент. Если я играю, то обычно это произведения Баха, Моцарта, Бетховена или более ранняя музыка эпохи барокко, например, Франсуа Куперена, Жана-Филиппа Рамо, а также некоторых английских композиторов – таких, как Генри Перселл, Уэйн Берд.

Но у меня есть только небольшой электронный инструмент, на котором не хватает клавиш и педалей. Это не фортепиано как таковое. Однако его достаточно для того, чтобы играть раннюю музыку и некоторые произведения более поздних композиторов – того же Моцарта.

– А как насчет русских композиторов – Чайковского, Рахманинова, Прокофьева?

– Я люблю произведения всех этих мастеров. Играю Рахманинова, Мусоргского и даже некоторых советских композиторов – например, Шостаковича. Он написал ряд прелюдий и фуг, навеянных Бахом. Некоторые из них являются замечательными музыкальными произведениями.

Как монах, я вижу, что порой образ жизни композитора не соответствует красоте его музыки. Иногда бывает так, что замечательная музыка написана очень несовершенными людьми. Но, может быть, это милость Божия. Может быть, Господь позволил им сделать в жизни одну хорошую вещь.