Непеины.
У них всего десять детей

Мужики

Храм в селе Вилегодском – перед Рождеством

Они стояли на клиросе – три крепких русских человека, жизнь которых была связана с лесом. Александр Владимирович Лобанов, в прошлом директор школы, Василий Витрев и его двоюродный брат Дмитрий Непеин. Один охраняет лес, другой его рубит, третий грузит и возит.

С Дмитрием у нас наметился отдельный разговор. Он, кажется, единственный в районе отец десятерых детей. Раньше здесь почти все были такими – многодетными. А православными точно все, другой жизни не представляли. И не поймёшь – рожать перестали оттого, что мало осталось крепких мужиков, или мужики начали переводиться, потому что нет больше причин трудиться до седьмого пота.

У Елены Непеиной с мужем едва ли не единственный повод для споров – зачем он так много работает. «Нашёл бы место не такое денежное, но чтобы с семьёй мог побольше бывать», – уговаривает она Дмитрия. Оба смеются, когда я, не веря своим ушам, переспрашиваю: «Много работает? Это плохо?»

Он – лучший в районе, быть может даже во всей Архангельской области, грузчик леса, виртуоз в своём деле. Узнал я это не от самого Дмитрия, от других людей. Рассказали, как в своё время ему от ЦБК даже машину «Нива» подарили за ударный труд, по прежним временам это даже не на орден потянуло бы – на звезду.

– Человек я, может, и не очень хороший, – утверждает Дмитрий, – но погрузчик нормальный. Удивляет, как редко люди могут это освоить. В командировке иной раз покажу, как правильно с лесом управляться, – глазам своим не верят. Ведь за день можно погрузить столько, сколько за неделю делают. 15-20 минут нужно на машину с прицепом, это около тридцати пяти кубов.

– Может, им спешить некуда?

– А меня дома дети ждут.

У печки

Дмитрий и Елена Непеины с сыновьями

– Спрашивают, почему так много детей, – задумчиво произносит Дмитрий. – Но если доживу до преклонных лет, кто из них меня накормит, кто воды подаст? Пятый, а может быть, одиннадцатый? Нет ведь уверенности, что все будут любить и будут благодарны. Да и за удовольствие, я считаю, нужно платить бессонными ночами. В общем, за всё в жизни нужно платить... А кто сказал, что мы должны жить хорошо – безмятежно? Решать за Господа, сколько будет детей... Не можем мы с Леной распорядиться: этому жить, а этому нет.

– У меня четверо... – откликаюсь я, чувствуя себя каким-то уж совсем малодетным.

– Когда узнали, что Лена десятого ждёт, я пришёл с работы, а она – вне себя. Теперь-то смеётся, вспоминая, как мне перепало тогда от неё. Неожиданно, конечно, вышло. Думали, больше не будет. Непосильным казалось. Ей – сорок пять, мне – сорок шесть: возраст! Но Господь ещё раз посетил нас. Михайло... Ему год скоро – утешение наше. Но рождение детей не должно превращаться в гонку. Для кого-то – одного подвиг родить, воспитать. Выше подвиг, чем для тех, у кого несколько детей, – столько слёз приходится над одним пролить. Как можно сравнивать! Одному легко даётся, для другого – кровавый пот. Мера только у Бога, наша человеческая мера ничего не стоит.

Я импульсивный, несовершенный, многие неверующие мягче, лучше меня. Они должны быть в церкви, а иду я – больной духовно человек, иду лечиться. Ребята иные и выпивают, а добрые, живут не ради себя, для семьи, для страны, всё-таки воспитание деревенское. У меня такое ощущение, что я давно топчусь на месте, а может, и не сдвигался с него никогда. Была такая эйфорическая благодать – года три, когда своих грехов не видел, зато других взялся спасать. Сейчас общаешься, видишь, какие люди вокруг хорошие. Хвалиться тем, что бываю в церкви, что столько детей, не получается.

– Сколько у вас было деток, когда пришли в Церковь?

– Пятнадцать лет назад было четверо. Я долго противился Богу, кричал, что Его нет. Помню, в бытовке с одним поспорили, я говорю: «Нет!», а он: «Есть!» – даже за грудки друг друга хватали, а так друг друга и не переспорили. Сейчас всё поменялось. Я говорю: «Есть Бог!», а он: «Нет!» Вот как бывает.

Не то что богоборцем был, но однажды подшутил над верующими, закрыл их в церкви во время службы на щеколду. Есть в наших края такая странная и дурная традиция – людей запирать. Это вроде как пьянство на Троицу. Даже и хулиганством не считается, привыкли. Другие дети на Рождество колядовать идут, а у нас – двери запирать. На селе это вроде сейчас уже перестали делать, а в деревнях и сейчас запирают. Может, с тех пор, как в церковь запретили ходить, это и началось.

– Сначала комсомольцы озоровали, а потом вроде как и «испокон веков»?

– Может быть, кто его знает. Пакость, конечно.

– Так что вас к Богу-то привело?

– С чего всё началось? Я рисковый был парень, скорость любил, мотоциклы, машины, потом стал бригадиром строителей. Много всего понастроили, от чего и следа уже не осталось. Садик, помню, строили на 95 мест, а детей, которым он был нужен, нашлось всего семеро. Потом пошла волна безработицы и осознание, что я – ничто, ничего не могу. Пособие, правда, платили хорошее, но работала в семье одна Лена. Кто я? Для чего на свете живу? – вот что мучило. Дошло то того, что стал думать о самоубийстве.

– А дети?

– Каждая четвёртая пара не имеет детей – они для чего живут?

Я не сразу понял Дмитрия, показалось, что не по существу он ответил, только потом дошло. Забыл я, как это – без Бога... Тут ведь не только твоя жизнь, а вообще всё бессмысленно. Ничто не удержит, как волка, который, попав в капкан, отгрызает себе ногу.

– Вот умру, и что?.. Я не выдающаяся личность, забудут. Максимум сто лет, и всё – будто и не жил, – глуше, чем обычно, говорит Дмитрий. – Не пил, не курил, спортом занимался, а зачем? Редкие минуты счастья, потери, лишения, пасмурных дней больше. Я в тёмном подвале был, света не видел. И когда ставня приоткрылась и в щёлочку луч проник, теперь мне никто не докажет, что нету света. Я узнал, что мы не животные, у нас есть душа, которая бессмертна, и тело моё воскреснет. Этот вдох, который дал Господь, – им живу. Вот льёт дождь, или выйдешь ночью, посмотришь на небо – и дух захватывает. Столько лет я смотрел на небо и был равнодушен, а тут объять ум не может, такая красота.

«Будешь рождать»

Замечу, на типичного крестьянина с окладистой бородой и неспешной речью Дмитрий совершенно не похож. Быстрый, живой, худощавый, он, соскучившись на погрузчике-манипуляторе по разговорам, охотно со мной беседует. При этом сказать ему есть что – думающий человек, всё желающий понять: «от звёздного неба над нами до нравственного закона внутри нас», как выразился немецкий философ Кант.

Миша – весёлый такой младенец – тычется в отца.

– Не могу, не привык, чтобы в доме младенца не было, – виновато говорит Дмитрий, – хотя перед Мишей был перерыв – пять лет. Думали, всё. Самая радость, когда маленький. Смотрим, что творит, выдумывает. Без маленьких не можем.

– Ну, теперь уже внуки... – осторожно напоминаю я.

– Да, конечно, – откликается Дмитрий рассеянно и, как мне показалось, не без надежды добавляет: – Но это как Бог рассудит, может, ещё и детки будут.

Виноватость у него оттого, что Лена очень боится рожать – просто противиться появлению детей ещё страшнее. Каждые роды даются ей всё тяжелее, длятся по двенадцать, по двадцать часов. Со вздохом она мне потом только-то и сказала: «Умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей».

Если кто решил, что десятерых детей Непеины родили из идейных соображений, прямо скажу – это не так. Хотя они и христиане, каких мало, и люди церковные – это само собой, но начиналось всё с боли и страха. Родив троих, Дмитрий и Лена, видно, были растеряны: по меркам нашего времени уже и это перебор. Пошли на аборт, после которого Лена долго была вне себя. Потом родился мальчик – мёртвый, кто-то гробик сколотил, похоронили, а на могилке Дмитрий крест поставил. Почему, сам не знает, ведь был неверующим тогда и даже настроенным против веры. Невесело вспоминает:

– Было разочарование, сожаление, такая пустота – почему бы не поставить крест? А через год родилась Анфиса...

– Мы поняли, – говорит Лена, – что на крови детей не должны делать своё счастье.

Тогда, наверное, Господь их особо приметил, сказал: «Это – Мои».

По совести они решили рожать, пока смогут, по совести к Богу пришли – не могли разминуться.

Баба Маша

Миша снова нас навестил.

– Здорово, Мишенька, здравствуй!

Мальчик не отвечает.

«Знает ли он сам, чего хочет?» – думаю я, сожалея, что мои уже подросли. Младенцев я и сам люблю. Подошла Лена, усадив нас с Дмитрием за по-праздничному накрытый стол. Даже стопочку поднесли для согрева, хотя сами Непеины капли в рот не берут и, кажется, сроду не пили.

– Как вы нашли друг друга? – спрашиваю их.

Лена, как оказалось, приезжала в Вилегодское к тётке на каникулы. Боевой, добрый парень Дима Непеин ей, наверное, сразу приглянулся. Но, как я понял, первой она не подходила. Потом произошло что-то вроде чуда, с точки зрения Дмитрия. Он поехал поступать в Ленинградский строительный институт, но там понял, что это не его, и забрал документы. Ко времени его возвращения Лена должна была уже уехать домой, но задержалась.

– Тогда и познакомились, – вспоминает хозяин с интонацией удивлённой, даже тревожной: ведь могли и разминуться. Первые, счастливые годы прожили в четвертушке, то есть в доме, разделённом на четверых хозяев, так что у каждого – по углу, но санузел общий. Места в комнатке – не повернёшься, а дочки шли одна за другой: Виктория, Олеся, Вероника, Анфиса... Ничего, поставили двухъярусные кровати. Воду пришлось носить из речки Домгиль. Зимой, когда температура здесь бывает ниже сорока, прорубь каждый день приходилось прорубать сызнова, когда потеплее – топором, а в самую стужу Дмитрий перед работой в потёмках бегал на реку с ломом.

– Зато прорубь всегда была, держали, – с гордостью говорит Лена, – и все соседи пользовались. После они не раз говорили: «Как жалко, что вы переехали!

Денег было мало.

– В минусе начинали, – улыбается хозяйка, – свадьбу взаймы справили, первые пять лет в долгах ходили. Но хорошо было.

А за стенкой жила баба Маша, в такой же четвертушке, где всё было неброско, но чисто и аккуратно, как и в душе хозяйки. Она была военной вдовой, муж на фронте погиб, а других мужиков знать отказывалась. Одна воспитала троих детей. А теперь стала заботиться о девочках Непеиных, оставалась с ними, когда была нужда, да, впрочем, и сама вызывалась. И так вышло, не могло не выйти, что стала для молодых соседей родным человеком.

Она-то и была тем человеком, через которого началось воцерковление Непеиных.

– Наши старушки мало что о Боге знают, но Бога знают, – мудро замечает Дмитрий.

В церковь баба Маша ходила до конца, до девяносто шести годов. Улыбалась, рассказывая, как трудно утром вставать: сядет на кровати, а слезть не может. «А потом, Митенька, – говорила она Непеину, – поволокусь, поволокусь в храм и выстою службу». Разве не чудо? «На коленочках, – взволнованно восклицает Лена, – Великий пост на коленочках в храме выстаивала».

Дмитрий пытался спорить, объяснять, что самообманом не след заниматься. Баба Маша – Мария Ивановна Шевелева – не возражала, только замечала ласково: «Давай, Митя, дальше посмотрим, что будет». Ещё рассказывала, как в голодные годы подбили её колхозное сено украсть. Пошла за ним ночью и вдруг услышала голос, как ей подумалось, Богородицы: «Не ходи!» Баба Маша замерла на месте, а спустя какое-то время не столько увидела, сколько услышала в темноте, как возвращаются с поля те, кто там её караулил, сидя в засаде.

– ...Умерла она 22 июня, пять лет назад, причастившись за три часа до кончины. Сейчас ей было бы сто лет, – говорит Дмитрий.

Через бабу Машу церковь стала как-то ближе. И со священником Николаем невозможно было, конечно, разминуться на улице. «Ой, Бог на мотоцикле едет!» – закричала однажды Вероника, увидев батюшку. Он был богатырём с окладистой бородой, закончил, говорят, МГУ, перед тем как пойти в священники. Но интерес к мотоциклам – единственное, что его с Непеиным тогда могло сблизить. Маловато.

– Мать до сих не крещена, – признаётся Дмитрий. – Когда я пришёл в Церковь, восприняла это так, что я её предал, идеалы какие-то. Началось отторжение. Но я молюсь, и мама постепенно умягчается. Не теряю надежды, что однажды мы вместе придём в храм.

Креститься Непеины вместе, всей семьёй, не решились – прежде отвели в храм трёх старших девочек.

– Вику – Викторию, – перечисляет Лена, – Олесю, во крещении она Александра, а Вероника – Виринея.

Десять

Воцерковлялись неровно. У Дмитрия характер порывистый, решительный. Поститься начали круто, и в остальном спуску не давали ни себе, ни детям.

– Перегиб был, – соглашается Дмитрий.

– К Концу Света у меня готовился хозяин, к сохе деревянной, – улыбается Лена, – наломали мы тогда дров.

Первым делом обменяли телевизор на лошадь, только зачем им лошадь, так и не смогли определиться. Сейчас она перешла к Александру Владимировичу Лобанову. Он лесничий, ему нужнее. А отец Александр тогда свой телевизор вообще о рельсы разбил. Решительный народ – вилегодцы.

Девочки слишком часто слышали «грешно», «нельзя».

– И старшую девочку, Вику, отклонили мы от Бога, – с горечью в голосе говорит хозяйка. – Сейчас-то возвращается и Бога знает. А Олесенька, вторая моя, та – человечек Божий, я знаю, всегда молится за нас всех. Замужем она сейчас, в Котласе живёт, но за неё спокойно. Она Бога не предаст. Вероничка – хорошая девочка, вся в поисках. Все разные. Все по-своему хороши, со всеми небольшие проблемы есть, но так и должно быть.

– И хорошо должно быть, и плохо, потому что неправильно это, когда всё гладко, – размышляет Лена. – Если всё хорошо, Господь к нам не заглянет, а как плохо – начинаем молиться, звать Его… У Анфисы в пять годиков сильно заболела головушка, так сильно – до рвоты. К одному специалисту обратились, к другому, да я и сама медик, но тут – без сил. Уколы только снимали боль, а не лечили. Но выходили девочку. А спустя несколько лет снова через муки пройти вместе с нею пришлось. Анфиса оказалась при смерти, ей страшный диагноз поставили: менингит и энцефалит одновременно, с неуточнённой этимологией. Четыре дня всей семьёй на молитве стояли, даже самые маленькие, и это очень сблизило нас. Совсем чужие люди приходили в дом, вставали рядом на молитву, и подруги мои – медсёстры – молились. И снова всё обошлось. Ребёнок даётся как благодать, но как же за него страшно!

Даше скоро тринадцать, боевая она у нас, ей желательно быть всегда лидером, такая вот.

Матюша... Когда беременная ходила с ним, все говорили, что будет девочка, а я знала – мальчик это. На потолке у нас в храме апостол Матфей написан, ему молилась и дала обет: «Будет сын, назову в твою честь...» Очень ласковый. Прижмётся, бывает, чтобы мама обняла, поцеловала, а как в школу идти, скажет: «Я пошёл», – и пока не выйду благословить, будет кричать: «Я пошёл!» Ещё помахать ему вслед обязательно надо. Он быстрый, движения резкие, речь быстрая, но мягкий и умный. Прошлый год на «отлично» закончил, сейчас вот, правда, «четвёрки» пошли, но он успокаивает: «Это, мама, ничего, я просто раскачиваюсь».

Ванечка тоже добрый мальчик, только почему-то не любит ходить в садик, каждое утро уговаривает меня: «Можно, мама, я не пойду?» или «Забери меня пораньше!» Он не очень шустрый, никого первым не обидит, тяжело ему приходится с шаловливыми детьми...

Этот разговор о детях мы с Леной и Дмитрием продолжили, когда я звонил им на сотовый в Вилегодское. Там текла своя жизнь, хозяин возился с сепаратором, нужно перегонять молоко, а Мишка, неотступный младенец, всё продолжал теребить отца. Лене одновременно приходилось отвечать на звонки по местному телефону, и я слышал обрывки ласковых фраз: «Сынок, сынок, ты мой мальчик...»

Я спросил её, о каких ошибках она жалеет больше всего.

– Случалось раньше отшлёпать, очень горько вспоминать, снова вижу эти глазёнки... такие... слёзы в них стоят. И поняла я: наказывать нужно только словом. Бить – самый крайний случай, любое насилие рождает ответную реакцию, замыкает человека. Не сразу я это поняла. После седьмого, наверное.

Дмитрий, не слыша, что сказала жена, будто продолжил:

– Уроки, заботы, первый класс, выпускные, детский сад. Хочется порой тишины, но, по большому счёту, я рад ребячьему смеху, что постоянно дерутся, бегают. Начинаешь понимать смысл слов: «Будьте как дети». Ребёнка обидел, наказав слишком не по заслугам, а он через час приходит, на руки просится. Прощение, снисхождение, незлопамятство. Друг друга учим, воспитываем, и неизвестно, кто больше – мы их или они нас.

– А кто следующий после Матфея родился? – уточняю у Лены.

– Маша. Она само спокойствие. И Олеся была такая, и Машенька в сестру. Геля быстрая, добрая и без конца бы говорила, что-то рассказывала. Нет злости в ней никакой, вскипит, тут же погаснет. В Митю характером.

– Как вы их воспитываете? – спрашиваю теперь уже Дмитрия.

– Это проблема из проблем. Камень преткновения. По внешнему виду мы – семья православная, но... И девочки носят брюки, и о косметике спорим. Брюки ни при чём, если человек для Бога живёт. Но нет у меня уверенности, что все мои дети будут Ему служить. И здесь моя вина главная. Неправильный пример подаю, молюсь в церкви, а потом ругаюсь. Авторитета это не укрепляет. И возьмёшься иной раз учить, когда что не по нраву, а ведь корень-то зла во мне. Вся надежда на Бога, что те семена, которые мы пытается сеять, однажды взойдут…

– Я им всё время говорю: «Ребята, посмотрите, нас много, большая семья...» – немного беспомощно говорит Лена.

Я прекрасно их понимаю, хотя мои четверо – не их десятеро. Ни воспитания, ни опыта, ни старших, кто мог бы спрямить нас, ни соседей, способных подпереть с боков. Терпим поражения одно за другим, но деваться некуда. Начали – должны идти.

«Любим космос»

Небо над Вилегодском

– Что любите?!

– Космос!

У них дома множество книг, энциклопедий, находят время читать. Дети подтягивают, задают вопросы, с младых ногтей знают, что Марс – четвёртая планета от Солнца.

Спрашиваю:

– Дмитрий был неверующий, когда женился, а вы как?

Вокруг Лены в Северодвинске верующих не было вообще.

– Я не знала Бога, не видела, чтобы кто-то молился, – говорит она.

Но вот что случилось с Леной в десятом классе – об этом она рассказывает сейчас дочерям. Коридоры школы были длинные, и вообще школа просторная. И когда в десятом классе девочка сдавала экзамены, то уходила подальше с глаз ребят, вставала на колени перед пустым углом и молилась, крестилась. Откуда это – она не знала, но что-то просыпалось в ней. И хотя на экзаменах у неё была склонность теряться, мысли куда-то уходили, молитва помогала вернуть их обратно.

Лена – удивительная. Хотя и выросла в Северодвинске, на каноническую крестьянку как раз очень похожа. Она из тех матерей, которых дети любят нежно и вечно – добрая, кроткая, и что-то девичье проступает в её лице и разговоре. У чистых людей это сохраняется до самой смерти.

С Дмитрием то же самое – мгновенно забываешь, что ему под пятьдесят. Сейчас он, думаю, моложе, чем пятнадцать лет назад, в пору безверия, а потом неофитства. Человек научился жить. Что это такое? Встать выше своих грехов. Не освободился, это почти невозможно, но и не прятаться, с открытым лицом идти против них.

Ангел в дороге

Наша жизнь всё-таки спокойная, но есть дороги – там больше риска, но и свободы тоже. Да и Господа мы там чаще вспоминаем.

Эта глава, можно сказать, вставная. Три рассказа о мире за околицей, где всякое может случиться.

Лена рассказывает:

– Двадцать шесть лет прожито вместе, а что больше всего запомнилось… Когда мы к Богу приходили, был у нас «Жигулёнок»-копеечка, красивый такой, зелёный.

Поехали мы – двое взрослых и шестеро детей (как-то уместились!) – по России в те места, где прежде не бывали. В Рязани был двадцать один градус тепла, вишня цвела. Я ведь всю жизнь провела на Севере, и тут впервые увидела плодовые деревья в цвету. Побывали в святых местах, я сестру навестила, а оттуда направились в Сергиев Посад. Машина ни разу не сломалась, а ГАИ нас только однажды остановила. Митя скорость превысил немножко, километров на десять. Гаишник увидел, сколько детей в машине, в лице немного изменился, но документы всё-таки попросил и начал штраф выписывать. Протянули ему сто рублей. Он повертел в руках и вернул. Сказал: «Сдачи нет, забирайте документы, езжайте домой с миром». В Подмосковье приехали, там минусовая температура, а мы с девочками в лёгких платьицах, кофточках тонких. Но никто не забелел. И живыми вернулись, хотя был страшный гололёд и на пути мы встретили много побившихся машин.

Поездка эта Лену так потрясла, обрадовала и укрепила в вере, что вспоминать будет, наверное, до последнего часа. Тем, кто много путешествует, вряд ли это понять.

Другая история о том, как крестился двоюродный брат Дмитрия Василий Витрев, тот самый, с которым они поют вместе на клиросе.

– Вася позднее нас воцерковляться стал, – вспоминает Дмитрий, – после того, как съездил в январе 99-го года к старшему сыну в Ухту. С младшим вдвоём погрузили картошку в багажник – и в дорогу. А мороз был уже за тридцать, так что...

– Самое время для картошки, – подхватываю я.

Дмитрий смеётся:

– Да, не довезли картошку. А когда обратно из Ухты выехали, было уже минус 45. На трассе никого, сначала удивлялись, а когда машина встала, поняли, что к чему: кто поедет в такой мороз? Младший стал засыпать от холода, а мотор всё не заводится. Тут взмолился Вася: «Господи, если Ты есть, спаси нас!» И дал обет: выживут – крестится. Тут летит иномарка. Пронеслась было мимо – в морозном тумане не сразу водитель заметил поломавшуюся легковушку Витревых, – остановился, сдал назад: «Что, мужики, случилось? Садитесь погрейтесь». Отогрелись. От предложения подвезти отказались: как машину бросить? Завели кое-как и дальше поехали, радостные, что уцелели. А в марте Вася крестился. Хотел чуть позже, на Пасху, но я ему сказал: «Откуда знаешь, когда твой час. Лучше не медлить». Вот так Господь его привёл.

Ещё одна история о том, как погибла их зелёная машина-копеечка.

– Поехали мы с Митей за поросятами в деревню Борок с утра пораньше, – рассказывает Лена. – С нами были младшие, которым очень нравилось кататься, и мы размышляли: взять ли их с собой или завезти по дороге в садик? Решили – лучше нам ехать вдвоём. Как добрались до места, стали рядиться, кому идти за поросёнком. «Оставайся, – наконец решаюсь я, – сама схожу». А он: «Ну да, а я буду в машине сидеть?» В результате вместе пошли. А на обратном пути видим, как «КамАЗ» врезается в стоящую у обочины нашу «копеечку» и разносит её вдребезги – она в воздухе несколько раз переворачивается и падает. Как оказалось, шофёр этого «КамАЗа» перед тем принял бутылку спирта. И вот стоим мы в оцепенении, и одна мысль: Господь спас нас обоих, и детей...

…Эту историю о том, как Бог спасает, если люди Его слышат, я позднее пересказал своей дочке Анечке.

– А я не слышу, – потерянно сообщила мне дочка.

– Может, и слышишь. Мы Бога не ушами слышим, а сердцем, если умеем, молимся.

Честно говоря, сказанное для меня самого стало открытием. Хотя, на первый взгляд, что тут нового? Наверное, большинство чудес мы просто не замечаем, входим в ту дверь, где ждёт нас радость, а не в другую, садимся в поезд, который дойдёт до места, а не сгорит в пути. Это может казаться случайностью, а на самом деле Бог всё время говорит с нами. Счастлив, кто слышит.

Шестнадцать

Разговор с Леной Непеиной про космос получил развитие.

– Нам очень нравятся такие игры, где нужно отвечать на вопросы про планеты, звёзды, про природу и экономику, – сообщила она. – Сидим в большой комнате, распределившись на команды – если каждый за себя играть будет, так очереди не дождёшься, потому что шестнадцать нас уже, с зятьями и внуками. Кто победит – тому сладкий приз.

– Часто собираетесь все вместе?

– На Новый год собираемся. В январе первого числа Вероничка наша родилась, четвёртого – я, седьмого – Рождество, восьмого – Олесенькин день, двадцатого Иоанн родился.

– У вас весь год – сплошные праздники!

– Так выходит, – засмеялась Лена, – а у нас заведено, что все дни рождения справляем, дети друзей приглашают. На Крещение ходим на прорубь вместе с детьми. В прошлом году не стали их брать, было за тридцать, а мы с Митей всё-таки окунулись в Домгиль. Пока он нырял, я замёрзла и совсем было передумала, но потом всё-таки решилась. И такой жар после этого, а у Мити волосы в сосульки превратились. Вася Витрев рубит лёд обычно накануне, следит за прорубью, потом сообщает: «Готова!» При любой температуре погружается на праздник. Один раз, правда, ноги у него ко льду примёрзли. Отодрал как-то и сразу в баню.

Дети – кто молча ныряет, кто визжит. Даже в этом все разные.

Ещё зимой в лес ходим, показываем деткам заячьи следы, потом весной – нужно видеть, как просыпается, меняется природа. Ближе к лету и после Успенского поста ездим на шашлыки, старшие девочки с семьями обязательно в эти дни с нами: играем в футбол, волейбол, кто умеет ходить – ходит, кто ползать – ползает. Осенью снова в лес – нужно увидеть, как он засыпает. Наши вилегодские места неописуемо красивы. Дети должны это видеть.

В этот момент я понимаю, как она счастлива, как они с Митей счастливы.

Самое трудное

Дмитрий с гордостью показывает просторный уютный дом, потом мы спускаемся в обширный подвал, идём в хлев, где Непеины держат корову и поросят.

– Зарплата хорошая. Но дети должны привыкать к труду, – поясняет он, – ради этого и держим хозяйство. Мальчишка, ни разу не побывавший на сенокосе, вырастет обделённым.

– Что самое трудное для вас? – спрашиваю Дмитрия, подразумевая, что он продолжит рассказ о детях.

– Для меня, для всех? – отзывается он. – Долги отдавать. Берёшь чужое – возвращаешь своё. Родителей кормить, когда они беспомощны, – у кого доживают, тот знает. И третье – Богу молиться. Три самых трудных дела на земле.

В дорогу суёт мне банку белых грибов, Лена выносит большой круг топлёного масла. Я растерян:

– У вас же десятеро деток!

Они смеются, и как-то вместе, не хором, но вместе объясняют: что отдаёшь, то по-настоящему твоё.

Я столько раз слышал прежде эти слова, но здесь вдруг открылся их смысл, природа мужества этих весёлых людей, их долгого счастья. Вот они стоят передо мной, и я не могу вместить, что эти люди есть и будут через сто, через тысячу лет, повторяясь в бесчисленных потомках.

– Всей семьёй приезжайте, – говорит Дмитрий.

– Обязательно! – вторит ему Лена.

Их всего шестнадцать, так мало.