«Главное — быть человеком, стать певцом — вторая задача»

В ночь с 17 на 18 сентября 2017 года в возрасте 80 лет скончался советский, российский и грузинский оперный певец, народный артист СССР Зураб Соткилава. Похоронят певца на его родине — в Грузии. Причиной смерти стало онкологическое заболевание, обнаруженное в июле 2015 года. Тогда же Зураб Лаврентьевич, крещёный в детстве, обратился к Богу. После операции в Германии Соткилава прошел курс химиотерапии в России. В августе объявил об излечении и уже осенью провел первый после выздоровления концерт, выступив в Сергиевом Посаде. Родственники певца сообщили, что после операции Зураб Лаврентьевич чувствовал себя неплохо, была надежда, что все будет хорошо. Но, к сожалению, этого не произошло.

Зураб Соткилава

По словам одной из его учениц, Амалии Гогешвили, Зураб Лаврентьевич не мог жить без трех вещей: пения, семьи — жены Элисо и дочерей Теа и Кети — и своих учеников. Мне Господь подарил встречу с этим удивительнейшим человеком почти в самом начале моей журналистской карьеры. Помню, как долго стояла перед дверью в консерваторской аудитории, не решаясь зайти. Шло занятие с его учениками, и я боялась помешать. А, зайдя, вдруг поняла, что тут легко и спокойно, все, во главе с маэстро, доброжелательны. Позже взяла интервью о любимом учителе у одной из его учениц, но опубликовать не успела. Известие о том, что с нами больше нет одного из лучших теноров мира, поразило, как гром среди ясного неба, так же, как в свое время поразила и новость о смерти Елены Образцовой.

Маркшейдер, ставший певцом

Удивительна судьба Соткилавы. Он родился в 1937 году в Сухуми, с детства увлекался футболом и, по его собственным воспоминаниям, уже в 14 лет играл в сухумском «Динамо», а в 16 лет его взяли в тбилисское «Динамо». Он был капитаном молодежной сборной Грузии, которая стала чемпионом СССР, попал в основной состав «Динамо» и мог бы стать звездой футбола. Профессиональные занятия футболом научили его дисциплине. Но крест на спортивной карьере Соткилавы поставили две тяжелые травмы, полученные во время международных матчей в конце 1950-х.

Еще во время игры в «Динамо» он поступил на горно-геологический факультет Тбилисского Политехнического института и окончил его через год после ухода из спорта. Получив квалификацию инженера-маркшейдера (подземного геодезиста), на шахте поработал только во время институтской практики. «Грузшахтострой» навсегда потерял молодого специалиста, защитившего на «отлично» дипломный проект «Расчеты запаса топлива Ткварчельского угольного бассейна». Спустя всего два дня после защиты он уже сдавал экзамены в Тбилисскую государственную консерваторию, куда, правда, будущую звезду оперной сцены почти насильно затащили на прослушивание:

Юношеская команда Динамо(Тбилиси). Зураб Соткилава в центре

— По специальности я работал два месяца. Никогда не забуду практику в Донецкой области (тогда она называлась Сталинской). Был 1955 год. В русский поселок впервые приехали семь студентов. Из окон на нас, пацанов, смотрели, как на обезьян, — вспоминал певец. — Там такие красивые девочки были, но они так боялись нас! Откуда пошел слух, что грузины — звери? Еще хуже было в 1966 году в Италии, где я стажировался в «Ла Скала». Там жил врач-испанец. Два дня мы были вместе, а когда расстались, директор гостиницы, с которым я дружил, позвонил мне и передал слова испанца: ‟Слушай, какой хороший парень этот русский (для них и грузин, раз из Советского Союза, значит русский), а я думал, что все русские — людоеды”. В то время в Испании велась пропаганда, что в России все кровопийцы».

В 1970 году Елена Образцова и Зураб Соткилава стали первыми советскими певцами, разрушившими этот миф. Выступив на Международном конкурсе вокалистов им. Ф. Виньяса в Барселоне, они получили Гран-при конкурса, золотые медали и приглашение остаться в Испании, где начали свое триумфальное восхождение на музыкальный Олимп. Хотя в 1970 году в Испании был фашистский режим Франко, и министр культуры СССР Екатерина Фурцева перед поездкой провела с певцами серьезную беседу, в Мадриде их прекрасно встречали.

Местные газеты писали о том, что Зураб Соткилава — один из лучших оперных певцов «с блестящим по тембру голосом, прекрасной техникой, большой музыкальностью и экспрессией», что его голос можно сравнить с голосом ди Стефано или Марио дель Монако, который был одним из тех, кто решил судьбу Соткилавы. Услышав по радио голос Марио дель Монако, футболист был так потрясен, что не только поступил в Тбилисскую консерваторию, но и выиграл впоследствии конкурс на поездку в Италию, где провел два счастливых года (с 1966 по 1968-й). Новоиспеченному студенту, не имеющему музыкального образования и почти не знающему нот (по его признанию, у него было весьма смутное представление о том, что такое сольфеджио), не верилось, что это несерьезное поступление станет делом его жизни.

Зураба Соткилаву, бывшего блестящего футболиста тбилисского «Динамо», иногда сравнивают с Хулио Иглесиасом, который до того, как стать певцом, был вратарем в мадридском «Реале». Лучано Паваротти играл нападающим в итальянской команде «Модена». Каррерас профессиональным игроком не был, но всегда болел за «Барселону». И Пласидо Доминго обожал футбол. Однако всемирную известность все они получили как теноры.

С середины 1980-х годов Зураб Соткилава преподавал на кафедре сольного пения в Московской консерватории. Он любил своих учеников, и я сумела записать на диктофон то, как он общался с ними. Вот маленькая картинка из прошлого.

Рождение или гибель

Зураб Соткилава

— Сергей, как жизнь идет? — Зураб Лаврентьевич приветствует вошедшего в класс невысокого парня довольно крепкого телосложения. Малиновая рубашка, перстень на пальце. Вроде парень как парень, но есть в нем нечто мефистофельское. Завтра ему предстоит петь на сцене БЗК в «Богеме», а пока он распевается: «Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-а-а-а-а-а...».

— У тебя культурный звук, а ты так некультурно выбрасываешь руки, — делает замечание маэстро.

Как обычно, после распевания идет тщательная работа над произведениями. Язык, на котором говорят певцы, непосвященному кажется «птичьим». Маэстро любит повторять фразы «Я хочу» или «Я не хочу», например: «Я не хочу Фигаро, кроме последнего...».

Арию Фигаро поет Сергей Тужик, и педагогу не нравится:

Каждая нота имеет смысл. А громко — это не эмоции

— Силы много. Жмешь. Ты ее обласкай, как женщину. Поплачь наверху, расширь диафрагму. Ленивая диафрагма. Когда берешь высокую ноту, немного присядь. Красиво орешь. Чо орешь? Я услышу и скажу: «Дурак он». Громкая «о», красивая ре бемоль, но смысла нет. В ней все содержание следующей фразы. Ох, какое в ней воспоминание! Каждая нота имеет смысл и несет свет на всю фразу. А громко — это не эмоции...

— Я вчера си бемоль спел из «Риголетто», а сейчас не могу, к вам пришел уже после репетиции, — признается Сергей.

— Без меня больше не пробуй петь новые вещи, только со мной!

От сотрясающего воздух голоса Сергея у меня мурашки бегут по коже. Учитель явно доволен, но вместо похвалы обращается ко всем присутствующим (а нас человек семь, включая трех женщин):

— Какой тенор это сделает? Это очень трудное упражнение. Даже я так не распеваюсь! Это мог только Джильи и Карузо... и я иногда... Вы присутствуете сейчас или при рождении… или при гибели... великого тенора...

И тут же, без всякого перехода, говорит будущей «звезде»: «Отвали челюсть...».

По мнению Соткилавы, если тенор ежедневно не влюблен, он не тенор, потому что все теноровые арии и песни — это либо объяснения в любви, либо их прелюдия.

«Хороший педагог — это в вокале все!»

Зураб Соткилава любил вспоминать о своей стажировке в училище при Миланском театре «Ла Скала». Когда он спросил, что такое итальянская школа, в чем ее главный принцип, Джернаро Барра — выдающийся педагог, для которого в области вокальной техники не существовало никаких тайн, и который как никто умел открывать эти тайны ученикам — ответил: «Школа одна — правильно петь. Все остальное — приспособление этого метода под себя...».

— Потрясающий маэстро у меня был! — говорил Зураб Лаврентьевич. — А хороший педагог — это в вокале все. Он может из голоса чудо сделать. Хорошая техника голос меняет абсолютно. Он становится бриллиантовым. Самые красивые голоса — бриллиантовые, которые светятся... Главным считаю то, что мне в искусстве, как и в спорте, очень повезло на учителей и вообще на интересных людей, а ведь от этого так много зависит в жизни!

«Верди не прокричишь — остановит, задушит!»

Зураб Соткилава

В 1979 году Соткилава получил почетное звание народного артиста СССР. По его словам, он спел все, что хотел спеть, не исполнив по принуждению ни одной партии, которая бы ему не нравилась. Особая его любовь — Верди. Во время гастролей на Западе Зураб Лаврентьевич одним из первых начал петь романсы Верди, которые у нас практически не исполняются. В мире Соткилава известен прежде всего как один из лучших исполнителей партии Отелло, за которую ему присудили звание почетного академика. В его репертуаре были Манрико («Трубадур»), Радамес («Аида»), Ричард («Бал-маскарад»), Каварадосси («Тоска»). После того как под руководством Барра и Пьяцца Зураб Соткилава подготовил такие главные партии, как Хозе («Кармен» Бизе), Туридду («Сельская честь» Масканьи) и Герцога («Риголетто» Верди), в Италии его стали называть одним из лучших интерпретаторов итальянской оперной классики. Любители оперы помнят Зураба Соткилаву в таких ролях, как Каварадосси («Тоска» Дж. Пуччини), Арзакан («Похищение Луны» О.В. Тактакишвили), барон Коллоандр («Прекрасная мельничиха» Дж. Паизиелло), Индийский гость («Садко» Н. Римского-Корсакова), Голицын, Самозванец («Хованщина», «Борис Годунов» М. Мусоргского)… Все не перечислишь...

Верди учит петь. Это великая школа

— Первое, что Барра дал мне петь в «Ла Скала», — «Риголетто» — одну из труднейших опер. Если ее споешь, потом нечего будет делать, все остальное — ерунда... Когда у Марио дель Монако был кризис, и ему тяжело было петь, он спросил учителя: «Маэстро, что делать?» «Вспомни, как ты был молодой, позанимайся три месяца», — ответил тот. После «Риголетто» кризис был преодолен, певец вновь приобрел блестящую форму. А я учился на страшной опере «Аида» — пел Радамеса. Так что Верди учит петь. Это великая школа. Любую оперу можно прокричать, Верди не прокричишь — остановит, задушит.

Для его ученицы Амалии Гогешвили было важно, что учитель своих учеников больше хвалит, чем ругает.

— С одной стороны, это, конечно, плохо, ведь надо знать, к чему стремиться. Но он не говорит: «Ах, ты гениальная! Ах, ты замечательно поешь!» Как все хорошие педагоги, Соткилава всегда оценивает и поощряет рост за определенный период времени. Он хвалит за то, что у тебя это хорошо получилось на данном этапе. Часто неопытные певцы боятся выйти на сцену, а Зураб Лаврентьевич перед выступлением так тебя подбодрит, что начинаешь выплескивать эту энергию, горишь прямо. Опера — это искусство сильных эмоций, океан настоящей страсти, в которой можно утонуть.

Соткилава был артистом, певцом с большой буквы

Соткилава был артистом, певцом с большой буквы, а это счастье избранных. «Вы слышали, как он поет о Грузии? Разве можно в этот миг найти человека счастливее, а страну — прекраснее?» — спрашивал Борис Покровский.

Зураб Лаврентьевич очень любил Мусоргского, Рахманинова, но тайные истоки его неповторимого голоса лежали в музыкальности грузинского народа. Музыка растворена в крови нации, в течение веков создавшей уникальную культуру ансамблевого пения. Эти старинные песни понятны любой душе. Кто из нас не слышал волшебную, полифоническую по своей природе грузинскую музыку в исполнении сразу нескольких человек? По словам Соткилавы, от нее «волосы встают дыбом».

«Мне непонятно, о чем они поют, мне важно, что я пою вместе с ними», — признается главный герой романа Чингиза Айтматова «Плаха». Слушая эту музыку, киргизский писатель испытывал «необыкновенное, доходящее до слез чувство братства, величия, общности»: «Мне трудно объяснить отчего, но стоит запеть хотя бы трем грузинам, пусть самым обыкновенным, — и изливается душа, и дышит искусство, простое и редкое по соразмерности, по силе воздействия духа. Наверное, это у них особый дар природы, тип культуры, а может, просто от Бога».

— Каждый раз, когда выступаю на оперной или концертной площадке или слушаю классическую музыку как зритель, испытываю какое-то потрясающее счастливое состояние, которое не с чем сравнить, — как-то признался Соткилава. — В этот момент душа раскрывается, и я готов сделать все самое лучшее для других. И потом, в повседневной жизни, мне кажется, что я уже не могу быть вредным и злым, несправедливым.

Он дорожил заветом Шота Руставели: «Что отдашь — твое, что оставил себе — потеряно». Поэтому всегда старался петь так, будто в последний раз.

«Пигмалион» доволен

Зураб Соткилава

Решение преподавать пришло к Соткилаве рано. После окончания консерватории его педагог, замечательный грузинский певец Давид Андгуладзе, сказал: «Поступай в аспирантуру и возьми ученика. Будешь учить его и сам научишься петь, будешь видеть свои просчеты». И он, пожалев, взял ученика, которого никто не брал.

— Я вообще счастливый человек, — говорил Зураб Лаврентьевич. — И педагог тоже счастливый. Когда учишь студента, вкладываешь в него что-то свое. Он поет, а чувство такое, будто сам поешь. Мне необыкновенно повезло на учеников. Хорошие ребята, честно. Первый мой выпуск был очень сильным: Володя Богачев, Саша Федин, Володя Редькин, Исмаил Джалилов пели в лучших театрах мира, стали победителями и лауреатами многих международных конкурсов вокалистов, добились признания. Я могу гордиться своими учениками, да и русская вокальная школа может ими гордиться.

А ученики называют своего педагога «человеком с огромным, добрым и щедрым сердцем». Соткилаве очень близка мысль Д. Андгуладзе: «Главное — быть человеком, а стать певцом — это уже вторая задача». Зураб Лаврентьевич не просто делится этой мыслью с учениками, но сам живет так, чтобы опровергнуть другую фразу, произнесенную им с нескрываемой иронией:

— Сталин говорил: «Хороший человек — не специальность. Он работать умеет?» Впервые я услыхал это в Большом театре. Бывает, очень злой, плохой человек, а поет великолепно. Так что «хороший человек — не специальность» — это точно... Мое глубокое убеждение: в вокалисте человек, личность формируются раньше, чем профессионал. За всю мою педагогическую деятельность я выгнал лишь одного, причем за поведение. Когда ко мне приходят студенты, я беседую с ними, отбираю. Для меня важны не только их голоса, но еще и человеческие качества: честность, порядочность, доброта. Хочу видеть своих учеников артистами с этими душевными качествами. Я говорю им: «Давайте попробуем. Может, я вам не понравлюсь, может, вы мне, тогда простимся». Если мне не хочется с кем-то работать, если он не понимает, чего я от него хочу, зачем его мучить? Пусть идет в другой класс. Я люблю, чтобы все уважали и любили друг друга, как братья, как сестры. Я сам вырос в таком классе и думаю, что у меня тоже так должно быть.

Зураб Соткилава и его ученики действительно были одной семьей. Любое важное решение обсуждалось, как на семейном совете. Далеко не каждый педагог, когда хочет взять новенького, будет спрашивать учеников: «Ну, что, возьмем?» А Соткилава спрашивал.

Сила и привлекательность оперы в том, что она — тугой узел эмоций

По словам Соткилавы, сила и привлекательность оперы в том, что она — тугой узел эмоций: «Надо самому сгорать, чтобы зрителям в зале было тепло». Зураб Лаврентьевич как педагог и партнер — два разных человека. Слушая учеников, он как будто перевоплощался в тех, кого они изображают, пел вместе с ними, и они, находясь на сцене, чувствовали его тепло.

Маэстро не стеснялся признаться в том, что он многому учится у своих молодых коллег. На уроках всегда происходил взаимный процесс познания. Для него педагогическая работа была не рутиной, а все тем же творчеством, той же музыкой, которая требовала от него такой же самоотдачи, такого же горения, как и выступление на сцене. Это и есть смысл жизни певца.

На вопрос, строгий ли он педагог, Зураб Лаврентьевич ответил:

— Строгий в том смысле, что требовательный. Особенно не кричу. А чего кричать? Разве он лучше поймет? Иногда я злюсь оттого, что он все время делал это хорошо и вдруг приходит и не делает... Потом начинаются сомнения. Хотя я абсолютно, стопроцентно уверен: то, что я делаю, должно помочь... На телевидении меня спрашивают: «Кто вас поджимает?» Меня могут поджимать только мои ученики, потому что другие голос имеют, а техники не имеют. Раздутый искусственный голос не выдержит школы Соткилавы, которая приводит к естественному. Вся техника в том, чтобы не насиловать природу, а искать природу настоящую, стать самим собой, показать свой собственный голос. Эстрадные певцы не умеют тянуть резинку, все выброс, выброс, а потом кошки и тигрята там... Два-три года — и ничего не останется, конец ясен. Есть у нас на эстраде очень известный и симпатичный певец, на котором деньги делают... Я дал ему совет: «Если хочешь стать певцом, спой “Травиату”, потому что надо учиться на Верди, а это самое легкое у Верди, школьное: для школы это было бы очень хорошо. Через год он признался мне: “Я не могу это спеть”. Жаль, хорошее было бы попадание, можно было бы многое простить...».

В тот день, попрощавшись, я ушла от Соткилавы с таким же восторгом в душе, какой отражался на лицах двух очень похожих друг на друга девушек, которые ничего не пели, а просто тихо-тихо сидели на уроке. Ни о чем не спрашивали, слушали, впитывая как губки каждое слово маэстро. Как давно это было!

Мы прощаемся с великим певцом, лауреатом Государственной премии Грузинской ССР (1983), получившим три российских ордена «За заслуги перед Отечеством» и многие другие награды. Но дело вовсе не в орденах, а в том голосе, который очень многих заставлял любить, плакать, страдать и наслаждаться этим отнюдь не музейным искусством.