Особенности религиозной жизни советского Казахстана в 1930 – 1950-е годы. Монашеские общины. Часть IV

Преп. Севастиан вспоминает о своем пребывании в лагере, что там били и требовали отречения от Бога. Однажды «поставили в одной рясе на всю ночь на мороз и стражу приставили. Стража менялась через два часа, а я бессменно стоял на одном месте. Но Матерь Божия опустила надо мной такой «шалашик», что мне было в нем тепло. А утром меня повели на допрос».^[1]

От рождения он был слаб здоровьем, и его поставили резать хлеб для заключенных, а после назначили сторожем складов в зоне лагеря. Батюшка никогда не позволял себе спать в ночное время дежурства, и постоянно нес молитвенный труд. Вспоминает: «В заключении я был, а посты не нарушал. Если дадут баланду с кусочком мяса, я это не ел, менял на лишнюю пайку хлеба. В кино не ходил, все идут, а я скажу своему напарнику: «Ты сходи за меня в кино, а я за тебя подежурю». Ну, как такого человека можно было не любить. Но если приходилось идти, то батюшка придет в клуб пораньше, и ляжет где-нибудь в укромном месте, под лавочкой. Когда отдохнет, когда молитву почитает».^[2]

В последние годы заключения батюшка был расконвоирован и жил в каптерке в третьем отделении лагеря. У него была своя маленькая комнатка, где он молился. На быках он возил воду для жителей ЦПО (Центральные промышленные огороды). Зимой, когда холодно, а морозы доходили до -45, он привезет воду, подойдет к быку и греет об него окоченевшие руки. Ему вынесут варежки, подарят, а на следующий день он опять приезжает без них. И снова греет руки об быка. Видимо, подарил кому-нибудь, или отобрали. Одежда на нем старенькая, драная. А по ночам, когда замерзал, заберется в ясли к скоту и греется теплом животных. Жители ЦПО дарили ему и продукты – пироги, сало. Что можно, он кушал, а сало отвозил заключенным.

Через год после ареста преп. Севастиана, освободилась ин. Агриппина, которую отправили на Дальний Восток. Она написала батюшке о своем намерении вернуться на родину, но он благословил ее приехать к нему, в Караганду. И в 1936 году она получает свидание с батюшкой. Вспоминает Мария Образцова, келейница преп. Севастиана: «Первая освободилась мать Агриппина. Вот если мы радостны, готовы плясать, если тяжело, готовы плакать. А он был ровный. Его звали «отец», знали, что он священник. «Отец, к тебе дочь приехала». Он вышел, так спокойно, как будто из комнаты прошел в комнату. А ведь они три года не виделись. Так спокойно: «Ну, пойдем». Надел епитрахиль, поручи и стал ее исповедовать. Прямо сразу, с дороги. Как прожила эти три года. Исповедовал ее, перекрестился и сказал: «Слава Тебе, Господи, слава Тебе». Что, значит, прошла она честно, добросовестно, трудилась, и никаких с ней искушений не было. Он обрадовался. А потом другие матушки приехали».^[3]

В 1938 году приехали сестры Феврония и Варвара. В районе поселка Большой Михайловки они купили домик на Нижней улице №59 – «амбарчик старенький с прогнувшимся потолком. В нем они устроили две комнаты, кухню, сенцы. Был маленький огородик с колодцем. Сестры Агриппина и Варвара устроились на работу в больнице, в Новом городе, а Феврония, как малограмотная, работала в колхозе. Вскоре в Караганду приехали другие монахини: Кира, Марфа и Мария. Они поселились в Тихоновке. Батюшку сестры навещали в воскресные дни. Все вместе они выходили в лес, где преп. Севастиан их исповедовал и причащал.

По воспоминаниям знаем, что у батюшки была маленькая комнатка, где он молился. У него были поручи, епитрахиль, но совершал ли он Божественную Литургию – неизвестно. Где сестры, посещавшие батюшку, брали Святые Дары? Матушка Мария сообщает, что привозили монахини из Тамбова. Такая практика была распространена, тем более, что до освобождения оставалось всего три года, а Святые Дары могли очень долго храниться. Но можно предположить, что Святые Дары через матушек передавали для преп. Севастиана священники, находившиеся на свободе. Существовала какая-то связь. Другой вопрос: кто тайно совершал Божественную Литургию?

Вот что нам сообщает клирик города Астаны, иером. Модест (Дроздов). В 1934 году из Карлага был освобожден иерей Иаков Иванович Пеньков, сидевший с 1929 года. Семью его выслали в Пришахтинск (район, примыкающий к Новой Тихоновке). Он воссоединился с нею и жил там же, работая в тресте «Карагандауголь». Он очень хотел служить, но, не имея ничего из облачения и утвари, сомневался – имеет ли право. О. Иаков долго пытался связаться с представителями высшей иерархии, чтобы получить разъяснение по этому поводу и благословение. В конце концов, он находит адрес какого-то епископа и задает свой вопрос: «Можно ли совершать Литургию и требы вне храма?» Пришел ответ: можно, и в доме, и в подвале, и в степи, был бы антиминс и другие необходимые принадлежности.

Об отце Иакове вспоминает заштатный священник города Караганды о. Иоанн Тимаков: «У отца Иакова не было ничего: ни антиминса, ни облачения, ни Евангелия, ни креста. В 60 километрах отсюда в селе Санниковском на горе церковь раньше стояла, где батюшку с псаломщиком зарубили в 1921 году. Там старик со старухой жили – Иван и Евдокия, которые как-то сумели взять из церкви облачение, крест, Евангелие и антиминс. И когда они услышали, что в Караганду привезли много людей – ссыльных и спецпереселенцев – то подумали: «Среди них, наверное, есть священник. Может быть, ему это нужно». Приехали в Караганду на базар. Евдокия ходит по базару и спрашивает: «Священник тут есть?» Ей показывают: «Вон священник, шапки продает». Она подошла: «Вы священник?» Он напугался и отказался: «Нет, я не священник». Тогда она снова спрашивает людей: «А еще здесь есть где-нибудь священники?» «Есть на Пришахтинском». Дали адрес. Она нашла отца Иакова, спрашивает:

– Вы священник?

– Да, я священник.

Она отдала ему сохраненные ими церковные святыни. Отец Иаков обрадовался: «Это тебя Господь послал!» И стал тайно, по разным домам, совершать богослужения.

Мне очень хотелось побывать на богослужении, и я однажды пошел. Батюшка служил тогда в маленькой комнате, которая была битком набита народом, было душно, тесно. Он по разным местам служил. Потому что его преследовали. Потом и в моем доме тоже служил. На Пасху один раз он служил в поле, где был брошенный пустой динамитный склад, старенький, небольшой. Туда ходили всего человек десять-пятнадцать, так как следили за ним. Как-то он служил на кладбище, где у сторожа земляночка была. Он начинал служить с 10 часов вечера и заканчивал в 3 часа утра».^[4]

За то, что он совершал литургию, его несколько раз вызывали в комендатуру и обещали вернуть в лагеря. Но он отвечал: «Я дал обет служить Богу до смерти, и буду служить. Посадите – тогда другое дело». Его подвергли вторичному заключению 30 января 1937 года. Вместе с ним был арестован отец Иерофей Пчелинцев. Он служил в Майкудуке, и собрал общину, походившую на монастырь, куда входили даже дети. Они читали неусыпающую Псалтирь, сменяя друг друга. Вспоминает его сын Петр Ерофеевич: «Богослужение проводил тайно по ночам. Арестовали его во время службы, не дав закончить Литургию. Отца Иерофея связали и везли в санях, так что голова его билась об лед».^[5] Состоялся суд. Ниже приводится выписка из акта от 15 августа 1937 года:

«Сего числа на основании предписания тройки КоУНКВД привели в исполнение приговор судебного заседания тройки по Карагандиской области №1 и 2 в отношении:

Пенькова Якова Ивановича

Пчелинцева Ерофея Афиногеновича…

Всех вышеперечисленных расстреляли».^[6]

В 1938 году освободился иерей Владимир Миронович Холодков. Прежде он служил в Саратовской губернии. В 1929 году был сослан на Соловки, а в Караганду прибыл к семье. Обстоятельства его знакомства с И.С., от которого о. Модест узнал о нем, следующие: «Как-то на квартиру к И.С. (имя полностью не публикуется по просьбе этого человека), проживавшему тогда в районе 26 шахты в землянке, пришел его знакомый: «Священник с нашего села освободился. Если желаешь познакомиться, могу сейчас привести».  «Хочу».

Владимир Миронович работал после приезда на 1-й шахте бухгалтером, работу заканчивал в 4-м часу дня. Знакомый обещал привести его сразу после работы.

И.С., которому было тогда около 30 лет, позвал более знающего и опытного в жизни пятидесятилетнего своего соседа Павла Васильевича Грушова.

После продолжительной беседы Павел Васильевич сказал Владимиру Мироновичу, что сам обязывает его служить. Тот ответил, что без благословения епископа не может этого делать. Тогда Павел Васильевич прочитал в принесенной им с собою книге, что, если священник, находясь в пределах чужой епархии, отказался на этом основании причащать умирающего, и тот отошел без общения, на священнике грех.

Владимир Миронович взял из рук его эту книгу, рассмотрел ее и спросил: «Как же служить? Ведь посадят опять». Но тот убедил его, что если, не объявляя никому, служить, сообщаясь тайком, человек по 15 верных, уберечься можно».^[7]

Таким образом, богослужение в Караганде совершалось, и матушки вполне могли договориться со служащим священником о том, чтобы им передавали Святые Дары для преп. Севастиана, любимого ученика Оптинского старца Иосифа.

Батюшка был освобожден в 1939 году, раньше своего срока. «Он прислал сестрам письмо, где сообщал: «Меня освобождают», примерно, в мае месяце. А его нет и нет. Они уже заскорбели, кто же знает, ведь это тюрьма, возьмут и за что-нибудь оставят. И вот на Вознесение сидим мы и скорбим. Такой радостный праздник, а у нас такая скорбь, что батюшки рядом с нами нет. Вдруг батюшка, об окошко палочкой, стук-стук-стук. Как они обрадовались, что нельзя и словами передать. Главное, Вознесение, и батюшка приехал».^[8]

Жил батюшка в Большой Михайловке на Нижней улице №59. Вместе с матушкой Февронией, Грушей и Варварой. Домик крошечный, пол мазаный глиной. Спал на кухне, за ширмой, на сундуке.

 «Сам ходил в магазин получать хлеб по карточкам. Одевался он, как простой старичок, в очень скромный серенький костюмчик. И вот он шел, занимал очередь. Очередь подходила, его отталкивали, он снова становился в конец очереди и так не один раз. Люди это заметили и, видя его незлобие и кротость, стали без очереди пропускать батюшку и давать ему хлеб».^[9]

По утрам ходил за водой, обед варил, всем обувь чистил. Об этом периоде жизни преподобного вспоминает Мария Образцова: «Была Ксения Ивановна, лет сорок. Жила одна. Батюшка колол дрова и носил ей домой. А потом пришла мать Екатерина из лагеря. Она все время дома была и готовила».

После освобождения, перед войной, батюшка побывал в Мичуринске, месте его последнего служения. Гостил около недели. Узники Карлага освобождались с пометкой «вечная ссылка в Караганду». И обязывались каждые десять дней отмечаться в комендатуре. Преп. Севастиан возвращается в Караганду и привозит антиминс. Можно предположить, что это было одной из главных целей его поездки. Теперь появляется возможность тайно совершать Божественную Литургию.

Вследствие политики, которую проводило Советское государство в отношении Русской Православной Церкви, церковная жизнь не прекратила свое существование, а только приобрела нелегальный характер. «Одним из типов существования монастырей является община, изначально созданная как «подпольная». Она возникает «благодаря естественному притяжению к их руководителям людей, стремившихся к «духовной жизни».^[10] Она формируется вокруг личности духовника и принимает замкнутый характер. Таким образом, вокруг преп. Севастиана складывается «подпольная община», которая состоит не менее чем из пяти человек. Это маленький монастырь, где тайно по ночам совершается литургия, сестры несут послушание и работают в государственных учреждениях. В своей автобиографии преп. Севастиан пишет, что по освобождению работал сторожем.

«Я, Фомин Степан Васильевич – настоятель Больше-Михайловского молитвенного дома г. Караганды – родился в 1884 г., в селе Косьмо-Демьянском, Воронежской обл. в крестьянской семье. Образования никакого не имею. В 1906 г. поступил в монастырь в г. Козельске, Калужской области, где самообразованием получил чин священства. По выходе из монастыря там же служил дьяконом при соборе. А в 1929 г. переехал в г. Мичуринск, занимаясь этой же деятельностью. В 1933 г. был осужден по 58 статье. А в 1939 г. после освобождения приехал в Караганду и работал 2 года сторожем в селе Большая Михайловка при «Утиль сырье». Затем, получив разрешение на служение, исполнял различные требы на дому, а с открытием молитвенного дома в 1957 г. по настоящее время занимаю должность настоятеля. Мой адрес: г. Караганда, Большая Михайловка ул. Западная 34.

16-VI-1962 г. Подпись».^[11]

О преподобном знали и государство, и верующие. Имеется случай крещения после освобождения, но это единичный случай. В этот период времени община несет закрытый характер. Примерно с середины Великой Отечественной войны, с 1943 года, в общине происходит изменение. Начинается меняться характер, община начинает открываться для простых верующих. Это связано с потеплением отношений между Русской Православной Церковью и государством, и тем горем, которое принесла война. Преп. Севастиан начинает посещать поселки вокруг Караганды, где утешает вдов и сирот. Начинает исполнять просьбы верующих окрестить и отпеть. О батюшке все больше узнают. Вокруг маленькой монашеской общины, ведшей «подпольный» образ жизни, начинают собираться верующие, и складывается приход.

Период с 1946 по 1955 год, в истории Карагандинской общины, период легализации.

В 1956 году «вечная ссылка» отменяется. Появляется возможность покинуть «пески знойного Казахстана» и вернуться на Родину. Но преп. Севастиан вместе с сестрами остается. Это одна из особенностей Карагандинской общины.

«Да зачем же, батюшка, не в Казахстане же нам век вековать! <…> Нет, сестры, – сказал батюшка, – здесь будем жить. Здесь вся жизнь другая, и люди другие. Люди здесь душевные, сознательные, хлебнувшие горя. Так что, дорогие мои, будем жить здесь. Мы здесь больше пользы принесем, здесь наша вторая родина, ведь за десять лет уже и привыкли».^[12]

Многих, обращавшихся к нему, батюшка благословлял оставаться в Караганде. Покупал домик, а люди со временем деньги возвращали. Характерный пример приводит иерей Иоанн Тимаков: «О батюшке Севастиане я услышал в 43-м году и стал к нему ходить. Потом по его благословению я переехал на Мелькомбинат, построил себе дом и помогал строить и покупать дома вдовам с детьми, которых батюшка тоже устраивал на Мелькомбинате».^[13] Скоро в Михайловке «батюшкиных» стало очень много…