Мы не сами себя назвали солью земли

Я устала от помоек, иначе говоря, от несанкционированных свалок. Они у нас в Заводском районе Саратова повсюду. Одна на остановке транспорта, другая перед окнами, третья тянется вдоль всего трамвайного маршрута: нет сил смотреть, поэтому задираю голову и рассматриваю кроны деревьев. Деревья радуют, особенно весной и осенью.

Раньше я жила в другом окраинном районе, в Ленинском. Он поначалу тоже радовал: дачная зона, в город входит природа, прямо за многоэтажками – зеленые холмы, островки леса. Так и хочется пойти погулять, но уже знаешь, что не стоит: там всё загажено, усыпано бутылками, мешками, бумажками, невесть чем еще. И бедные птахи щебечут над всем этим хламом, пытаются как-то жить и даже размножаться.

За чертой города, под Саратовом – то же самое. И на волжские острова давно уже лучше не соваться.

Помойка снаружи – прямое следствие помойки внутри

Помойка снаружи – прямое следствие помойки внутри. Я устала от мата. Если меня на улице обгоняет компания подростков или группа мужчин, хотя бы двое – вероятность того, что я услышу «ненорматив», приближается к 99 процентам. Если я обгоняю стайку девушек, эта вероятность – разве что немножко пониже.

Я устала от обращения «женщина». Я не хочу, чтобы меня так окликали. Но поделать практически ничего не могу. Омерзительные в своей вульгарности обращения «женщина» и «мужчина» стали у нас в Саратове общеупотребительными, и большинство обращающихся просто не поймет, чем я собственно недовольна. «Послушайте, не называйте меня женщиной!..» – «А как вас называть – мужчиной?» Остроумно, правда?

Я устала от того, что молодые мужчины в наших автобусах и маршрутках не уступают мест ни пожилым женщинам, ни красивым девушкам: вставшего и сказавшего «Садитесь» нужно заносить в Красную книгу.

Я устала от того, что извергается из радиоприемников и прочих звучащих устройств. Сказать, что это поток пошлости и непотребства, – ничего не сказать. Где они, хорошие песни нашего детства и юности? Они возвышали души, учили чему-то доброму, воспитывали. Нынешних подростков (не всех, конечно! Но слишком многих) никто ничему доброму и светлому не учил, они вообще не знают, что такое любовь, им сызмала известна лишь свобода сексуального партнерства. Я устала от жалости к этим обездоленным и развращенным детям, начисто лишенным необходимых жизненных ориентиров.

Я не в силах выдерживать это чувство – стыд за собственный народ. Но это не означает, что я считаю таким весь народ.

Я устала от бесплодного возмущения: я испытываю его каждый раз, видя безобразную рекламу, уродующую великолепные старинные здания, или огромные растяжки очередного сериала под названием «Реальные пацаны». Я устала удивляться ценникам «Картофель, Турция» и «Морковь, Израиль» в наших магазинах и наблюдать безнадегу умирающих сел. Я не могу больше видеть бесконечную скуку и глубочайшее безразличие ко всему в глазах человека, бросающего окурок себе под ноги на остановке транспорта. Я не в силах далее выдерживать это чувство – стыд за собственный народ.

Это, однако, не означает, что я считаю таким весь народ или народ в целом. Я уверена, что народ, к которому я принадлежу, не таков по глубинной духовной сути – той сути, которая отражает его предназначение. Я лично знаю огромное количество прекрасных, добрых, героических русских людей. Но стыд за нашу помойку – в прямом или переносном значении этого слова – это всё равно стыд за народ, и я очень от этого чувства устала.

Кижи. Часть грандмакета «Россия»

Дальше что?

В этом-то весь и вопрос. Не для того же я взялась писать, чтобы поплакаться.

Мне никогда не хотелось уехать из России, никогда. Когда я ходила по Англии, Израилю, Финляндии, Литве, я удивлялась тому, как они любят, берегут и продуманно украшают свою землю. Беспомощно спрашивала себя, почему мы так не можем и сможем ли мы так когда-нибудь. И прекрасно понимала при этом, что вся эта красота, чистота и уют – не мои; что эта земля приняла меня только на время, и даже если бы я каким-то чудом здесь осталась, я всегда чувствовала бы себя гостьей, пользующейся трудами хозяев, иначе говоря – пришедшей к чужому столу. Моя судьба – жить в России, в такой, какая она сегодня есть. Быть русским и жить в России – это очень большое счастье на самом деле, счастье, которому завидуют самые умные из европейцев и американцев, – мне довелось с этим встретиться и это пронаблюдать. Они завидуют нашему жизненному и духовному опыту. И нашему наследству – очень трудному, горькому, болящему, но в то же время и колоссально поддерживающему нас и вооружающему. Мы – прямые наследники мучеников: мы сегодня молимся в возрожденных, восстановленных храмах, в которых служили расстрелянные священники. Мы – непосредственные участники «второго крещения Руси»; в судьбе каждого из нас это отразилось неповторимым индивидуальным образом. Это уникальный опыт на самом деле, и мы – редкостные счастливцы. Но насколько это помогает нам в ситуации, когда нас со всех сторон обступила помойка – как в прямом, так и в переносном смысле? Насколько это спасает нас от той самой усталости и от чувства безысходности: «Вот так мы живем и всегда так жить будем»? Наверное, все-таки спасает. По крайней мере – запрещает нам уныние и отчаяние.

Мы не можем отчаиваться не только потому, что на нас смотрят наши святые – кто с иконы, а кто с фотографии. Как-то раз мне в голову пришла мысль: достаточно знать только одного по-настоящему хорошего человека, чтобы никогда уже не пасть духом, не отчаяться, не сломаться. Потому что по отношению к этому хорошему человеку наше отчаяние, наша сломленность и отказ от труда (совсем не хочется писать «от борьбы») будет предательством. А сколько хороших, сколько поразительных, талантливых, трудолюбивых людей знает каждый из нас? Нет, с такими людьми мы не пропадем. Нет ничего глупее и позорнее, чем пропадать – с такими людьми!

С помойкой надо бороться. Кто будет бороться, если не мы?

С помойкой надо бороться. Кто будет бороться, если не мы? Мы призваны стать солью Русской земли. Это не пафос, не самовозвеличивание, не эйфория. Спаситель, сказавший Своим ученикам: Вы – соль земли (Мф. 5: 13), не комплимент им делал и не в восторг их привести желал. Мы весьма плохие христиане, мы все в немощах и грехах, но мы должны, невзирая на это, взять на себя определенную ответственность за общество, за нацию. Остановить сквернослова, напомнить ему, что он находится в общественном месте. Ласково попросить молодого человека уступить место бабушке. Тактично объяснить продавщице или кондуктору в трамвае, что без обращения «Женщина!» или «Мужчина!» на самом деле легко обойтись. Провести в классе, где учится собственный ребенок, беседу об отношении к окружающим. Наконец, организовать субботник… Да нет, я вовсе не впала в экстаз и не хочу убедить читателя в том, что мы, православные, в силах лет эдак за пять-десять сделать страну совсем другой. Я, для начала, опытно знаю, что на субботник из всего длиннейшего многоэтажного дома выйдут три-четыре человека; что найти общий язык с муниципальной властью и выпросить у нее какой-то грузовик для вывоза мусора и бульдозер для застарелой помойки – это немногим проще, чем доказать теорему Ферма. Знаю также и то, что помойка очень скоро возродится, потому что она, как уже сказано выше, прямое следствие той помойки, которая в головах.

Сделать страну другой усилиями одних только добрых душ и рук… невозможно? Утопия? Наивная розовая надежда?

На самом деле это действительно невероятно трудно. Так трудно, что может не получиться. Совсем. А может получиться. Отчасти. А теперь скажите: есть ли у нас выбор? Никакого выбора у нас нет.

Не так давно мне пришлось разговаривать с женщиной, оказавшейся в очень тяжелой жизненной ситуации и искавшей помощи. Она была, как говорится, на пределе, почти в отчаянии. И сказала вдруг такую фразу – сама будучи человеком верующим и убежденно церковным:

– Я поняла, что неверующие помогут мне скорее, чем верующие. Потому что у верующих есть такая отговорка, ширмочка для бездействия: «Ну, мы за вас помолимся!» Сказать «Помолимся» легче, чем что-то сделать. А у неверующих такой ширмочки нет.

Конечно, эта женщина не совсем права: верующие бывают разные, как и неверующие, и у последних свои ширмочки имеются в достаточном количестве – всё это так. Но доля правды в ее словах есть. Нельзя думать, что молитва извиняет бездействие, если действие возможно.

Храм Святого Пророка Илии с. Липовка Базарно-Карабулакского р-на

От усталости нашей – одно средство: попытаться что-то сделать

Мы не раз беседовали с Александром Васильевичем, и мне было понятно: Липовка, две Гусихи и сопредельный Белый Ключ – это сейчас его линия обороны. У него очень сильное чувство Родины. И он с этим чувством, заметьте, не по митингам ходит, а дело делает. Много ли я могу привести еще подобных примеров созидания? Много! И мало – если сравнить с общей численностью населения и нашей площадью.

И наша усталость от помойки в прямом или переносном значении этого слова – это свидетельство того, что мы с вами еще нормальные люди: помойка для нас не стала естественной средой обитания, мы не привыкли к ней, не захотели привыкнуть. Поэтому от усталости нашей – одно средство: попытаться что-то сделать. В конце концов, мы не сами себя назвали солью земли.