Протоиерей Герасим Иванов: «Я до сих пор крещусь двумя перстами»

17 марта исполняется 90 лет одному из старейших московских священников протоиерею Герасиму Иванову, клирику храма великомученика Димитрия Солунского на Благуше. Накануне юбилея мы беседовали с отцом Герасимом.

– Да, я из старообрядцев. Точно день своего рождения не знаю – у старообрядцев этому не придавали значения, почитали день Ангела. По-настоящему человек рождается в крещении. Крестили меня 17 марта в честь преподобного Герасима Иорданского. В этот же день Церковь празднует память благоверного князя Даниила Московского. Если Бог даст, надеюсь в этом году 17 марта сослужить Святейшему Патриарху в Свято-Даниловом монастыре. А день рождения… Когда паспорт в 16 лет получал, поставил четвертое марта, то есть свой день Ангела по старому стилю. Нашу моленную на Преображенке к тому времени давно заняла милиция (перегородили все, комнаты себе сделали), и когда начальник паспортного стола спросил, где меня крестили, я ответил: «Вот тут, где вы сидите». Он сразу понял, что это правда. А в детстве… Знаете, все-таки без отца очень трудно. Его в гражданскую убили, сражался он против красных, за царя. Мама, помню, еще говорила, что несдобровать нам. Но после гражданской так много было вдов и сирот, и поди разберись, чьи отцы где воевали, когда брат на брата шел. Так что никто нас не тронул, но жили мы очень бедно. У меня три старших сестры было, а брат умер в детстве, еще до моего рождения. Самые светлые детские воспоминания у меня о нэпе. Мама и сестры работали на кустарей, я тоже помогал немножко – мы с мальчишками для одного кустаря чулки сучили. Даст он нам на выходной полтинник, мы накупим всего… Мама говорила, что опять как в старину живем – все на рынке есть и дешево. И отношения человеческие! Идем по рынку, продавщица из палатки маме кричит: «Груня, что же ты мимо проходишь?». «Денег сегодня нет». «Да бери что надо, завтра отдашь». Но недолго это было. Дали частникам чуть-чуть развернуться, а потом всех разгромили, крестьян раскулачили. Опять трудно стали жить. Торговал конфетами, яблоками, сапоги чистил – лишь бы копеечку заработать. Много пришлось испытать, но, слава Богу, не воровал. А в 36-ом поступил в изостудию ВЦСПС к Константину Федоровичу Юону – замечательному художнику, ученику Серова. Не надеялся поступить, туда такой конкурс был – триста желающих, а набирали всего один класс. Но представил я на конкурс свои детские картиночки, и взяли меня в этот класс. Как же я радовался!

– Несмотря на такое трудное детство, вы успевали рисовать?

– Любил я рисовать, с детства чувствовал красоту. Наверное, от отца передалось это – он был замечательным резчиком по дереву, делал иконостасы. В тринадцатом году, когда трехсотлетие Дома Романовых праздновалось, он с какого-то старого рисунка скопировал царское кресло, сам его сделал, озолотил. А у меня рисовать получалось, в школе все говорили: ну, Иванов, наверное, художником будет. Конечно, времени не хватало – и работал с малых лет, и дома по бедности сидели все больше впотьмах, а в темноте какое рисование? Но я настойчивый был. А когда поступил в студию, совсем другая жизнь началась. Учился, работал, познакомился со многими интересными людьми, с самим Константином Федоровичем. Во время войны в автомобильном учебном полку служил, но на фронт не попал. Писал плакаты, в конце войны участвовал в оформлении АвтоКА – Автомобильной выставки Красной Армии. Я же в детстве и не мечтал кем-то стать, а тут из нищеты… Ожил немножко. Хотя в тылу во время войны тоже жили очень трудно, но я благодарил Бога, что смог выучиться, стать художником.

– Вы в детстве сохранили веру в Бога?

– Веру я получил от мамы. Старообрядцы крепко стояли в вере. Жили мы в полуподвале. Помню, сидим зимой с сестричками на печке, греемся – совсем маленькие были. А мама угли ли разгребает, варит ли что – все время плачет и приговаривает: «Господи! Здесь на расстоянии огонь обжигает, как же там будем гореть? Там же огни неугасаемые». «Мама, неужели все гореть будут?» – спросил я ее. «Нет, кто хорошо жил, в любви к Богу и людям, те, конечно, будут радоваться. Но мы-то, мы-то грешные!..» – до сих пор слышу эти ее слова. Пусть кому-то это покажется диким фанатизмом, но она заронила в душе семена веры. Я не был ни октябренком, ни пионером. Думал, выгонят из школы – не беда, ремеслу выучусь. А уже в хрущевское время я дочку свою оградил от неприятностей: сам пришел в школу, сказал учительнице, что мы верующие люди, и дочка наша вступать в октябрята и пионеры не будет. Директор в РОНО ходил, там сказали: ну раз родители хотят, пусть будет белой вороной. Ребята некоторые сначала смеялись, что Леночка крестик носит, спрашивали учительницу, почему она не пионерка. Но учительница умная женщина была, сказала ученикам, что все в порядке. А потом одноклассники ее полюбили, подружились с ней многие, приходили к нам домой, радовались: «Ой, Лена, как у тебя здорово!» (а у нас иконы были старые, лампады горели). Некоторые признавались, что тоже в церковь ходят (обычно бабушки их водили). Сейчас у нее 16 детей, 12 внуков. Муж священник, наши внуки и правнуки все верующие, один внук уже священник и двое диаконы. Родительское воспитание – самое главное, никакая воскресная школа его не заменит. И мне семинария столько не дала, сколько те мамины живые слова, ее живые слезы.

– А когда и почему вы перешли из старообрядчества в Православие и решили поступать в семинарию?

– В армии вместе со мной служил Павел Александрович Голубцов, будущий епископ Новгородский Сергий. Он был искусствоведом, неплохо писал иконы. Так как у него было высшее образование, его раньше отпустили из армии, он буквально за 2 года окончил семинарию, поступил в академию. Реставрировал Богоявленский собор, а когда я демобилизовался и пришел к нему, работа там уже заканчивалась. Но он мне посоветовал ехать в Белоруссию. Сказал: там бедные церкви, и опыт приобретешь, и людям поможешь. Поехал я в Белоруссию просто как художник. Упрямый я был старообрядец, хотя чувствовал, что не все правильно у беспоповцев. Разве ж это дело – всего два таинства (крещение и покаяние) и то только страха смертного ради? Ведь если умирает человек, любой мирянин может крестить. Но все же держался родительской веры. А в Белоруссии помогал реставрировать храмы двум братьям-священникам Базилевичам. И один из них, отец Борис, убедил меня поступать в семинарию. Оставайтесь, сказал, старообрядцем, а закончите семинарию и приведете в Церковь всю свою братию. Зажег он меня. Через миропомазание я присоединился к Церкви и в 51-ом году поступил в семинарию. Мама, конечно, переживала, но потом смирилась с моим выбором. Потом она познакомилась с отцом Сергием (Голубцовым), когда он еще архимандритом был. Но ни сама она, ни сестры к Церкви так и не присоединились. Надо врачевать раскол. А в итоге старообрядцы и у себя в расколе: беспоповцы, поморцы. Я бы предложил всем объединиться и, конечно, лучше всего признать Патриарха. Нравятся вам обряды? Пожалуйста, я сам до сих пор крещусь двумя перстами. И Святейший об этом знает, знали и Патриархи Алексий I и Пимен. Все проклятия сняты – единоверцев Церковь признает.

– После семинарии вы не сразу приняли сан?

– Да, меня рукоположили только в 72-ом. Так сложилось… Преподавал у нас протопресвитер Николай Колчицкий из Богоявленского собора. Узнал он, что я художник, позвал расписывать собор. Я даже отдохнуть после семинарии не успел. А после Богоявленского меня в Пермь пригласили. Я же в семинарии портрет Святейшего Патриарха Алексия I написал. Он до сих пор в академии висит. И вот когда приезжал священник из Перми (по-моему, отец Михаил) в академию, увидел портрет, заинтересовался, кто писал, и нас познакомили. Он пригласил меня работать в Пермь. Поехал с семьей – у нас только что дочка родилась. Больше года там работал, расписал кафедральный собор в стиле Васнецова (специально ездил в Киев, делал во Владимирском соборе наброски). В Москву вернулся – меня в храм мученика Трифона на Рижской позвали. С тех пор не искал работу, она сама меня находила. В 60-е настоятель храма Всех Святых на Соколе отец Аркадий попросил некоторые фрески переписать – не нравились ему новые росписи. Я начал под куполом XX век расчищать, и открылись росписи XVII века. Очень аккуратно я все там отреставрировал. Сам Николай Николаевич Померанцев, выдающийся реставратор и искусствовед, говорил потом: вот настоящая профессиональная реставрация!

Но жена меня все уговаривала: «Рукополагайся, нечего все с художниками, они разные, и пьяницы есть». А я отвечал: «Ни ты в матушки, ни я в батюшки не годимся». Но немножко щемило на сердце – все-таки семинарию закончил… Умом понимал, что недостоин, но около 70-ого года написал прошение. Решил, силен Бог, могут и не рукоположить. Продолжал работать, в Печеры ездил (отца Алипия я еще по изостудии знал – мы там вместе учились). А в семьдесят втором, как раз под новый год, меня рукоположили в диаконы и назначили к единоверцам на Рогожское. Двух месяцев не прослужил диаконом, и на Святителя Алексия меня в иереи. Как же я испугался! Какой, думал, я священник, меня с моими знаниями разве что в деревню псаломщиком. Но рукоположили и Патриарх Пимен перевел меня к себе в Богоявленский. Восемнадцать лет я там прослужил.

– И продолжали писать иконы, реставрировать храмы?

– Меня многие предупреждали, что священнику некогда будет заниматься искусством. И, наверное, были правы. Но пришел я в собор, увидел голые стены… Реставрировали его постоянно, но каждый год там осыпалось все из-за сырости. Пробил шлямбуром стены, сделал обогрев, и одновременно расписывал храм. Нанимать же художников дорого было. Для чертогов в Патриаршей резиденции написал несколько картин, расписывал там домовую церковь. После Богоявленского собора служил в женском монастыре, потом – в храме Иоанна Воина на Якиманке. Там тоже большую реставрацию сделал. С отцом Николаем Ведерниковым из этого храма мы до сих пор друг у друга исповедуемся. Потом меня перевели в храм Вознесения Господня за Серпуховскими воротами, там тогда настоятелем был епископ Красногорский Савва. Он занимался связями с армией, и меня назначили настоятелем в храме Академии Генерального штаба. Я там и сегодня почетный настоятель. Тоже сам писал иконы для этого храма.

Сейчас пишу картину «Спасение России». На облаках Николай Угодник, святители Петр, Алексий, Иов, Филипп, Ермоген, преподобный Сергий, Василий Блаженный, преподобномученица Елисавета Феодоровна, царственные страстотерпцы… А внизу Россия, в центре которой Москва, и все внизу в тумане. Это уже не по заказу пишу, а для себя.

– Вы верите в будущее России?

– Хочу верить, у меня же 12 правнуков, но… Мама приучила меня за все благодарить Бога, а ведь родился и рос я в страшное время. Пусть люди будут сыты, живут в достатке, но не надо забывать о Боге, о Страшном Суде. Это здесь мы герои, а там будем ждать, кто бы за нас помолился. Вот и нужно каждому думать, что он оставит после себя, кто будет молиться о его душе. Цель нашей жизни здесь – не накопление, не карьера, а спасение души для вечности. Без веры не только у России, но и у человечества нет будущего. Будет вера – будет спасение. А будет ли, только Богу известно.

Беседовал Леонид Виноградов

7 марта скончалась жена отца Герасима матушка Валентина. Они прожили вместе больше 50 лет. Приносим соболезнования отцу Герасиму и просим молитв о упокоении новопреставленной рабы Божией Валентины.