Миланский эдикт и проблемы современного правосознания

Сон св. равноап. Константина и битва у Мильвийского моста с явлением знамения креста на небе В 2013 году христианский мир отметит 1700 лет со дня принятия Миланского эдикта. Он значим, во-первых, тем, что прекратил почти трехсотлетние гонения на христианскую Церковь и даровал ей равноправие с прочими религиями Римской империи; во-вторых, тем, что положил начало симфонии государства и Церкви. Однако его значение и в том, что он дал начало новым юридическим и моральным принципам в общественном сознании, которые в дальнейшем легли в основание христианской европейской цивилизации.

К сожалению, современная Европа значимо отказывается от своего христианского наследия. В конституции Евросоюза из-за ложно понятой политкорректности ничего не сказано о христианстве и Христе; в ряде земель Германии и муниципалитетов Италии принимаются решения о запрете христианских символов в школах. В результате ложной толерантности христианство все более оттесняется на задворки общественной жизни, и не только легализуются, но и поощряются антихристианские взгляды и нравы. Легализация гомосексуализма, который до Второй мировой войны считался уголовным преступлением, кое-где привела к настоящей «голубой диктатуре». Легализация эвтаназии только в Голландии привела уже к сотням жертв, из которых многие покинули этот свет не по своей воле. Легализация абортов приводит к настоящей депопуляции Европы и заполнению демографического вакуума мигрантами из стран третьего мира.

В результате либерального движения и последовавшей за ним смены нравственной и правовой парадигмы и яростной борьбы за «права человека» мы пришли к довольно странному результату: реальные или жизненные права человека в современном обществе резко сузились. То, что ранее считалось неотъемлемыми правами человека: право на рождение, на воспитание детей порядочными и нерастленными людьми нормальной половой ориентации, право на целомудрие – не вести половую жизнь до достижения зрелости, право на публичное выражение своей веры, право располагать своими органами и умереть своей смертью, – все это в современном обществе на наших глазах становится все более и более эфемерным. Вообще жизненные права изрядно пострадали по сравнению с правами на свободу. Так, жизненное право на работу принесено в жертву свободе предпринимательства, оно становится предметом беспощадной конкуренции и неограниченного произвола работодателей. На примере миллионов бездомных в нашей стране (и не только) мы видим, как, казалось, неотъемлемое жизненное право на жилье явно проигрывает праву на свободу передвижения. Современное общественное сознание, выражаемое СМИ, не возмущается при виде голодного, опустившегося бомжа, зато оно встает на дыбы, когда речь идет о препятствиях к выезду достаточно благополучного интеллигента в Америку (или куда-нибудь еще). Право на защиту своего здоровья явно уступило праву сделать с ним что угодно. В современном постиндустриальном обществе нужны большие деньги или серьезная страховка, чтобы по-настоящему лечиться. Однако человек имеет полное право курить, пьянствовать, употреблять наркотики, торговать своими органами. Показательно, что один из первых декретов российских демократических властей – отмена принудительного лечения наркоманов. Результат налицо – (по разным подсчетам) от одного до двух миллионов наркоманов в Российской Федерации.

Подобное положение вещей сложилось в результате либеральных движений 60–70-х годов ХХ века, однако их идеологический фундамент был заложен еще в XIX веке в результате кризиса европейского сознания и правосознания. Вот как об этом замечательно пишет великий русский философ Иван Ильин: «Правосознание становилось беспочвенным; мотивы и побуждения его сделались беспочвенными; мотивы и побуждения его делались плоскими; оно теряло свое благородное направление, свои первоначальные священные основы и подчинялось духу скептицизма, в котором все сомнительно, духу релятивизма, для которого все относительно, и духу нигилизма, который не хочет верить ни во что. Правосознание разучалось видеть добро и зло, право и бесправие; все стало условным и относительным, водворилась буржуазная беспринципность и социальное безразличие, надвигалась эпоха духовного нигилизма и публичной продажности. В XIX веке в Европе расцвела абстрактная и формальная юриспруденция, которая считалась только с положительным правом и не хотела слышать о естественном (то есть верном, идеальном, совестном праве), в ней можно было найти лишь скудные намеки на социальную идею и бледные остатки христианской идеологии, причем то и другое считалось “субъективным и ненаучным”»[1].

Для того чтобы перебороть современный кризис правосознания, необходим возврат к теории «естественного права». Она не безгрешна, но в ней присутствует определенная связь с христианской традицией, ибо она исходила из убеждения, что понятия добра и зла присущи человеческой природе; следовательно, право вырастает из самой жизни, основываясь на совести (кантовском «категорическом императиве»)[2]. Практическими последствиями этой теории был исторический принцип «непрерывности правового поля» (совесть нельзя отменить) и связанный с ним принцип прецедента (исходящий из нравственного и исторического опыта).

Для того чтобы прийти к подлинному и здравому правовому пониманию толерантности на основе «совестного» и естественного права, проанализируем один из его памятников – Миланский эдикт императора Константина Великого (313)[3].

Монета св. Константина. На реверсе изображен лабарум Собственно говоря, он является творением одного Константина, принятым, несмотря на сопротивление других цезарей, прежде всего Максимина и Галерия. Благожелательное отношение Константина к христианству было заложено еще его отцом – Констанцием Хлором, во владениях которого христиан практически не гнали. Однако Константин обратился к христианству благодаря чудесному знамению Креста на небе и гласа: «Сим побеждай» («Εν τούτωνίκα»), явившемуся ему пред битвой с Максенцием[4]. Миланский эдикт, дошедший до нас в книге X Евсевия Кесарийского[5], является действительно творением Константина и отражает его подлинные взгляды на религию и религиозную свободу. Примечательно начало эдикта:

«С давних пор считая, что не следует стеснять свободу богопочитания, но, напротив, надо предоставлять уму и воле каждого заниматься божественными предметами по собственному выбору, мы издали повеление, как всем другим, так и христианам хранить свою веру и свое богопочитание».

Во-первых, здесь примечательны слова «с давних пор». Константин видел не только положительные примеры у своего отца, он прошел жестокую школу при дворе Диоклетиана, когда на его глазах сжигали, обезглавливали и казнили иными способами сотни христиан лишь за отказ принести жертву Гению императора. И, несмотря на этот кровавый опыт, а может быть и благодаря ему, Константин вынес твердое убеждение о необходимости религиозной свободы. На первый взгляд она здесь кажется абсолютной. Однако это лишь первое впечатление. Ключевыми являются слова «надлежит дать власть мысли и воле каждого по своему выбору заботиться о делах божественных»[6]. Подобное отношение подразумевает размышление, следовательно, наличие философского осмысления культа, известную богословскую систему, определенное рациональное начало и социализированность культа. Слова Константина не дают никакой возможности для легализации деструктивных и антисоциальных культов, не случайно одним из первых своих постановлений Константин Великий запретил культы, подразумевающие человеческие жертвоприношения.

В основании религиозной свободы святой император Константин полагает «здравый и правый смысл» (υγιεινω και όρθοτάτω λογισμω έδογματίσαμεν), и эти слова в высшей степени значимы: им руководствовала не политическая конъюнктура, не слепой обычай, но философский логос, органично связанный с практическим здравым смыслом, то, что можно назвать по-английски common sense. Константин Великий не случайно родился и вырос в Британии, в Эбораке (будущем Йорке); пройдут столетия, и обитатели Альбиона на основе духовного наследия святого императора Константина создадут великую империю и великую культуру именно благодаря common sense.

Таким образом, равноапостольный император апеллирует, прежде всего, к принципам естественного права, основанного на естественном «здравом и правом смысле».

Однако не только это начало двигало святым императором Константином, но и более высшие мотивы: «Среди прочего полезного мы решили издать постановление, которое поддерживало бы страх Божий и благоговение, в том числе даровать и христианам, и всем свободно, по своему собственному желанию выбирать веру, дабы Небесное Божество, каковым бы Оно ни было, относилось благосклонно и к нам, и к подданным нашим»[7].

Из этого очень важного пассажа должно сделать следующие выводы.

1. Основанием для эдикта является не индифферентность, а, напротив, религиозное чувство – страх Божий и благоговение[8].

2. Константин исходит из философского монотеизма: «дабы Небесное Божество, каковым бы Оно ни было, относилось благосклонно и к нам, и к подданным нашим». Возникает вопрос: как воспринимать эти слова? Можно ли сказать, что святой Константин проповедовал «безразличие вер»?

Внимательный анализ побуждает нас ответить на этот вопрос отрицательно. И последующая деятельность святого императора Константина, и сам текст эдикта показывают, что для него это Небесное Божество – Бог христианский. Значима сама оговорка: «пусть каждый свободно, по своему желанию избирает себе веру. Так определено нами, дабы не казалось, будто мы умаляем достоинство какой-либо веры». Следовательно, у аудитории Константина могло возникнуть небеспочвенное подозрение, что сам император расположен к христианам и эдикт благоприятствует, прежде всего, им.

Скорее всего, император Константин придерживается принципа «политкорректности», исходя из того, что политика – искусство возможного, а также стремясь достигнуть известного равновесия между своими подданными, учитывая тот факт, что христиане составляли лишь около 10% населения империи. Однако возможно и другое объяснение: Константин употребляет миссионерский прием, подобно апостолу Павлу, начавшему свою проповедь с алтаря «неведомому Богу»; он апеллирует к тому, что является общим для язычников и христиан – представлению о Едином Небесном Боге. Константин как бы вступает на ту же тропу, что и апостолы, проповедовавшие язычникам «Бога Высочайшего». С другой стороны, он поддерживает линию апологетов, которые апеллировали к философским представлениям язычников о Вышнем Небесном Боге, носителе справедливости, Отце людей. Весьма важны мысли о «страхе Божием и благоговении» как основе правового сознания и о благоволении Небесного Божества как необходимом результате функционирования права. Тем самым Константин Великий создает предпосылки учения о сверхъестественном происхождении права, которое с предельной четкостью выражено в Эклоге – памятнике византийского законодательства VIII века:

«Господь и Создатель всего – Бог наш, Который создал человека и удостоил его самовластием, дал ему в помощь, согласно слову пророков, закон, который определил то, что следует делать, и то, чего следует избегать, а также и то, что надлежит избирать как содействующее спасению и чего нужно остерегаться как влекущего наказание. И никто из тех, кто соблюдает заповеди Его, или – чего да не будет – из тех, кто нарушает их, не будет обманут относительно соответствующего тем или иным действиям возмездия. Потому что Бог заранее определил и то и другое, и сила Его заповедей непреложна и воздает по достоинству каждому по делам его, и, согласно Евангелию, не отменяется»[9].

Такова философская сторона эдикта. Что касается правовой, то, во-первых, христианам давалась свобода исповедания и беспрепятственного совершения богослужения: «Отныне всякий, свободно и просто выбравший христианскую веру, может соблюдать ее без какой бы то ни было помехи. Мы решили обстоятельно изъяснить это твоей попечительности, дабы ты знал, что мы даровали христианам полное право совершать богослужение».

Однако под данное право подводилась и известная материальная база, а именно – полное возвращение того, что у христиан было отнято во время гонений: «Кроме того, касательно христиан мы постановляем следующее: если места, в которых они раньше собирались и о которых в прежде присланной твоей чести грамоте предписано совершенно иначе, куплены у нашей казны или у кого-либо, то пусть их вернут христианам безвозмездно, без возврата заплаченной за них суммы, немедленно и беспрекословно. Равным образом получившие такие места в дар должны немедленно вернуть их христианам. И если купившие эти места или получившие их в дар хотят просить за них от нашей доброты вознаграждения, то пусть обратятся в суд к нашему правителю, и наша милость не оставит их просьбы без внимания».

Святой равноапостольный император Константин Великий.<br>Мозаика собора Св. Софии в Константинополе В данном случае император Константин восстанавливает принцип естественной справедливости, не только возвращая христианам все отнятое у них во время гонений, но и покрывая убытки покупателей христианской собственности из казны. При этом в эдикте он настаивает на полном и безоговорочном возврате всей собственности. Насколько же император стоит выше не только бессовестных советских правителей, которые вообще не признавали за Церковью никаких имущественных прав и даже при восстановлении Троице-Сергиевой лавры обязали ее за свой счет выстроить квартиры выселяемым из нее жильцам, но и демократической власти, которая до сих пор не может провести в жизнь весьма скромный закон Президента РФ от 1993 года о реституции церковной собственности. До сих пор Церкви передают лишь храмы (по большей части – в чудовищном, разваленном виде), но единичны случаи передачи ее прежней инфраструктуры (церковные богадельни, дома братств и клира, церковные земли и т.д.).

Между тем, святой Константин в другом своем указе, направленном чиновнику Анулину, разъясняющем смысл Миланского эдикта, недвусмысленно повелел немедленно вернуть христианам не только их храмы и молитвенные дома, но и всю собственность в целом: «Любя доброе, мы не намерены посягать на чужую собственность, но хотим, чтобы она была, почтеннейший Анулин, возвращена владельцу. Посему мы желаем, чтобы по получении этой грамоты ты немедленно приказал вернуть христианам кафолической Церкви в каждом городе или в других местах все, что им принадлежало и что теперь находится во владении или граждан, или иных лиц, ибо мы постановили вернуть церквам их прежнюю собственность. Если же ты, благочестивый, ясно видишь смысл этого повеления нашего, то озаботься, чтобы сады, дома, вообще все принадлежавшие этим церквам было целиком и как можно скорее возвращено им».

Для нас этот эдикт весьма поучителен. Кризис современного российского правосознания и происходящая отсюда общественная нестабильность, грозящая серьезными потрясениями в будущем, происходит от неуважения к чужому имуществу и отсутствия подлинной легитимности как современной государственной, так и частной собственности. Грабительская «прихватизация» 1990-х годов, безусловно нуждающаяся в пересмотре и с правовой, и с нравственной, и с государственной точки зрения, была бы невозможна без ленинского лозунга «Грабь награбленное», без опыта послереволюционных экспроприаций и коллективизации 1930-х годов. Если мы действительно желаем восстановить правовое поле российской государственности, без чего невозможно ее стабильное существование и развитие, то надо последовать примеру Константина Великого и, «любя добро», возвратить чужую собственность владельцу, а начать этот процесс следует с Церкви.

Огромное значение имело то, что Константин Великий признал за Церковью статус юридического лица. Характерно место из Миланского эдикта: «Так как христианам принадлежали не только те места, где они обычно собирались, но и другие, составлявшие собственность не только частных лиц, а целого общества, то, согласно закону, только что нами изложенному, ты распорядишься без всякого промедления вернуть их христианам, то есть всему их обществу и каждому собранию, соблюдая, конечно, и упомянутое указание о том, чтобы вернувшие те места безвозмездно рассчитывали на вознаграждение от нашей доброты». В дальнейшем, благодаря этому указу, Церковь могла принимать дарения и отказы по завещаниям и, следовательно, вести большую благотворительную работу: содержать больницы (νοσοκομεια), сиротские дома (όρφανοτρόφεια), дома престарелых (γεροντοτρόφεια), кормить нищих и больных, помогать вдовам и т.д. Примечательно, что советское законодательство уничтожило статус юридического лица Православной Церкви и признавало юридическим лицом даже не приход, а так называемую «двадцатку»: двадцать мирян – учредителей прихода.

Деятельность Константина Великого после Миланского эдикта представляет собой замечательный образец, с одной стороны, здравой поддержки всего положительного, что несла в себе церковная жизнь, и широкой терпимости – с другой. Он предпринимает целый ряд мер в пользу Церкви: делает Церкви щедрые денежные и земельные пожертвования, освобождает клириков от общественных обязанностей с тем, «чтобы они служили Богу со всей ревностью, поскольку это принесет много пользы и делам общественным», делает воскресенье выходным днем, уничтожает мучительную и позорную казнь на кресте, принимает меры против выбрасывания родившихся детей и т.д. С другой стороны, даже после победы над Лицинием и своего окончательного обращения к христианству (около 323 г.) он не предпринимает никаких насильственных мер по отношению к язычеству и в своих эдиктах лишь призывает язычников обратиться к христианству: «Для сохранения мира я постановил, чтобы и те, которые еще остаются в заблуждении язычества, пользовались таким же спокойствием, как и правоверные. Пусть и те, которые удаляются от послушания Богу, пользуются, если хотят, своими посвященными лжи храмами»[10]. Из кодекса Феодосия можно видеть, что вплоть до самой смерти Константина (337) язычники имели свои храмы, жрецов, поступали на государственную службу[11].

Подведем итоги.

С одной стороны, император Константин основывается на естественном праве, апеллируя к здравому смыслу. С другой стороны, естественное право в конечном счете восходит к сверхъестественному источнику.

Свою толерантность он основывает на философском монотеизме, который, однако, уже обладает определенными христианскими чертами.

Миланский эдикт проникнут идеями уважения к свободе богослужения, с одной стороны, к чужой собственности – с другой. Немаловажным являлось дарование Церкви статуса юридического лица.

Всемерно поддерживая Церковь финансово и организационно, Константин Великий в то же время не считал нужным насильственно обращать к христианству язычников как ради общественного мира, так и во имя принципа религиозной свободы. Однако его толерантность базировалась не на индифферентности, а на философском монотеизме, с одной стороны, и на евангельском принципе «оставьте расти тех и других» – с другой. Без преувеличения, император Константин стоит у истоков христианской цивилизации и христианского права, в том числе и христианского понимания толерантности.

[1] Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1991. С. 248.

[2] См.: Ильин И.А. О сущности правосознания. М., 1992.

[3] Классическая работа по истории Миланского эдикта – Бриллиантов А.И. Император Константин Великий и Миланский эдикт 313 года. Пг., 1916; одна из последних работ на русском языке с исчерпывающей библиографией – Рудоквас А.Д. Очерки религиозной политики Римской империи времени императора Константина Великого // http://www.centant.pu.ru/aristeas/monogr/rudokvas/rud010.htm

[4] Многие ученые допускают реальность этого видения. См., напр.: Jones A.H.M. The Later Roman Empire. Oxford, 1964. P. 80.

[5] Historia ecclesiastica. X.5.4. Ed. G. Bardy, Eusèbe de Césarée; Histoire ecclésiastique, 3 vols. [Sources chrétiennes 55. Paris: Cerf, 1958 (repr. 3: 1967)]: P. 100. Русское издание: Евсевий Памфил. Церковная история. М., 1993. С. 323.

[6] «Τη διανοία και τη βουλήσει έξουσίαν δοτέον του τα θεια πράγματα τημελειν κατα την αΰτου προαίρεσιν».

[7] «Τινα εδόκει έν πολλοις ςπασιν έπωφελή είναι, μαλλον δε έν πρώτοις διατάξαι εδογματίσαμεν, οίς ή προς το θειον αίδώς τε και το σέβας ένείχετο, τουτ έστιν, όπως δωμεν και τοις Χριστιανοις και πασιν έλευθέραν αίρεσιν του άκολουθειν τη θρησκεία ή δ άν βουληθωσιν, όπως ό τί ποτέ έστιν θειότητος και ούρανίου πράγματος, ημιν και πασι τοις υπο την ημετέραν έξουσίαν διάγουσιν εύμενες είναι δυνηθη» (Eusebius. Historia Ecclesiastica. X. 5.4).

[8] Буквально: «стыд по отношению к Божеству и почтение» – «οίς ή προς το θειον αίδώς τε και το σέβας ένείχετο» (Ibid.).

[9] Цит. по: Хрестоматия по истории государства и права зарубежных стран. М., 2004. Т. 1. С. 340. Может возникнуть возражение, что автор Эклоги – иконоборческий император Лев Исавр. Однако она была принята в 726 году, до начала иконоборческих гонений, и по сути дела отражает византийскую юридическую практику VII – начала VIII веков, то есть может считаться выражением православной юридической традиции. Эклога во многом повлияла и на церковное право, и на право славянских народов.

[10] Жизнь Константина. II. 48.

[11] Успенский Ф.И. История Византийской империи. М., 1995. Т. 1. С. 64.