«Христос родился!» — «Славим Его!»

Добрый вечер, братья и сестры. Христос родился! — Так приветствуют друг друга христиане в тех областях, в которых я родился. В России такого обычая нет, но тем не менее — как вот мы на Пасху говорим: «Христос Воскресе!» — «Воистину Воскресе!» — можно, в общем-то, и нам в Рождество что-нибудь такое говорить: «Христос родился!» — «Славим Его!» На западе Украины так говорят. Я не призываю к тому, чтобы вы непременно это копировали, но есть такое. Мне хочется как-то поприветствовать вас какими-то рождественскими словами. Сын Божий воплотился! «И Слово плоть бысть и вселися в ны, и видехом славу Его, славу яко Единороднаго от Отца, исполнь благодати и истины».

Много событий уже произошло в Новом году. Интересно, что, допустим, в Кёльне произошли неприятные события с массовым оскорблением немецких женщин на городской площади возле Кёльнского собора. Это одно из самых грандиозных христианских зданий в мире, его строили восемьсот лет. Собор до сих пор недостроенный, на самом деле. Преемственно его строили тридцать два поколения немцев. По-моему, это самый большой католический собор в мире. И там в ночь на Новый год произошло насилие, оскорбление женщин так называемыми мигрантами. Интересно, что в Кёльнском соборе лежат три царя — волхвы: Мельхиор, Бальтазар и Гаспар — те, которые пришли из Персии ко Христу с дарами. В западной традиции их называют магами. Мощи этих святых людей — по преданию они потом были христианами — хранятся в Кёльнском соборе. Собственно, Кёльн и прославился в мире благодаря мощам этих трёх святых. Так вот там было уже такое знаменательное событие — организованное насилие над бедными европейками. Т.е. пошёл уже виток новых событий. Новый год отпраздновался и уже «веселит» нас самыми разными событиями. Но мы бояться не должны, потому что знаем, что земля и все дела на ней сгорят. Так или иначе, этот мир стоять будет только до времени. Но хочется, чтобы он постоял: всё-таки красивый мир, и жалко его терять и отдавать за бесценок дьяволу в зубы.

Мы сегодня празднуем третий день Рождества: первый день — само Рождество, потом — праздник Собора Божией Матери, а сегодня — день памяти архидиакона первомученика Стефана, о нём я хочу поговорить сегодня. Имя Стефан означает «увенчанный». Это действительно чрезвычайно важный человек в истории Церкви.

Прежде чем мы коснёмся краешком языка его святого имени, мы вспомним о Божией Матери. Буквально на днях я читал одну из проповедей митрополита Антония Сурожского, где он говорит, что когда человека посещает благодать, человек радуется, но он вместе с тем и скорбит. Скорбь при посещении благодати может заключаться в том, что человек не знает, чем ему ответить на посещение благодати. Вот пришёл Господь и обрадовал тебя, чем-то утешил, возвеселил, и ты говоришь: «А что же я могу Тебе сделать? Что же я могу Тебе в ответ принести?» И вот в такой момент человеку очень утешительно подумать про Божию Матерь, потому что Божия Матерь — это Та, Которая послужила Богу полностью, всецело, без сомнений, без колебаний: послушная, верная, чистая, невинная, мужественная, терпеливая, правдивая, прямая, сокровенная — все эпитеты (их может быть ещё сто) касаются Её в полной мере. Когда Христос родился, то небо принесло Ему звезду, земля — пещеру, животные согревали Его дыханием ноздрей своих, а мы — люди — приносим Христу в подарок Деву Марию. Т.е. Дева Мария — это Представитель всего человечества, это Человек, Который послужил Богу лучше всех и больше всех. И митрополит Антоний говорит, что когда ты заскорбишь о том, что не знаешь, как отблагодарить Бога своего, то надо участвовать в Литургии и, безусловно, помнить Божию Матерь и поклоняться Ей верою, потому что в Её Лице человечество Богу угодило. В лице многих людей человечество Бога раздражает. Может быть, и мы относимся к этому числу людей, в лице которых человечество раздражает Господа Бога, а в Лице Пресвятой Богородицы человечество Богу угодило. Поэтому после Рождества Христова сразу следует праздник Собор Божией Матери. Т.е. там все праздники собираются вместе: Введение во храм, Покров, Зачатие и Успение — всё там собирается — Собор праздников Божией Матери.

Ну а сегодня — архидиакон первомученик Стефан. Дьякон — это значит служитель, помощник. Прошу вас перво-наперво заметить следующую вещь: апостолы очень быстро ощутили конфликт между проповедью Евангелия и бытовыми занятиями. Оказалось, что очень трудно совмещать одно и другое. Церковь изначально имела попечение о людях, которые беспомощны. Кто такие беспомощные? — Это сироты, калеки и вдовы. Вот умер хозяин, работник... Это сегодня женщина может устроиться: что-то продавать, шить, убирать, что-то ещё делать. А раньше женских работ, собственно, не было. За пределами дома у женщин не было работы. Вся работа женщины — это дома, пока муж зарабатывает, приносит домой, скажем, зерно, рыбу, елей, деньги, что-то ещё, а она уже мелит, шьёт, печёт, варит, убирает. И если вдруг хозяин умирает, то женщине некуда деваться. Пенсий не было, никаких социальных выплат не было, никто никого не кормил из государственной казны. Дети если маленькие, например, у тебя на руках, то всё: тебе — конец. А куда ты денешься, как ты будешь жить? Вдовы — это были самые несчастные люди на земле. Кто тебя возьмёт замуж с детьми, например, на руках? Несколько ртов себе на шею. Никому ты не нужна. Замуж будут брать какую-то молодую девицу, а не чью-то жену, у которой мужа нету. И работы тебе нету. И что? И всё. Хоть вешайся, хоть топись. И реально так оно и было. И поэтому Церковь имела попечение о самых несчастных людях: о калеках, о вдовах, о стариках одиноких, у которых поумирали дети или их не было. Это тоже кошмар, потому что пенсий не было. Например, жили-жили дед да баба, и нет у них детей. И кто тебя будет кормить в старости? Ты уже пахать не можешь, косить не можешь, рубить не можешь — ничего не можешь — ты уже старик. Кто тебя будет кормить? — Никто. А что делать? — А что хочешь, то и делай: ходи и «караул!» кричи, побирайся по людям. Потому что людей кормили дети и внуки. А если они умерли, например? Или выкосила их какая-нибудь чума или война забрала? Или бесплодная пара супружеская? — Всё. И Церковь кормила этих людей, она их держала, так сказать, на плаву. Вдовиц, стариков, калек и сирот. И вот апостолы вдруг обрели для себя такую сложную и странную вещь: оказывается, проповедовать Евангелие и заниматься раздачей хлебов, одежд, тканей, денег нуждающимся людям, невозможно. Т.е. невозможно одновременно сочетать в одном и том же лице благотворительность и проповедничество. Нужно либо проповедовать, а другие пусть раздают, либо раздавать, а другие пусть проповедуют. Это очень важно нам сегодня понять, потому что не могут люди делать всё. Отдельно взятый человек может делать что-то одно: либо ты ходишь в детский дом и дом престарелых, и собираешь пожертвования и раздаёшь их, либо ты занимаешься богослужением, пением, чтением, проповедью. Возникла необходимость в помощниках — в дьяконах. Дьяконы возникли как помощники священников в делах милосердия, в практических делах управления церковными финансами, если угодно. Они должны были быть людьми очень проверенными, честными, такими людьми, к пальцам которых не липли деньги. Т.е. должны были уметь считать, знать таблицу умножения и таблицу деления. Должны были собирать, хранить, раздавать, кормить, помогать в этом епископам и священникам. Это сегодня дьякон, так сказать, — «паки-паки», «миром Господу помолимся» или что-нибудь ещё, — это всё понятно, это литургическое дьяконство. Изначальное дьяконство было именно благотворительным и административным. Т.е. дьякон — это были руки епископа.

Самые известные дьяконы в Церкви — это празднуемый сегодня Стефан и Лаврентий — святой Лоренсо, римский дьякон, который был при папе Сиксте. Когда Сикст был уже стариком и его повели казнить за Имя Христово, Лаврентий спросил его: «Куда ты идёшь, отец, без меня? Разве ты хоть одну службу без меня отслужил? Ты идёшь на смерть за Христа, и меня с собой не берёшь? Ты же всегда был со мной, я всегда был с тобой». И когда узнали, что Лаврентий хранил церковную казну, то подумали, что у него много денег. Говорят: «Где твои деньги? Приноси». Он привёл тысячи римских бедняков к воротам суда, говорит: «Желудки этих несчастных людей — это наши кошельки, туда мы складываем свои богатства. Мы для себя ничего не держим, мы кормим тысячи бедняков этого города от церковной казны. Вот на это тратятся наши деньги». Вот это было дьяконство изначальное. Дьякон изначально — это помощник священника во всех административных делах. Сегодня, например, священник, как глава прихода, должен платить за свет, за газ, за то, за сё, вступать в какие-то сношения с местной администрацией, с властью. Проповеднику, служителю, человеку, который причащает больных, крестит детей, отпевает усопших, соборует больных, трудно разделять своё сердце на административные дела и на церковные дела, он где-то будет ошибаться. Либо он будет плохо молиться и хорошо администрировать, либо будет хорошо молиться и плохо администрировать. Нужен помощник. Вот таким помощником раньше был дьякон, вот так они и возникли. 6-я глава книги Деяний как раз и описывает: «В те дни, когда умножились ученики, произошёл ропот между вдовицами, что одних кормили лучше, других — хуже...» И апостолы сказали: «Нехорошо нам оставить слово Божие и переживать о столах. Итак, братья, выберите из среды себя семь человек изведанных, исполненных Святого Духа и мудрости, и поставьте их на эту службу, а мы постоянно пребудем в молитве и в служении слова». Т.е. священник или епископ, в особенности, должен постоянно пребывать в молитве и в служении слова, а все остальные дела житейские должны исполнять дьяконы. Вот он и был начальник дьяконского чина — святой Стефан, исполненный веры и Духа Святого. Потом, когда его евреи схватили и забили камнями до смерти, то он там произнёс целую длинную обличительную проповедь о них — о том, что они вечно Духу Святому противятся и никогда Бога не слушаются: «Кого из пророков не гнали отцы ваши? Они убили предвозвестивших пришествие Праведника, Которого предателями и убийцами сделались ныне вы, — вы, которые приняли закон при служении Ангелов и не сохранили». Здесь важно отметить то, что евреи, вообще, убивали всех тех, кто делал им замечания. Мы сейчас за две тысячи лет христианской истории можем иметь такое мнение: евреи изрядно смирились, они стали людьми немножко запуганными, немножко кроткими, немножко тихими. Но это они сейчас такие, а раньше они были совсем другими. Например, сегодня мы не привыкли видеть, чтобы еврей на тракторе работал, землю пахал или рыбу ловил, мы привыкли, что еврей — это парикмахер, портной, зубоврачебный техник, ювелир, сапожник — кто угодно, но не грузчик, скажем, и не лётчик. А на самом деле евреи были земледельцами, рыбаками, пахарями — людьми простых, тяжёлых, нормальных профессий. Это уже потом, в христианскую историю, размётанные по всему миру, они не имели права иметь земли, и поэтому занимались ремеслом. Так вот в те времена, когда они были, так сказать, нормальными, для себя свойственными, они убивали — буквально — всех тех, кто говорил что-либо против них. Т.е. Бог посылал к ним пророков из их же среды, — их же, евреев, — возбуждал в них пророческий дух и говорил им: «Иди к людям этим и скажи им: ”Так говорит Господь”». И что вы думаете? Они этих людей, которые говорили им Именем Божиим, брали и убивали. И Стефана тоже убили, потому что он им «всыпал против шерсти». Они его слушали-слушали, а потом как дикие звери схватились за камни и стали убивать его, метая в него камни. Это такая древняя ритуальная казнь, смысл которой заключается в том, что грешника не нужно трогать руками. Т.е. человек, побиваемый камнями, настолько грешен, что его и трогать-то скверно. Его не вешают или что-нибудь такое, а издалека забрасывают его камнями. Это очень жестокая казнь. До сегодняшнего дня она сохранилась в мусульманском мире. Евреи уже давно никого камнями не бьют, они вполне европеизированы, а вот мусульмане бьют камнями людей до смерти, например, за блуд, и выкладывают эти ролики в социальные сети.

Место убийства Стефана находится между стеной Иерусалима и Елеонской горой. Вот так, прямо посередине между Елеонской горой — там, где Гефсемания, где усыпальница Иосифа, родителей Богоматери — Иоакима и Анны, где храм Марии Магдалины Русской Зарубежной Церкви — и стеной города находится место, где убивали святого Стефана. Здесь есть такой интересный очень важный момент: когда его били камнями, Стефан был бесстрашен. «Стефан же, будучи исполнен Духа Святаго, воззрев на небо, увидел славу Божию и Иисуса, стоящего одесную Бога...» Заметьте, что Христос стоял одесную Отца. В Евангелии от Марка мы читаем: «Господь же убо, по глаголании Его к ним, вознесся на небо, и седе одесную Бога». Так мы и поём в «Символе веры»: «Восшедшего на небеса и сидящего одесную Отца...» Т.е. Христос сидит одесную Отца, а здесь Стефан увидал небо открытое и Сына Божиего Иисуса, стоящего одесную Отца, и сказал: «Вот, я вижу небеса отверстые и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога». Стояние Христа означает крайнюю степень внимания. Т.е. Христос, когда сидит, находится в покое и царствует, а когда Он встал с трона, это значит, что Он не пребывает в покое, Он беспокоится о том, что происходит, и Он полон внимания к тому, что сейчас совершается на земле, Он смотрит и внимает совершающемуся. Христос встаёт с престола всегда, когда убивают или преследуют тех, кто любит Его, кто служит Ему, когда совершается что-либо из ряда вон выходящее. И вот Стефан говорит: «Вот, я вижу небеса отверстые и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога». Но они закричав громким голосом, затыкали уши свои, единодушно устремились на него, и выведя за город, стали побивать его камнями. Очевидцем этого преступления был будущий Павел — тогда ещё Савл, который стерёг одежду убивающих. Побивали камнями Стефана, который молился и говорил: «Господи Иисуси (он видел Иисуса Христа: Христос смотрел на него, а он на Христа), прими дух мой». «И, преклонив колени, воскликнул громким голосом: Господи! не вмени им греха сего. И, сказав сие, почил». Т.е. он был в полном смысле слова учеником Христовым, потому что Христос молился Отцу: «Отче, простим им, они не знают, что творят». И Стефан просил Христа: «Не вмени им греха сего». И Павел смотрел на всё это и слышал молитву Стефана. У Блаженного Августина есть такое размышление в одной из проповедей, что если бы не эта молитва, то Савл не стал бы Павлом. Т.е. Савл дышал угрозами и убийством, одобрял убиение Стефана, и он терзал Церковь, — как пишется в следующей главе, — входя в дом, влача мужчин и женщин, отдавая их в темницу. И он не обратился бы к Богу, если бы не молитва мученика. Т.е. молитва Стефана каким-то образом таинственно повлияла на душу Савла, и Господь явился впоследствии ему, идущему в Дамаск, и вступил с ним в диалог, говорил: «Савл, Савл! Что ты Меня гонишь?» — «Кто Ты, Господи?» — «Я Иисус, Которого ты гонишь». Савл гнал не лично Иисуса, а верующих в Иисуса. Но Христос принимает гонения на Своих исповедников как гонения на Себя лично, говорит: «Я Иисус, Которого ты гонишь. Трудно тебе переть против рожна». И ослеп Павел. Потом крестился — прозрел. Это, безусловно, вы должны все знать, эту великую историю обращения гонителя и превращения его в исповедника. Это 9-я глава книги Деяний.

— Здравствуйте, отец Андрей. Мне кажется, что всё то, что вы рассказываете, что я читаю в Библии — это сказка. Как освободиться от этого ощущения?

— Во-первых, не нужно презирать сказку. Сказка — это не выдумка, сказка — это краткое повествование на мифологическом языке о действительно реальных событиях. Настоящая сказка — это форма изложения внутренней сути мира, поэтому сказка не есть выдумка. Сказка гораздо более правдива, чем, скажем, новости по телевизору. Наличие в жизни гусей-лебедей, вурдалаков, бабы-яги и ковра-самолёта — это гораздо бо́льшая правда, чем то, что нам рассказывают умные люди с умным видом. Проблема ведь не в Евангелии, а проблема в вас. Вы каким-то образом устроили свою жизнь так, что душа ваша стала закостеневшей по отношению к простоте и чистоте. Евангелие очень простое, оно дышит, так сказать, как морозный воздух: вот как человек на морозе паром дышит, так дышит таким чистым воздухом и Евангелие. Если вам это не нравится, поблагодарите Бога за то, что вас никто не заставляет верить. Человек не обязан верить, на самом деле. Он может не верить. Пожалуйста, не верьте, если не хотите. Но я, во-первых, за сказку. Я вам скажу так: написать роман легче, чем написать сказку. Сказки очень тяжело писать. Сказку невозможно выдумать, её можно только подслушать. Сказка гораздо больше говорит о жизни, чем научный трактат. В этом смысле Евангелие — это прекрасная сказка человечества. В том смысле, что она мифологическим языком даёт прямые ответы на самые сокровенные вопросы человеческого сердца. А чего хочет ваше сердце, я не знаю. Может быть, хочет какой-то такой наукообразный трактат, где есть вступление, первая глава, вторая глава, третья глава, заключение и список используемой литературы. Может, вы хотите, чтобы истина была такова, но истина гораздо ближе к поэзии и сказке, чем к научному трактату, потому что учёные истину не знают, а сказка знает истину. Евангелие сказочно — и правильно, и хорошо. Христос — Он действительно как Волшебник в голубом вертолёте, прилетает и бесплатно покажет кино. Как вот Чуковский, например. Вот он сказки писал про Бармалея, про то, как крокодил солнце проглотил, про Айболита, который ехал в Африку к бегемотикам, потому что у бегемотиков животики болят. Это же всё евангельские смыслы. Про тараканище, от которого все убегали, а воробей прискакал и склевал его. Это же Евангелие живое. И про Мойдодыра: «Да здравствует мыло душистое и полотенце пушистое... Вечная слава воде!» Это же, в принципе, мифологический язык, который открывает истину. Мне бы хотелось, чтобы вы это поняли, почувствовали, потому что в ваших устах сказка — это брехня для дураков. Нет, сказка — это истина, изложенная детским языком. Вот научные трактаты — это брехня для дураков, а сказка — это абсолютнейшая истина, изложенная детским языком. Вот Евангелие — это абсолютнейшая истина, изложенная детским языком. В этом смысле оно может восприниматься как сказка, но только я считаю, что это хорошо, и хотел бы, чтобы вы тоже считали, что хорошо.

— Батюшка, здравствуйте. У меня не совсем праздничный вопрос. Почему люди, возвращавшиеся с Великой Отечественной войны, потом прекрасно воспитывали внуков, они были добрыми, серьёзными людьми, с которыми было прекрасно общаться. А почему сейчас ребята из Чечни, из Афганистана возвращаются просто ненормальными? И потом им дают скидку на то, что они такие неадекватные, и это как бы уже пожизненное клеймо. Почему раньше такого не было? Почему даже в царской России люди, служившие двадцать пять лет, не становились ненормальными?

— Давайте этот вопрос разложим на несколько вещей и попытаемся на него ответить. Во-первых, война, безусловно, не проходит даром. Убивать и рисковать быть убитым — это вещи, которые не остаются без последствий. Существует афганский, чеченский, вьетнамский синдром. Да, действительно, психов родила последняя эпоха с этими войнами, но не нужно идеализировать всех, вернувшихся со фронтов Великой Отечественной. Например, огромное количество преступности. Помните фильм «Место встречи изменить нельзя»? Это очень исторический фильм. Говорухин снимал его как некую хронику. Действительно было очень много преступников после войны, потому что люди научились убивать и не боялись убивать. И оружие ходило туда-сюда, и трофейное, и наградное. Не нужно думать, что все, вернувшиеся с фронта, возились с внуками и на даче ловили рыбу. Были всякие люди. Поэтому здесь идеализации быть не должно. Все были травмированы войной. На войне люди насилуют, убивают, пытают, находят удовольствие в чужом страдании. Какая-то часть людей счастлива, что они никого не убили. Я помню множество разговоров с ветеранами, и тех, которых причащал и отпевал и перед смертью с ними общался. Они говорили, что я счастлив, что никого не убил, потому что я был, скажем, заряжающим или корректировщиком огня. Т.е. я лично ни в кого не выстрелил, штык не засунул. Я благодарю Бога, что был на войне, отвоевал несколько лет, но никого конкретно, лицо в лицо, в рукопашной или из стрелкового оружия не убил. А есть некоторые, наоборот, говорят: «А я убивал». И это по разному на людях отражается. Поэтому здесь война Чеченская, допустим, перемолола десятки тысяч людей, война Великая Отечественная перемолола миллионы людей. Т.е. это столь масштабное явление, где можно вытащить любую жизнь как со знаком плюс, так и со знаком минус. Есть те, которых сожрала война, есть те, которых искалечила война, а есть те, которые потерпели на войне непоправимый ущерб. Поэтому здесь у меня нет никаких идеализаций, я понимаю, что война — это война. А что касается этих последних войн — Вьетнамской, Чеченской, Афганской, то понимаете, гуманистическое мировоззрение, гуманистическая философия нового времени — то, на чём стоит западный мир уже, наверное, лет пятьсот — это мировоззрение, предполагающее, что самая великая ценность в жизни — это жизнь человеческая, что нет ничего выше жизни, и что гуманизм некий — сострадание, переживание, любовь должны наполнять человека полностью. Когда человек с таким мировоззрением — а у нас у всех такое мировоззрение, в большей или меньшей степени мы все пропитаны этой ложью — попадает на реальную войну, где пленным отрезают уши, выкалывают глаза, насилуют женщин на оккупированной территории, где нет никаких принципов, где люди воюют, убивают, совершают самые зловещие преступления, то у человека происходит некая психотравма, потому что раньше всё это тоже делали, но раньше не считали, что можно иначе, а сейчас мы все уверены, что все — белые, пушистые, любящие, хорошие, и вдруг начинается реальная война и на ней воюют как до царя-гороха. Потому что война — это война. Т.е. убивают, мучают, добивают и т.д. Получается как бы шизофрения. Мы воспитаны на ложном гуманизме. Современный светский гуманизм — это совершенно ложная идея. Почему исламская угроза для Европы реально существует? — Потому что ислам внушает своим последователям очень простую правильную мысль: жизнь — это не самая высшая ценность, есть вещи, за которые можно умереть. А Европа говорит: «Нет, жизнь — это самая важная ценность, нет таких вещей, за которые можно умереть». Т.е. мы боимся умирать, мы не хотим умирать. И вдруг появляется человек, который может обвязаться каким-то поясом и взорвать себя, например, на вокзале. Он и себя не бережёт и вас не бережёт. Говорят: «О, Боже, как же с ними, вообще, общаться?» Здесь два разных мировоззрения. И вот люди, воспитанные в пушистой брехливой европейской парадигме, попадая на реальную войну, воюют как воевали всегда. Вообще, воевали всегда именно так: гнали, убивали, убегали, спасались, дрожали за свою шкуру и т.д. и т.п. И у них получается как бы «разрыв шаблона»: им с детства говорили, что жизнь — это высшая ценность, а оказывается, нет. Вот отсюда рождается этот синдром вернувшегося с войны. «Я там воевал, а вы здесь в кабаках сидели. Я проливал кровь, а вы не проливали, теперь я вас тут всех заставлю себя уважать, потому что я не боюсь никого и я умею убивать, а вы не умеете...» Вот здесь, так сказать, некий такой сбой происходит, по моему мнению. Нужно воспитывать людей в правильных понятиях, в т.ч. и в следующих понятиях: есть ситуации, когда нужно умирать. Согласно христианскому мировоззрению, жизнь человеческая — это не высшая ценность, иногда нужно своей жизнью жертвовать. Это неприятно слушать, но это правда. Жизнь — не высшая ценность, есть вещи выше жизни. Т.е. сейчас вот в Кёльне, где арабы лапали бедных немок, — там они же с мужьями были, — ни один муж не устроил драку с этими арабами, никто никому в морду не дал. Это же какой-то кошмар. Почему? Говорят: «Они меня побьют». Да как это так можно жизнь, чтобы на твоих глазах лапали твою жену, а ты стоял и звал полицейского? Это плоды воспитания этой брехливой европейской культуры. В это время самый маленький хомячок должен превратиться в самого страшного тигра. Т.е. попробуйте при нормальном мужике, пусть он будет лысый, с животом, метр пятьдесят ростом, обидеть его жену. Он вас убьёт, он вас размажет по стенке. И правильно сделает. А тут какая-то такая законопослушность. Вот отсюда и синдромы эти все. Настолько пушистые стали наши люди, что только попадают они в грязь, в кал, в кровь, в рвоту, в холод собачий... Что такое война? — Это дерьмо и кровь, кишки, намотанные на гусеницу. Вот это война. А ему всю жизнь рассказывали, что нужно жить красиво, что нужно жить в тепле, что нужно всех любить — всех вообще, начиная от червяков и заканчивая ангелами. И вот получается какая-то шизофрения. Т.е. люди потом возвращаются с войны, говорят: «Да жизнь вообще другая, вы нам врали всю жизнь». Нам действительно врали всю жизнь: жизнь — другая. В жизни и драться нужно, и в морду получить разок-другой, в морду и дать нужно разок-другой, и вообще, всё жёстко в жизни. Это же нормальная жизнь, понимаете? Нельзя, чтобы вас унижали в вашем родном городе какие-нибудь приезжие. Приехали, понимаешь, из Северной Африки, и насилуют твою женщину на твоих глазах, а ты ходишь вокруг как растение и зовёшь полицию. Что это такое? Надо убивать их на месте. Любой нормальный мужик должен выворотить булыжник из мостовой и разбить несколько голов. Вот из этой шизофрении мы все и больные получаемся. Война — это настоящая жизнь, на самом деле. Война — гораздо более настоящая жизнь, чем настоящая жизнь. На войне обнажается вдруг всё, там сразу всех видно: кто крыса, кто трус, кто предатель, кто жадина, кто патологический извращенец. Это вот на предприятии никого не видно: можно всю жизнь проработать в цеху с людьми и не знать, кто они такие. А вот в лес пошли, например, в поход на неделю, и сразу видно: кто обжора, кто лентяй, кто трус, кто свой рюкзак отдаёт другому, чтобы его несли. Вот война ничего нового не делает, она просто вскрывает скрытые закопанные проблемы человека. Оказывается, что там маньяки, насильники, воры, убийцы, психи, придурки. Вот они все себя и проявляют на войне, сразу их видно. А потом они возвращаются в сытую жизнь, а у них уже проснулись все инстинкты, и начинаются «синдромы». И так же было в Великую Отечественную. Там было, конечно, всякое, это всё-таки была великая война за жизнь всего мира, это была священная война, на самом деле, и люди чувствовали это. Но тоже было такое: и насиловали этих немок бедных, и всякое было. У меня, например, у товарища — реальная история, не из книжек — дед после войны, будучи в патруле военном, был убит своими же солдатами, которые насиловали немку, а он за неё заступился. Вот вам история. Русский офицер погиб от рук русских солдат, защищая немку от изнасилования. Вот вам война. Вот это и есть война: вся грязь, которая есть в человеке, поднимается наверх. Так что надо не доводить до войны, надо эту всю грязь вычищать заранее, потому что война начинается тогда, когда не вычищенная грязь накапливается до критических размеров. Тогда она вырывается наружу и начинается война на кухне, война между районами, война между национальностями, война между футбольными фанатами, война между кем-то ещё. У нас же постоянно в мире идёт перманентная война, люди же постоянно воюют друг с другом: белые — с чёрными, чёрные — с жёлтыми, фанатики «Спартака» — с фанатиками «Динамо». Откуда всё это берётся? Это наша больная душа, это всё всегда было. Я слишком много сказал по этому поводу, я извиняюсь, непозволительно много произнёс слов по этому поводу, но это всё меня тоже очень трогает. Я понимаю вашу заинтересованность в этом вопросе, потому что меня это тоже, конечно, тревожит. Не знаю, согласны вы со мной или не согласны, но я высказал свою точку зрения по этому вопросу.

— Здравствуйте, отец Андрей. С Рождеством Христовым поздравляю вас, всех слушателей. Мира нам всем, любви побольше друг к другу — самое главное. Никак не могу найти ответ на вопрос, который меня очень беспокоит, — о возможной участи усопших. К примеру, жили два человека. Один любил Бога, любил ближних, верующим был, милостыню творил, в церковь ходил, причащался, с грехами боролся, Господь его призвал — он ушёл в мир иной. Второй человек — Бога не отрицал, никакого серьёзного зла не делал, но в то же время церковной жизнью не жил, не молился никогда, никогда в жизни не причащался, жил как все, имея Бога в душе, как это у нас модно говорить. Он умирает, лежит на смертном одре, и милостью родных, так скажем, он причащается. Сердобольные родственники верующие приводят батюшку, причащают его, исповедуют, соборуют, и он после Причастия уходит в мир иной. Я читала, что если человек причащается непосредственно перед смертью, то он «автоматически» попадает в Царство Небесное. И вот как-то я не могу это принять сердцем, душой, потому что как это так? — Человек всю жизнь Бога не знал, не молился, к Нему не шёл, Его не любил, и вот милостью родных он причастился, и получается, что так же как первый человек, который любил Бога, он сразу попадает в Царство Небесное?

— А что вас оскорбляет в этом? Мне, честно говоря, непонятно, что же вас мучает? Несправедливость? Вот евреи, например, считают, что несправедливо, что вот они всю жизнь верили-верили, а мы — язычники, вообще ни во что не верили, жили как хотели, а потом — мы как бы к Богу ближе, а они — нет. И они взяли и, так сказать, помрачили лица свои и обиделись, как старший брат в притче о блудном сыне. Чего тут обижаться? Вхождение в рай — это дело Божие, это не дело человеческое. Т.е. вот я молился, постился — вынь и положь: открывайте ворота — цаца пришла. Бог, вообще, Сам решает: кто куда, кто чего. Ты можешь всю жизнь молиться, но ценность молитвы ведь определяется не мною, молящимся, а Тем, Кому я молюсь. Это Он может сказать, приятны ли Ему твои молитвы, или, вообще, пошёл ты со своими молитвами. Ведь бывает и такое. У пророка Исаии так и написано: «Когда вы простираете руки свои ко Мне, Я вас не слышу, Я закрываю уши. Когда вы просите Меня о чём-то, Я не хочу вас слушать». Т.е. мало ли, что я молился? Эти случаи всё переворачивают. Смотрите: разбойник на кресте спасается, апостол Иуда вешается. Это было примерно в одно и то же время. Апостол, исцелявший, воскрешавший, ходивший, служивший, предаёт и вешается, а разбойник, который проливает кровь, спасается на кресте. Причём не оба разбойника, а только один. Тогда бы было совсем плохо, если бы оба спаслись. Нет. Два разбойника было: один спасся, другой не спасся, потому что сердца у них были разные. Это очень хорошо. Я думаю, что эти ваши, так сказать, недоумение и некая обида, терапевтически вскрывают вашу некую духовную болезнь, потому что вы хотите заменить Божию милость какой-то человеческой правдой. «Вот я всю жизнь акафисты читала, а она ни разу не читала. Что, она теперь в рай войдёт что ли? Нет, пусть в ад идёт, я теперь в рай пойду». Это что такое? Вы понимаете, что вы говорите? Это хорошо, между прочим, это аллилуйя, для этого, наверное, и нужно православное радио. Т.е. нужно высказать вслух эти свои язвочки, болезни свои, чтобы мы вдруг поняли: ох ты, ёлки-палки, да я же, оказывается, больной человек, завистливый человек, могу на Бога обижаться. Говорит Господь: «Я хочу, чтобы она в раю была. Ты что, против что ли?» — «Я против». — «А почему ты против?» — «А я вот всю жизнь в церковь ходила, а она всю жизнь в церковь не ходила. Я против, чтобы она была в раю». Понимаете, что вы сейчас сказали? Примерно так же вы и сказали. «Я не хочу, чтобы она была в раю. Надо было со мной вместе с церковь ходить. А то я, понимаешь, и в воскресенье ходила, и в субботу ходила на всенощную, и постилась в среду и пятницу, а она вообще не постилась и не ходила. Это что, Ты её в рай что ли берёшь? Я не хочу в такой рай идти. Или её из рая выгоняйте, или меня в рай берите — одного из двух». По сути, вы вот это сказали. Вы, конечно, всего этого не говорили, но вы это сказали. Помню, когда я во Львове жил, мы ходили в тюрьмы к заключённым. Там было две тюрьмы, и мы посещали их попеременно по воскресеньям. И там один из зэков говорит: «А менты в раю будут?» Говорю: «Конечно, будут. Те менты, которые веруют, каются, которые молятся Богу, которых Господь примет. Конечно, будут в раю, а как же». — «Я тогда в рай не пойду. Если в раю хоть один мент будет, я в рай не пойду. Я не хочу, чтобы менты были в раю. Я их здесь ненавижу, они здесь меня бьют, унижают. Всё: в одном раю с ментами я не буду». Было очень трудно пытаться объяснить человеку. Говорили: «Да подожди ты, это ж всё будет другое. Что, он там будет в погонах ходить что ли? Ты же не узнаешь, что он мент. Это просто человек, это ж душа». Говорит: «Нет, нет, нет. Если у вас Господь Бог берёт ментов в рай, то я в рай не хочу». Вот однажды у меня был такой разговор с одним заключённым. Примерно то же самое и вы говорите. Кто может Бога в несправедливости обвинять? Бог творит то, что хочет. Говорит: «Я хочу, чтобы он был со Мной. Что ты хочешь? Это Мой рай. Я вас сотворил, Я решаю, Я Хозяин судьбы человеческой. Я хочу, чтобы разбойник вошёл в рай первым». Поэтому мне несколько потешно, что вы это всё сказали, и мне пришлось, так сказать, на вас ополчиться, но это очень важно, потому что мы больные люди, у нас нет никакой христианской любви. Александрийский сапожник сидел возле окна, тапки шил, говорил: «Вот хороший человек пошёл, он лучше меня, он будет в раю. И вот хороший человек пошёл, он лучше меня, он тоже будет в раю. Какие хорошие кругом люди, они все лучше меня, они все будут в раю. Видно, в аду буду только один я, бедный». Это христианские мысли. А не христианские мысли — это: «О, какой плохой человек, он должен в ад идти. О, какой плохой человек, он тоже должен в ад идти. А какой я хороший человек, я буду в раю. А эти все — плохие, они в ад пойдут». Это какой-то бытовой сатанизм, понимаете? Нельзя так думать. Надо радоваться, что Господь принимает человека. Человек жил, жил, жил, непонятно как жил, и тут ему — Причастие перед смертью, и пошёл в рай. И слава Тебе, Господи! Как хорошо, Какой добрый Господь наш! Понимаете, как надо думать об этом? Говорят: «Это ж надо — мы тут молимся, молимся, ещё вообще непонятно, где окажемся, а тут человек жил, жил, в последние пару часов перед смертью причастился, и пошёл в рай...» Слава Тебе, Господи! Какой же Ты добрый, Какой же Ты хороший, как Ты всех любишь, как Тебе всех жалко. Я бы хотел, чтобы мы так думали, чтобы мы не завидовали чужому спасению. А то грешники в аду будут... Тяжело живут грешники в аду: кричат, скрипят зубами, клянут свою беду. «Как это? Они все в раю, а я в аду. Что это такое? Нехорошо». Чтобы в этот ад не попасть, нужно на земле в аду не жить. «Не жить на земле в аду» — означает иметь радость о чужом спасении. Радуйтесь о том, что спасаются люди.

Я прошу меня простить, что мы сегодня мало звонков приняли, но я думаю, что мы ещё поживём немножко, Бог потерпит — как говорил поэт: «Мой углекислый вздох пока что в вышних терпят» — наше углекислое дыхание. Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение! Христос действительно родился однажды на земле, да родится Он и в тёмной пещере сердец наших! Очень важно, чтобы в этом хлеву, среди этих скотских страстей, которые царствуют в нашем сердце, родился Младенец Иисус, и вырос там, и вышел на проповедь.

Я поздравляю вас, друзья, с Рождественскими праздниками! Желаю вам ходить по гостям, нигде долго не задерживаясь, — не более двух часов, чтобы не обсуждать, не празднословить, не злословить, не объедаться, не обпиваться. Чтобы вы все разговелись без панкреатита, без тяжести в желудке, чтобы после поста мясная пища была вам во благо, а не в тяжесть и не в наказание. Чтобы в церковь Божию ходили, чтобы Бог слушал молитвы ваши, исполнял ваши добрые прошения. Родившийся Христос, обрадовавший нас очередным праздником Рождества Своего, да хранит вас, дорогие христиане, где бы вы ни жили: на любом полюсе, на любом континенте, ниже экватора или выше его. Везде будьте Богом хранимы: Его благодатью, Его святыми добрыми руками. С Богом! До встречи.