III Вселенский собор. Часть 2

Часть 1. Часть 3.

III Вселенский собор Поддержка, оказанная восточными епископами Несторию, не была безусловной. Наиболее умеренные и благоразумные среди них страшились разрыва с Александрией и Римом, ужасались перспективе церковного разделения и потому советовали Константинопольскому архиепископу проявить миролюбие, сделать шаг навстречу своим оппонентам. Так, Иоанн Антиохийский писал ему, предлагая согласиться с именованием Приснодевы Богородицей: «В учении о спасении нас Христом, Царем всего мира, всего лучше употреблять слово, соответствующее Ему, употребляемое многими отцами, соответствующее истине спасительного рождения Его от Девы. Твое благочестие не должно отвергать этого как такого, в чем нет опасности… Ибо если твой ум мыслит так же, как отцы и учители Церкви (а это мы знаем о тебе, владыка, чрез многих общих нам друзей), то для чего же тяготиться открыто сказать благочестивую мысль словом, соответствующим этой мысли, и притом в такое время, когда началось такое беспокойство от твоих толкований веры? Без сомнения, тебе известно, боголюбивейший, что везде: и в далеких от нас, и в близких к нам местах – все пришло в движение, везде слышен говор об одном и том же; какая-то сильная буря вдруг застигла Церкви: везде верующие со дня на день отделяются одни от других вследствие этого толка… Запад, Египет и даже Македония решительно отделились от единения, какое благодать Божия даровала Церквям, многим потом и трудами святых и славных епископов… Так как… ты не самый смысл благочестивого верования устраняешь, а не одобряешь только выражение его, то если бы кто из знаменитых учителей Церкви предложил тебе употребить и это слово, то есть Святую Деву назвать Богородицей, то ты, без сомнения, не отказался бы от этого… От этого имени не отказывался ни один из церковных учителей. Тех, которые употребляли его, было много, и притом знаменитых; а не употреблявшие не осуждали употреблявших… Прошу боголюбивую твою душу принять без спора этот совет… Предлагаю его не я один, но и все епископы, которые, как я говорил, были при мне: господин мой боголюбивейший епископ Архелай и с ним находящиеся Апрингий, Феодорит, Илиад, Мелетий и Макарий… Все они, твердо держащиеся учения Церкви и согретые, как и я, любовию к тебе, просят тебя, владыка, чтобы ты показал покорность, вникнув в содержание тех писем (имеются в виду послания Целестина и Кирилла. – прот. В.Ц.), которых сила грознее бури: она не возмутит, не встревожит, если будем уступчивы, но низринет, если станем противиться ей»[1].

В ответном послании Несторий высказывается против именования Девы Марии Божией Матерью, считая его аполлинарианским; соглашаясь с неприемлемостью именования Ее «Матерью Человека», как благоприятного для ереси Павла Самосатского, он вновь предлагает как лучший вариант имя Христородицы, которым объемлются обе природы рожденного Ею Сына. В новом послании Несторию Иоанн писал, что этого слова нет нигде ни в Священном Писании, ни у отцов, и по-прежнему настаивал на том, чтобы Несторий принял именование Приснодевы Богородицей. Он надеялся, что в конце концов ему удастся убедить Нестория пойти на уступку своим оппонентам. Но 6 декабря 430 года в Константинополь прибыли посланники архиепископа Александрийского – епископы из Египта Феопемпт, Даниил, Потамон и Комарий – с посланиями папы Целестина, в котором содержалось требование покаяться в десятидневный срок, и Кирилла с его анафематизмами. Несторий знал о содержании доставленных ему посланий. На следующий день после приезда посланников было воскресенье, и Несторий совершал богослужение в храме Святой Софии. Гости вручили ему привезенные ими документы прямо в храме, и Несторий назначил им встречу в понедельник в своей резиденции, но, когда они пришли в архиерейский дом, Несторий не захотел их принять. Столь же неудачной оказалась и попытка гостей встретиться с ним на следующий день, во вторник. Тогда посланцы Кирилла стали навещать известных им противников Нестория в константинопольском клире, в особенности из числа игуменов и архимандритов.

В следующую субботу Несторий решил открыто – в храме, перед народом – принять брошенный ему вызов. Он, по словам А. Тьерри, «взошел на кафедру и… начал говорить о любви, долженствующей быть между чадами одной и той же веры… “Зачем же, – воскликнул он вслед за тем, – я, который люблю только мир, застигнут неумолимым врагом в самом святилище моего соборного храма?”…» «Он, – как замечает историк, – не назвал этого врага по имени, но достаточно обозначил его именем “Египтянина”… “Египтянин бросает мне вызов даже среди моих пресвитеров, перед лицом самого моего стада. Он всюду распространяет клеветы, сеет раздор и нападает на меня с золотыми стрелами”. Этим Несторий обвинил его в раздаче денег для подкупа его клира. “Согласие и благосостояние нашей Церкви уязвляет его; цветущий вид ее вызывает у него яростные крики злобы, он ненавистен ему, потому что ему нужны смуты и разделения для утверждения и распространения своего господства. Египтянин, не вечный ли он враг Константинополя и Антиохии?” И оратор напоминал своим слушателям о вражде александрийских епископов против Мелетия и Флавиана, против самого Иоанна Златоуста, вызванного также из Антиохийской Церкви и бывшего одним из его предшественников в имперском городе… “Меня преследуют, – продолжал он, – из-за одного только слова "Феотокос" – "Богородица". Ну что ж, я готов, пожалуй, подарить и это слово из любви к миру… Есть, однако, одно слово, которое могло бы мгновенно прекратить всякие недоразумения, – и я предлагаю принять его; это слово – "Матерь Христа, Христородица", оно послужило бы лекарством от всех наших несогласий”. “О, – вскричал он, оканчивая свою речь, – пусть Египтянин придет сюда сам. Я не боюсь его. Пусть он вступит в состязание со мной в присутствии императора и императриц, и я сумею обратить в ничто его дерзость. Это болезнь египтян – всюду вносить смуту”»[2]. Делая формальную уступку, Несторий с тем большей рьяностью обнаружил свою враждебность и свой не по возрасту – в ту пору он был уже солидным мужем – юношеский задор.

На следующий день, в воскресенье, он снова говорил с кафедры, и на этот раз с большим смирением, отчетливо и определенно соглашаясь с именованием Приснодевы Марии Богородицей: «Да, братья мои… и я признаю и исповедую, что Святая Дева Мария воистину есть Матерь Бога и Матерь Человека. Она Матерь Бога, потому что храм Божий, который есть Сын Ее Иисус, был соединен с Божеством. Значит, и по моему мнению, можно законно усвоять Ей имя Богородицы»[3]. Казалось бы, вопрос был улажен, разномыслие преодолено и в Церкви, потрясенной христологическим спором, должен был воцариться мир, но, исполненный духа противления, Несторий тотчас после примирительных заявлений принялся за составление ответа на «Главы» святого Кирилла – это были уже его анафематизмы, из которых с очевидностью вытекало, что его богословские взгляды в действительности остались прежними, а его уступка носила исключительно формальный характер и сводилась только к имени, которому он, однако, отказывался придавать всю полноту смысла, из него вытекающего. Уже самое начало этих «анафематизмов» вполне красноречиво: «1. Кто говорит, что Еммануил есть истинный Бог, а не “С нами Бог”, то есть что Он обитал в подобном нашему естестве, так что соединился с нашим естеством, воспринятым от Девы Марии; кто будет называть Ее также Матерью Бога Слова, а не Еммануила и будет говорить, что само Слово Божие превратилось в плоть, которую Оно восприняло для обнаружения Своего божества, чтобы по виду стать как человек (Фил. 2: 7): анафема»[4]. И здесь, и в иных «анафематизмах» Несторий, представляя отвергаемые им утверждения, недобросовестно смешивает действительные мысли святого Кирилла с их еретическим заострением и искажением, которое они, и вправду, претерпели впоследствии в интерпретациях монофизитов, в особенности крайних из них, вроде Евтихия. Хотя вот в 5-м пункте («Кто дерзает говорить, что после восприятия человека Сын Божий есть един по существу, тогда как Он Еммануил: анафема»[5]) содержится корректное изложение учения Кирилла. Комментарии к этому месту, помещенные в издании соборных «Деяний» («Здесь умышленное извращение православных понятий. Церковь не говорит об одном естестве или существе во Христе, состоящем из двух естеств: она признает в нем два естества в одном лице»[6]), представляются чрезмерно наивными, учение Церкви изложено комментатором в таком его виде, которое дал Халкидонский собор, и обвинять Нестория в том, что он хорошо знал это учение во времена, предшествовавшие Халкидонскому собору, и злонамеренно его искажал – это, конечно, слишком сильная и, как кажется, фантастическая идея, тем более что настоящий Несторий, доживший до Халкидона и осведомленный о принятом им оросе, высказывал его полное одобрение. В то же время в некоторых «анафематизмах» учение, противопоставляемое отвергаемым положениям, носит определенно еретический характер. Вот пример: «3. Кто признает Христа, Который по существу Своему есть Еммануил, единым не вследствие союза лиц и не исповедует Его (состоящим) из двух лиц – Бога Слова и воспринятого Им Человека, – сочетанных во едино в Сыне, при чем единение их у нас сохраняется без смешения (естеств): анафема»[7].

Свое сочинение Несторий принялся распространять; написанное наспех и в задоре, оно переполнено было ошибочными даже и с точки зрения антиохийской христологии положениями. Спор возобновился. И в этой ситуации многим, в том числе и самому Несторию, лучшим выходом из сложившейся ситуации представлялся уже созыв Вселенского собора. Несторий, похоже, не сомневался в его благоприятном для него исходе. Анафематизмы Кирилла отвергались епископами Сирии. Против Нестория, правда, были Церкви Египта и Запада, зато – в ту пору не без оснований – Несторий считал своим союзником императора Феодосия. Западного императора Валентиниана, ввиду его малолетства, он не принимал всерьез. Своему старшему другу Иоанну Антиохийскому он писал тогда: «На соборе, который мы надеемся иметь… мы устроим все дело без скандалов и согласно. Вы должны менее чем кто-либо удивляться высокомерию Египтянина, видев столько примеров его; скоро, если будет угодно Богу, все будут хвалить наш образ действий, и он увенчается успехом»[8].

А император Феодосий, недостаточно изощренный в богословии, чтобы до конца понять логику христологической полемики, и вынужденный в этом, как и во многих других делах, полагаться на советников (это видно уже по тому, как резко на прямо противоположную изменилась впоследствии его позиция по отношению к разным участникам спора), озабочен был, как и в свое время святой Константин, тем только, чтобы в Церкви водворился мир, главным же виновником возникшего раздора и противостояния он действительно склонен был тогда считать Кирилла Александрийского. Это предубеждение возникло у него и ранее – под влиянием той информации, которая приходила к нему из Египта от его префекта Ореста. «Светские историки, – писал А.В. Карташев, – беспощадные к его церковному значению, рисуют Кирилла в очень мрачных красках как самолюбивого деспота и громителя языческого просвещения руками преданной ему варварской черни. Действительно, Кирилл по положению Александрийского епископа играл роль соправителя области вместе с гражданским губернатором Орестом. Орест был другом языческого просвещения и административным миротворцем среди сталкивающихся элементов населения: язычников и иудеев с христианами, греков с коптами. Между тем монахи и чернь, провозглашавшие своим вождем и владыкой святителя Кирилла, учиняли бунты, погромы и убийства, как, например, известное убийство ученой философессы Ипатии. И хотя за эксцессы толпы епископ не мог отвечать, но морально он был часто на ее стороне. Орест аттестовал его Константинополю как беспокойного администратора»[9].

Святитель Кирилл Александрийский Еще одной причиной, усугубившей недоверие к нему Феодосия уже во времена начавшегося спора, была попытка Кирилла заручиться поддержкой святой Пульхерии в ситуации, когда он не мог полагаться на самого императора. Как писал А. Тьерри, «Кирилл хорошо понимал, что вся эта гордая и высокомерная осанка Нестория в отношении к Кириллу держится… на расположении к нему императора и его двора. Чтобы… поколебать эту опору… Кирилл отправил к императору мемуары, или записку, “О вере” – “Пери пистеос просфонитикос”, в которой, изложив различные неправые мнения о Лице Иисуса Христа, возмущавшие мир Церкви, а в том числе и новое учение, проповедуемое Несторием, в форме выдержек из его сочинений, не называя его, однако, по имени, доказывал явную неправоту его и несогласие с учением Слова Божия, призывая императора содержать и охранять святую истину веры отцов, как основание мира и благоденствия государства, в неизменной чистоте и положить конец религиозным смутам, возмущающим Константинопольскую Церковь. Но, не довольствуясь этим, он в то же время послал другой мемуар о том же предмете “царственным девам”, то есть Пульхерии и ее сестрам, – мемуар, значительно отличающийся от первого и содержанием, и формой, полный многочисленных цитат из отеческих творений, сопровождаемых учеными комментариями их. Этот второй мемуар, видимо, написан был в ином духе, чем первый, и невольно заставлял предполагать в составителе его гораздо большее уважение к правоверию и богословскому знанию тех особ, к коим он был адресован. Это различие в характере, содержании и форме мемуаров не ускользнуло от внимания Феодосия, задело его самолюбие и возбудило сильное раздражение»[10].

Решив созвать собор, император в послании, адресованном архиепископу Кириллу от собственного имени и от имени соправителя Валентиниана, высказал ему свои укоризны, обвинив его, по существу дела, в попытках поссорить лиц императорской фамилии: «Какая была причина иное писать к нам и к супруге моей благочестивейшей августе Евдокии и иное к сестре моей благочестивейшей августе Пульхерии, если ты не думал, что мы находимся в разномыслии, – или надеялся произвести разномыслие между нами письмами своими? Если бы такое разномыслие и было на самом деле, то из любопытства узнавать о нем человеку, столько от нас отдаленному, совершенно предосудительно. А если не было разногласия, то желать произвести его свойственнее всякому другому, чем лицу священному. Поистине это могло произойти от одного намерения и стремления произвести разделение в делах церковных и царских, как будто нет другого случая к достижению славы… Церковь и государство находятся в союзе между собой и под влиянием нашим еще более будут соединены Промыслом Спасителя нашего Бога. Но и тебе мы даруем прощение, чтобы не было предлога и ты не мог сказать, будто за дело веры и благочестия ты подвергся порицанию. Мы желаем только, чтобы это дело на священном соборе было рассмотрено и решено так, как окажется лучше. Мы, однако же, не потерпим, чтобы города и Церкви были в смятении и чтобы осталось неисследованным учение…»[11]. Хотя Кириллу и было даровано императором прощение, но он явным образом обращается к нему как к лицу, не заслуживающему доверия, как к ошельмованному: «Посему и твое благоволение должно прибыть к тому времени, какое назначено будет другими грамотами, посланными ко всем епископам главных городов, и не надейся иначе возвратить наше благоволение, как только если оставишь все оскорбительное для других и возмутительное, добровольно явишься для исследования вопросных предметов… Да если б ты и пожелал сделать иначе, мы не потерпим»[12].

Собор, как можно заключить из текста послания, замышлялся Феодосием не только для исследования «вопросных предметов», но и в связи с ними для суда над Кириллом. Другой человек, получив столь тяжкие укоризны и угрозы от императора, повергся бы в страх и тревогу, но не святой Кирилл. Сознавая свою правоту, он готовился дать бой своим врагам, в которых он видел заодно и врагов православной веры. Преподобный Исидор Пелусиот, озабоченный разрастающейся церковной смутой, призывал его к большему миролюбию: «Предубеждение видит ясно только наполовину, а ненависть совсем слепа – избегай их; прежде чем обвинить кого-нибудь, рассмотри все дело очами справедливости. Тебя упрекают в желании мстить, скорее, за личные неприятности, чем за бедствия Церкви. Я слышу, как повторяют с разных сторон: Кирилл – племянник Феофила, он подражает образу действия своего дяди, ожесточенного гонителя Иоанна Златоуста, и ищет, подобно ему, славы в спорах… Заклинаю тебя – как твой отец по летам и как твой сын по сану – прекратить раздоры и ссоры и не переносить на бессмертное тело Церкви личных оскорблений, которые могут нанести тебе смертные люди»[13].

Императорской сакрой от 19 ноября 430 года созыв собора назначался на ближайшую Пятидесятницу, которая приходилась на 7 июня 431 года. Для участия в соборных деяниях приглашались из каждой провинции митрополиты с немногими епископами. В действительности, однако, епископы Запада, потрясенного тогда варварскими вторжениями, на собор не приехали, кроме тех, которые занимали кафедры на Сицилии. Папа направил на собор легатов, а примас Африканской Церкви Капреол прислал своим представителем одного из диаконов Карфагена Весулу. Император велел выслать особое приглашение самому авторитетному из богословов Запада Августину Иппонийскому, но пригласительное письмо не застало святителя – блаженный Августин преставился в канун собора.

Местом проведения собора император назначил Эфес, и этот выбор оказался, чего он сам, очевидно, не предвидел, крайне неблагоприятным для дела Нестория: по преданию, именно в этом городе завершилась земная жизнь Божией Матери, последовавшей туда за апостолом Иоанном Богословом, которого Сам Господь, распятый на Кресте, усыновил Ей. И от апостольского века христиане Эфеса чтили Божию Матерь с особенной ревностью. Ей посвящен был кафедральный храм города, а архиепископ Эфеса Мемнон, первенствовавший над митрополитами Азийского диоцеза, был единомышленником Кирилла. Для эфесских христиан Несторий, отвергавший правомерность именования небесной покровительницы их города Богородицей, был очевидным еретиком и кощунником.

Несторий прибыл в Эфес одним из первых. Кроме свиты, его сопровождал назначенный императором своим представителем на соборе комит Кандидиан и еще один комит, Ириней, который был его почитателем, а впоследствии стал епископом у несториан, когда они были уже отлучены от Церкви. Архиепископ Мемнон не позволил Несторию совершать богослужение в городских церквях и даже входить в них как заведомому еретику или, попросту, чтобы уберечь его от скандала, потому что отношение к нему эфесской паствы было ему хорошо известно. Вслед за тем морем в Эфес прибыл святой Кирилл вместе с 46 епископами Египта, а также с множеством клириков, монахов и так называемых параваланов, прямым служением которых был уход за больными, но которые также составляли свиту своего епископа и при этом считали своим долгом его защиту от угрожающих ему опасностей. Нередко параваланы под предлогом такой защиты сами действовали агрессивно. Столь широкое представительство на соборе Александрийской Церкви (речь идет, естественно, о епископах, а не о монахах и параваланах) по видимости расходилось с распоряжением императора, данным митрополитам, взять с собой лишь нескольких епископов, но в действительности в этом отношении ситуация с Александрийской Церковью имела свои особенности: «Александрийский епископ, – по словам В.В. Болотова, – имел под своим управлением все египетские области (оба Египта, две Августамники, Аркадию, две Фиваиды, две Ливии). Во всех их он занимал положение митрополита; он своею рукою рукополагал всех епископов. Следовательно, в египетских провинциях не было в собственном смысле митрополитов (то есть имевших право председательствовать на соборах, рукополагать епископов): всех утверждал епископ Александрийский… Кирилла приглашали с митрополитами, которых не было, а поэтому Кирилл должен был привезти по несколько епископов из каждой провинции, откуда получилось 46 епископов – число далеко не ужасное»[14]. 35 епископов представляли на соборе Азийский диоцез, и все они были единомышленниками Кирилла. Епископы из балканских и понтийских провинций придерживались разной ориентации: среди них были и сторонники, и противники Нестория. На стороне Кирилла были 15 епископов Палестины во главе со святым архиепископом Иерусалима Ювеналием, прибывших с пятидневным опозданием. Епископы Востока, или Сирии, выехавшие на собор в числе 35, опаздывали основательно.

Пока епископы съезжались в Эфес, на улицах вспыхивали стычки между приехавшими в город лицами из свиты и вооруженной охраны Нестория, с одной стороны, и горожанами, а также египетскими монахами, параваланами и александрийскими моряками – с другой. Архиепископ Кирилл стал настаивать на скорейшем открытии собора. Он не хотел дожидаться приезда восточных. Его право на председательство (которое он имел и ввиду ранга его кафедры, и ввиду того, что папа Римский Целестин поручил ему говорить и действовать от своего имени, назначив его своим заместителем, а также потому, что занимавший второй по диптиху, вслед за Римским, Константинопольский престол Несторий, в соответствии с постановлениями Римского и Александрийского соборов, подлежал церковному суду) могло бы быть оспорено в случае присутствия на соборе Иоанна Антиохийского, чья кафедра занимала в диптихе четвертое место, поскольку по косвенному смыслу императорской грамоты, адресованной Кириллу, он должен был представить собору оправдания. Но, так как прямым образом в императорской грамоте о суде над Кириллом речь не шла, присутствовавшие участники собора согласились с председательством Кирилла. Находясь в Эфесе, Несторий отказывался участвовать в деяниях собора до приезда восточных во главе с Иоанном, тем более в роли подсудимого.

Представитель императора Кандидиан протестовал против намерения большинства съехавшихся участников собора открыть заседания, не дожидаясь епископов из Сирии. Протестовали также 68 епископов, значительное большинство которых составляли сторонники и единомышленники Нестория. Тем не менее, утром 22 июня, по приглашению Кирилла и Ювеналия Иерусалимского как высших по положению иерархов, в соборном храме Святой Марии собралось около 160 епископов. Святитель Кирилл занял место председателя. Посреди храма на высоком аналое положено было Евангелие. И вдруг в церковь вошел Кандидиан в сопровождении воинского отряда и нескольких епископов, представлявших группу противников безотлагательного созыва собора.

Святитель Иувеналий Иерусалимский Кандидиан объявил собравшимся: «Повеления благочестивейшего нашего императора воспрещают частные собрания, этот источник несогласия и расколов, и требуют для составления собора присутствия возможно большего числа епископов. Но вы сами видите, что многих из них еще недостает, и прибытие их ожидается с часу на час; итак, вы не составляете собора, вы только частное собрание, и я приглашаю вас немедленно разойтись»[15]. Тогда собравшиеся стали требовать от Кандидиана, чтобы он огласил императорскую сакру, на основании которой он воспрещает открытие собора. Кандидиан вначале отказывался это сделать, сказав, что прочтет ее лишь перед законно составленным собором. Поднялся шум. «Как же вы хотите, – говорили Кандидиану, – чтобы мы повиновались императорской воле, когда мы не знаем того, что он повелевает?»[16]. И тогда Кандидиан, не подозревая ловушки, выполнил это требование и огласил на латинском языке, которого значительное большинство отцов собора не понимало, текст грамоты: «Самодержавные императоры Феодосий и Валентиниан, победоносные, торжествующие, великие, достопочтенные, августейшие, святому собору. Много заботимся мы обо всем общеполезном, по преимуществу о том, что относится до благочестия, ибо благочестие доставляет людям и прочие блага. Посему, что нужно было, мы уже прежде писали относительно собрания вашего в Эфесской митрополии… Хотя мы и уверены, что ваше благочестие не нуждается ни в какой внешней помощи, чтобы доставить мир и прочим, однако ж тщательное наше попечение о благочестии решилось не пренебречь и этим. Посему знатнейшему придворному сановнику нашему Кандидиану повелено прибыть к вашему святейшему собору с тем, однако же, чтобы он нисколько не вмешивался в происходящее исследование о догматах (ибо не принадлежащему к числу святейших епископов несправедливо вмешиваться в дела церковные), а с другой стороны, чтобы он как мирян, так и монахов, и собравшихся уже, и имеющих еще собраться, всячески отдалял от самого города… равно он должен будет заботиться и о том, чтобы от неприязненных взаимно расположений разномыслие не дошло до больших размеров…»[17]. Когда сакра была затем оглашена в переводе на греческий язык, один из епископов сказал: «Теперь, когда мы знаем священную грамоту, мы намерены в точности сообразовываться с желанием нашего всемилостивейшего и благочестивейшего императора и первым предметом наших рассуждений поставляем вопросы о вере; вследствие этого мы приглашаем светлейшего комита благоволить оставить собрание»[18]. Кандидиан, поздно спохватившись о собственном промахе, вынужден был удалиться, но, разумеется, донес в Константинополь о незаконности открывшегося в Эфесе собрания без участия восточных епископов.

Соборный протонотарий (глава секретариата) александрийский пресвитер Петр доложил отцам собора о главном предмете соборных деяний – лжеучении Нестория и о документации по этому делу, а затем, по предложению святителя Иерусалимского Ювеналия, огласил императорскую сакру, адресованную митрополитам. В самом начале деяний поставлено было два процессуальных вопроса исключительной важности: дожидаться ли прибытия восточных, и можно ли судить Нестория в его отсутствие. Архиепископ Эфесский Мемнон напомнил собору, что от срока открытия собора, назначенного императорской сакрой, прошло уже 16 дней, а святой Кирилл сказал: «Святый и великий собор довольно времени провел в ожидании прибытия боголюбезнейших епископов, на прибытие которых надеялся. Но как из епископов одни подверглись болезни, а некоторые и умерли и время уже выполнять предназначенное нам дело и для пользы всей поднебесной исследовать учение веры, то да прочтутся по порядку хартии, относящиеся к этому предмету»[19]. В связи с отсутствием Нестория было доложено, что приглашение на собор ему доставили, но он не дал определенного ответа о своем намерении участвовать в соборных деяниях. Решено было направить к нему делегацию собора; она вернулась с таким его ответом: «Когда соберутся все епископы, тогда и мы выйдем к ним»[20]. Вместе с приглашением, высланным до открытия собора, это был уже второй вызов. Каноническая возможность для заочного суда над ним требовала троекратного отказа явиться на суд, но «депутация епископов с третьим письменным приглашением даже не была допущена к Несторию военными, подчиненными Кандидиану»[21].

Собор приступил к заочному рассмотрению дела Нестория. По предложению святителя Ювеналия был зачитан Никейский символ веры в его первоначальной редакции, а не в той, какая дана была символу на II Вселенском соборе. Затем епископ Мелитинский Акакий предложил огласить второе послание святителя Кирилла Несторию. Затем 125 участников собора, начиная с Ювеналия Иерусалимского, краткими репликами признали его согласным с символом: «Феодор, епископ Аривильский, сказал: “И я принимаю послание святейшего и праведнейшего епископа Кирилла, которое по содержанию хорошо и православно и сходно с верою святых отцев наших, сошедшихся в Никее”… Фома, епископ Дервийский, из Ликаонии, сказал: “И я держусь того, что согласно с верою святых отцев и с посланием, писанным святейшим и благочестивейшим архиепископом Кириллом; и я одинаково с ним мудрствую и верую”»[22].

Затем епископ Амасийский Палладий предложил зачитать ответное «послание достопочтеннейшего Нестория, о котором упомянул вначале благочестивейший пресвитер Петр, чтобы, как он сказал, нам видеть, согласно ли и оно с символом святых отцов Никейских»[23]. Когда послание это было оглашено, святой Кирилл обратился к отцам собора с вопросом, что думают они о его согласии с «верою, утвержденною… в Никее»[24]. Первым отвечал Ювеналий Иерусалимский: «Нисколько не согласно с благочестивою верою, изложенною святыми отцами в Никее: анафематствую тех, кто так верует, ибо все это чуждо православной вере». И затем аналогичные по содержанию ответы, сопровождавшиеся анафемами, один за другим давали другие участники собора. Затем были зачитаны послание папы Римского Целестина Несторию и ему же адресованное третье послание святого Кирилла, которые вызвали общее одобрение.

По просьбе председательствовавшего архиепископа Кирилла два участника собора Акакий Мелитинский и Феодот Анкирский, в прошлом дружелюбно относившиеся к Несторию и имевшие возможность встретиться с ним уже в Эфесе, накануне открытия собора, и пытавшиеся убедить его отказаться от своих заблуждений, доложили о высказываниях Нестория, сделанных в ответ. «Скорблю о друге, – сказал Феодот, – но всякой дружбе предпочитаю благочестие. Как в послании он упорно отвергал, что Богу Слову, то есть Единородному, можно приписывать что-либо человеческое, считая это унизительным для Него, так и в разговоре повторял то же самое. Как там утверждал, что о Боге нельзя говорить, что Он питался млеком или родился от Девы, так и здесь неоднократно говорил, что о Боге нельзя сказать, что Он двух или трех месяцев»[25]. А по словам Акакия, утверждавшего, что он «более всех любил господина Нестория»[26], тот в беседе с ним «нелепыми вопросами своими старался принудить собеседников или совершенно отвергнуть, что божество Единородного воплотилось, или допустить ни с чем не сообразную мысль, что вместе с Богом Словом воплотилось и божество Отца и Святого Духа… Потом, при другой беседе, вступил в разговор один из бывших с ним епископов, который утверждал, что иной есть Сын, претерпевший страдания, и иной – Бог Слово… Еще другой из бывших с ним оправдывал иудеев, утверждая, что они согрешили не против Бога, но против Человека»[27].

По предложению епископа Флавиана были оглашены выдержки из творений отцов, прямо или косвенно относящиеся к христологической теме: священномученика Киприана Карфагенского, святых Петра и Афанасия Александрийских, Феофила Александрийского, святителей Василия Великого, Григория Богослова, Григория Нисского, Амвросия Медиоланского; зачитаны были также под именами Римских пап Феликса и Юлия тексты, в действительности принадлежавшие последователям Аполлинария, послание к собору епископа Карфагенского Капреола. При сопоставлении оглашенных текстов с тут же зачитанными отрывками из проповедей Нестория выявились его расхождения с отцами. На этом основании отцы собора изрекли обвинительный приговор: «Господь наш Иисус Христос, на Которого он изрыгал хулы, устами сего Святейшего Собора определяет лишить его епископского сана и отлучить от общения церковного»[28]. Под этим актом поставили свои подписи 197 епископов.

Когда отцы собора ночью уже расходились из храма Святой Марии, огромная толпа, собравшаяся вокруг церкви с самого утра, узнав о вынесенном приговоре, с ликованием приветствовала отцов собора. Колонны благочестивых горожан с зажженными факелами, с курящимися кадильницами сопровождали епископов до домов, где они остановились. На следующий день, 23 июня, Несторию выслано было сообщение о состоявшемся над ним приговоре, составленное в исключительно энергичных выражениях: «Святый собор, собранный благодатию Божиею по повелению благочестивейших и христолюбивейших наших императоров в митрополии Эфесе, Несторию, новому Иуде. Знай, что ты за нечестивые твои проповеди и противление канонам в 22-й день текущего месяца июня на основании церковных правил низложен святым собором и лишен всякой церковной степени»[29]. В последующие дни отцы собора совершали богослужения в церквях Эфеса и произносили в них обличительные проповеди против ереси Нестория, излагая православное учение о Боговоплощении.

От лица собора было составлено донесение о его деяниях императорам Феодосию и Валентиниану. Со своей стороны Несторий и десять его единомышленников (Фритил Ираклийский, Елладий Тарсский, Дексиан Селевкии Исаврийской, Имерий Никомидийский, Александр Апамейский, Евфирий Тианский, Василий Фессалийский, Максимиан Аназаврский, Александр Иеропольский и Дорофей Маркианопольский) направили императорам послание, в котором происшедшее расценивалось как нетерпимое беззаконие, а его главным виновником назван был Мемнон. Он, как говорилось в этом послании, «запер для нас святые церкви… чтобы мы, в случае гонения, не могли найти в них убежища, им же напротив открыл великую церковь и устроил там места для заседаний, угрожая в то же время всем нам смертию»[30].

Между тем 25 июня в Эфес наконец прибыли восточные епископы во главе с Иоанном Антиохийским, «в жалких одеждах, истомленные от пути и покрытые пылью; одни из них были верхом на лошадях, другие на носилках»[31]. У городских ворот они были встречены комитом Иринеем с эскортом, предоставленным Кандидианом. Ириней рассказал прибывшим обо всем, что произошло в Эфесе, пока они находились в пути, обвинив Кирилла в отказе дождаться их прибытия и до тех пор не открывать собор. Архиепископ Иоанн с согласия своих спутников решил провести альтернативный собор. Когда к колонне восточных приблизилась делегация участников состоявшегося собора, чтобы доложить о низложении Нестория и предупредить приехавших о недопустимости общения с ним, Иоанн отказался встретиться с ней, догадываясь о том, что он услышит.

В самый день своего приезда Иоанн открыл в доме, который был отведен для его пребывания в городе, соборное заседание. В нем участвовали его спутники и еще несколько епископов, ранее находившихся в Эфесе и либо прямо поддерживавших Нестория, либо по иным причинам не согласных следовать за Кириллом и потому не участвовавших в состоявшемся уже соборе. Всех участников собрания под председательством Иоанна в епископском сане оказалось 43. В собственных актах это собрание, не называя себя Вселенским собором, именуется «святым собором Восточного диоцеза и епархий Вифинии, Писидии, Пафлагонии, Каппадокии Второй, Европы, Родопы, Фессалии и Дакии»[32]. Это перечень не епархий в нашем смысле слова, а церковных областей, возглавляемых митрополитами, и тех только из них, которые находились за пределами Восточного, или Сирийского, диоцеза.

На собрании под председательством Иоанна присутствовал Кандидиан. Вначале заслушана была императорская сакра. Кандидиан и епископы, ранее находившиеся в Эфесе, доложили обо всем, что произошло до приезда восточных. В ходе состоявшегося затем обсуждения действия, совершенные Кириллом и Мемноном, были расценены как беззаконные и преступные, приговор собора по делу Нестория объявлен был недействительным, а учение, содержащееся в «Главах» Кирилла с их анафематизмами, признано было еретическим. По предложению Иоанна Антиохийского вынесен был обвинительный приговор: «Святый собор, милостию Божиею собравшийся в Эфесе по грамоте благочестивейших и христолюбивых императоров наших, определяет следующее: мы хотели, чтобы по правилам святых отцев и по грамоте благочестивейших и христолюбивейших императоров наших собор совершался мирно. Но вы, побуждаемые дерзостию, бесчинием и еретическим образом мыслей, собрались отдельно… и произвели всякого рода замешательства в городе и святом соборе с тою целью, чтобы не подвергались исследованию главы, согласные с зловерием и нечестием Аполлинария, Ария и Евномия… Посему ты, Кирилл Александрийский, и ты, Мемнон, епископ сего града, знайте, что вы низложены, лишены епископства и отлучены от всякого церковного священнодействия как зачинщики и вожди беспорядка и беззакония, виновники нарушений отеческих правил и императорских предписаний. Вы же, все прочие, согласившиеся с теми нарушителями церковных правил и императорских предписаний, да будете отлучены, пока, сознавши свою вину, не раскаетесь… пока не предадите проклятию еретические главы, изданные Кириллом Александрийским, противные евангельскому и апостольскому учению»[33]. Под этим актом первую подпись поставил Иоанн Антиохийский, подписались также 13 митрополитов, а всего 43 епископа и среди них такой выдающийся богослов, как Феодорит Кирский.

Отчет об отлучении святого Кирилла и епископа Эфесского Мемнона был направлен императору Феодосию, а также – в отдельных посланиях – августам Пульхерии и Евдокии, клиру, сенату и народу Константинополя, декурионам Эфеса с призывом провести избрание нового предстоятеля Эфесской Церкви взамен низложенного Мемнона. Объявления об отлучении Мемнона были развешены на городских площадях и перекрестках, но жители города их срывали с негодованием. Восточных епископов не впускали в городские церкви, когда же они попытались войти в храм апостола Иоанна Богослова, то им силой воспрепятствовали сделать это. Префекту Востока они направили жалобу на чинимые над ними насилия: «Мы дошли до крайних бедствий и ежедневно видим смерть перед своими глазами… как во время войны, мы находимся в постоянном страхе нападений; жилища наши уже не один раз отмечались зловещими знаками, угрожавшими нападениями; нас держат в осадном положении, препятствуют собираться вместе»[34].

Обстоятельный доклад императору о происшедшем в Эфесе сделал комит Кандидиан. В то же время в столицу поступали и доносы на комитов Кандидиана и в особенности Иринея, которого обвиняли в прямой поддержке Нестория. Своей сакрой от 29 июля император отменил все решения, принятые в Эфесе, и повелел епископам, собравшимся в этом городе, не разъезжаться, пока они не завершат «рассмотрение догматов благочестия».

(Окончание следует.)