Слово сильнее смерти

Как пишут в отзывах наши читатели, многие из них начинают утро с просмотра сайта Православие.Ru. После молитвы это то, что тоже настраивает, укрепляет на грядущий день. А вот за отладку самих текстов, чтобы можно их было читать на одном дыхании, последние 13 лет отвечала в том числе и бессменный литературный редактор нашего портала Надежда Викторовна Кузнецова. Завтра, 10 июля, – 9-й день по преставлении ее ко Господу. Маму вспоминает сын – Григорий Аркин.

Надежда Викторовна Кузнецова с детьми Григорием и Елизаветой

Дать ребенку прожить его жизнь

– Григорий, расскажите о маме. И однокурсники, и коллеги в один голос говорят, что Надежда Викторовна всегда была несколько замкнута, по крайней мере в учебных, рабочих коллективах, но вся растворена в заботе о своих детях. Только вы с Лизой, получается, и знаете, какова мама на самом деле.

– Сколько себя помню, наше общение с мамой – это всегда был диалог, не было с ее стороны никакого декларирования норм, скорее, совместное рассуждение о том, как правильнее было бы поступить. Понятно, что в совсем уж детском возрасте имели место быть запреты и ограничения, но в сознательном – уже никогда: учись думать сам, принимать решения, потом расхлебывать то, что получилось.

Наше общение с мамой – это всегда был диалог. Я знал, что маме всё можно рассказать, всегда с нею можно посоветоваться

Никакой формат поведения мне никогда не навязывался. Мама понимала, что надо дать ребенку прожить его жизнь. Она не жила мою жизнь за меня, и я ей за это очень благодарен. Удивительно: она меня всегда поддерживала, вне зависимости от того, какое решение я принимал. Не бояться ошибок – это тоже один из ее уроков. Главное потом всегда было – суметь принять свою ошибку, осознать ее и исправить.

Я знал, что маме всё можно рассказать, всегда с нею можно посоветоваться. Это все-таки тот уровень доверия, что все реже достигается в общении между родителями и детьми. По профессии я социолог, и знаю, что дефицит доверия – это вообще одна из главных проблем нашего современного общества на всех его уровнях.

Мама всегда советовала при принятии решений, во-первых, не подстраиваться ни под чей горизонт ожиданий, потому что это всегда нечто ограничивающее тебя извне; однако, во-вторых, обязательно ставить себя на место других людей: им-то каково будет от твоего поступка; и, в-третьих, стараться оценить предпринимаемое в перспективе всей своей последующей жизни (мы же знаем, что этот «мир устроен так, // что всё возможно в нём, // но после ничего // исправить нельзя»): сам-то я как буду оценивать это лет эдак через 30? То есть несколько сверху учила на все ситуации в своей жизни смотреть. И это весьма полезные установки.

– В идеале – смотреть на всё, как советовал преподобный Амвросий Оптинский, чью память на 9 дней мамы как раз отмечаем, «взглядом оттуда»?

– Да, у нас теперь мама там. Такое ощущение, что она просто отлучилась. Мы с сестрой искали фотоальбомы или хотя бы единичные ее фотографии – и почему-то так и не смогли найти. Как будто она все их собрала и уехала куда-то вместе с ними. И там ее жизнь продолжается. Как продолжается, впрочем, и здесь – в ее детях, в ее трудах.

Тот мир действеннее нашего,
или Для развития нам всегда нужен кто-то Другой

– Иногда, говорят, Господь призывает кого-то даже раньше времени, чтобы оставшиеся ощутили связь с тем миром, уверовали. У меня отец, когда мне самой было 6 лет, как раз вот на память Тихвинской иконы Божией Матери разбился, а после всю жизнь в этот день, через эту икону Пресвятая Богородица являла мне Свою милость. Даже как-то пришлось утешать горюющих о безвременно ушедшем сыне, муже, отце – «тот мир действеннее нашего».

– Мама нас всегда так и воспитывала, в каком-то таком свободном полете. Она даже наставлений особо никаких никогда не давала, не вмешивалась в твою жизнь. Ты от нее получал именно помощь. Это очень ценно – учит рациональному мышлению, принятию ответственности на себя. А еще это, конечно, пример взаимовыручки, который и тебя настраивает на помощь окружающим.

Причем мама как-то очень трепетно всегда относилась к инаковости каждого человека. Она мне всегда оставляла свободу быть другим. Но и сама отнюдь никогда не уступала своих позиций, – что, впрочем, никогда не провоцировало никакой конфликтности. Наоборот, нам же всегда нужен для развития кто-то Другой, иначе любая монополия мнений оборачивается деградацией, и это универсальный закон, действующий и на макроуровне государств, и на микроуровне межличностных отношений.

Мама всегда учила смотреть на всех и всё через призму любви

Мама всегда учила смотреть на всех и всё через призму любви, находить что-то хорошее в каждом человеке и даже в любом явлении. В этом тоже есть всегда ресурс свободы – ты никогда не оказываешься замкнут в своих же мрачных оценках и представлениях, в каком-либо из направлений всегда видишь свет и выход.

Мне эти принципы общения, заложенные в семье, очень помогают принимать всех такими, какие они есть. Я стараюсь все-таки понять, почему у человека сформировалось именно такое мировоззрение, каковы причины его несогласия со мной, чем он руководствуется, поступая так или иначе?

Никого никогда не надо «заламывать под себя», но и самому ни в коем случае не следует прогибаться. Иногда надо уметь держать удар. Соблюдать границы.

Русские не могут жить сами для себя

– В свое время говорили об этом с владыкой Марком (Арндтом), Берлинским и Западно-Германским: раньше, в Царской России, – а они в Русской Зарубежной Церкви застали носителей той традиции в эмигрантских кругах, – когда большинство народа было верующим, подобных вопросов вообще не возникало. Если человек не пуст от Бога, он и сам, что называется, в себе и к другим в душу не лезет, и при этом все едины. Требование «соблюдать личные границы» – это уже последствия обезличивающего катка, что прошел по нашему народу в XX веке. Слышала от однокурсниц Надежды Викторовны, что они-то еще все-таки застали преподавателей Царской эпохи.

– Знаю, что мама в университете на экзамене по научному коммунизму устроила разнос этой дисциплины. И это при том, что она вообще-то шла на красный диплом, – то есть она и им была готова пожертвовать, чтобы не кривить душой. Как известно, зачастую не столько самим студентам нужна эта корочка, сколько вузу для какой-то их там отчетности и статистики важно отличников выпускать. Так что маму там чуть ли не половиной преподавательского состава уговаривали пойти этот экзамен пересдать, а вторая половина преподавателей «обрабатывала» в это время принимающую экзамен коллегу: ну, зачем, мол, вам портить красный диплом? В итоге мама пришла, вытянула другой билет, но ответила в том же ключе. Та молча выслушала – представляю, какое у нее при этом было лицо, – и поставила «отлично».

Как социолог могу судить, что альтруистическое общество в долгосрочной перспективе более жизнеспособно, это доказывают даже математические модели: у него больше ресурсов позитивного созидания, приращения отнюдь не только материальных благ. В них всё не упирается, как могут обманываться эгоисты – у них всегда забег на короткую дистанцию, но по сути своей эгоизм саморазрушителен, деструктивен, тем более для общества в целом, и чем раньше делающие на него ставку это поймут, тем лучше.

– Мыслитель В.Н. Тростников говорил, что наш русский народ вообще не может жить только ради себя, замыкаться даже просто в интересах своей семьи. Нам нужна именно какая-то высокая цель, приложение сил вовне – то есть служение.

– Это очень созвучно тому, как жила мама, относилась к профессии. Она и сама была человеком безотказным, – это все о ней говорят, – и нас научила думать об общем деле, быть внимательными к другим. Мне лично эти навыки по жизни очень помогают.

Маленький человек, на котором держится мир

– У нейрофизиолога А.А. Ухтомского, учёного мировой величины, в своё время закончившего Московскую духовную академию, есть учение о доминантах, и самая действенная из них как раз «доминанта на лицо другого», – именно она в основе профилактики или уже лечения большинства, по крайней мере психологических, а то и психиатрических проблем современного человека.

– Мы просто живем сейчас в очень стрессогенном мире. Когда мне бывало тяжело на душе, я всегда мог позвонить маме. При том, что с ней всем можно было поделиться, о некоторых проблемах я, разумеется, все же не рассказывал, просто чтобы лишний раз ее не волновать. Но разговор с ней даже на отвлеченные темы, при всей ее отзывчивости, всегда помогал тебе восстановить душевное равновесие.

Для нас «быстро поговорить» – это было минут 40, а то и часа два и более

Мы с мамой никогда не общались в этом редуцированном формате: «Привет». – «Как дела?» – «Нормально». Для нас «быстро поговорить» – это было минут 40, а то и часа два и более. И у нас всегда были темы для взаимно интересных разговоров, чтобы можно было неспешно посидеть за чашкой чая, кофе. Мы и актуальные события обсуждали, причем всегда это был какой-то разносторонний разбор. Могли и в философские обобщения уйти. Мама часто цитировала кого-то из классиков. Она и мои социологические выкладки увлеченно слушала. Порою мы дискутировали: я более с рационально-научной стороны ко всему подходил, а мама какие-то скрытые духовные причины во всем искала.

Эти наши беседы мне помогали не скатываться в часто встречающийся у социологов профессиональный цинизм. Нельзя же человека ли, общество ли сводить к упрощенным схемам, – у мамы от этого дегуманизирующего сползания был как раз хороший антидот в виде знания классической русской и мировой литературы. Причем у нее этот филфаковский багаж знаний никогда не был пассивным: «прошли и забыли», – нет, для нее весь этот опыт был жив, многое она перечитывала, и могла из этого кладезя что-то подсказывать.

В социологии сам человек часто теряется, а мама его, всегда конкретного, в мои рассуждения возвращала, и это в целом помогало корректировать ход мысли. Помню, например, когда в прошлом году у нас начались все эти ограничения из-за ковида, я было оговорился, что теперь выход на улицу и пользование всеми теми привычными благами, к которым мы привыкли, становится сословной привилегией… А мама тут же мне поставила на вид, что самыми свободными людьми при самоизоляции оказались курьеры – те, кого часто ставят на нижние ступени социальной лестницы. Вот вам и маленький человек, на котором, оказывается, держится мир.

– Это очень в духе классической русской литературы.

– Да! Я потом развивал этот мотив в кругу моих коллег, и это действительно тот взгляд, который многие уже не учитывают. У мамы, кстати, был еще дореволюционного издания трехтомник М.Ю. Лермонтова с инскриптом (рукописная дарственная надпись), причем даже если бы там стоял автограф автора, может быть, ей это было бы не так ценно: потому что чрезвычайно популярный поэт может и не знать тех, кому он подписывает книгу, а тут она видела запечатленной именно теплоту, камерность общения, – вот это для мамы было необычайно важно. По-моему, там стояла подпись офицера.

Как серьезность губит мышление и духовную жизнь

– А что для мамы было неприемлемо?

– Она терпеть не могла никакого канцелярита, чего-то безжизненного, неискреннего. Современную инфосферу она часто воспринимала как театр абсурда. Что-то ее веселило, но многое из происходящего расстраивало. Тут как в песне Б. Гребенщикова: «Сколько мы ни пели, все равно, что молчали», – их же поколение столько сил в свое время потратило на то, чтобы сдержать раздрай, выплескивая грязную воду совка, уберечь живое…

Современную инфосферу она часто воспринимала как театр абсурда

Но мама не принимала и абсолютизации в делении всего и вся на черное и белое, как и подмены одного другим: нельзя зло в угоду конъюнктуре раскрашивать под добро. В этом смысле она была бескомпромиссной. Переживала, что в последние особенно два-три года заметно стало возвращаться двоемыслие, точно в оруэлловской терминологии: «свобода – это рабство», «война – это мир» и т.п. Она над всем этим иронизировала. Ей близка была эта фраза о том, что все самые серьезные глупости делаются в этом мире с серьезным лицом.

Как-то с мамой мы, помню, обсуждали интервью философа А.М. Пятигорского, просмотренное в ютубе, там были как раз понравившиеся ей слова:

«Если бы вы знали, как серьезность губит мышление! Почему? Потому что если мы редуцируем серьезность к ее основе, то это серьезность к самому себе. А философствовать свободно человек, который серьезно относится к самому себе, который для самого себя значителен, не может».

– Христианское в основе своей размышление. Многие из филологов в этом контексте еще вспоминают Умберто Эко с его тезисом: «Дьявол – это не победа плоти. Дьявол – это высокомерие духа. Это верование без улыбки». Правда, продолжение может кого-то неискушенного в этих филологических заморочках испугать: «Это истина, никогда не подвергающаяся сомнению», – но тут, скорее, принцип, опять же, известный литераторам: одно дело, когда ты знаешь, и совсем другое – когда знаешь еще раз. То есть Истину надо пережить. Вот этого-то как раз не хватает многим законникам, в том числе и от Православия.

– Маму очень, кстати, печалил тот самоуверенный дилетантизм, который в последнее время всюду насаждается, – возможно, и в Церкви, раз вы упомянули законников, а еще в инфосфере, а это как раз были максимально близкие к ней области. Помню, как-то маме предложили подготовить цикл радиопередач по какой-то литературной теме. Она стала ездить в архивы, подняла массу материалов. Ей стали намекать, что не надо так досконально прорабатывать детали, главное – набросать всю канву цикла, но и потом бы ей уже не дали времени всё это доработать… Она поняла, что проще отказаться, чем делать так, чтобы результат ей самой не нравился.

Вот эти два момента ее больше всего напрягали: излишняя серьезность, за которой, как правило, скрывается пустота, и торжествующая посредственность.

Жить так, как считаешь нужным

– Сейчас уже точно какая-то иная реальность конструируется: если у тебя в соцсетях много френдов, они тебе и так массу лайков наставят, зачем тебе вкладываться в качество того, что пишешь? Какие там пушкинские принципы насчет того, что текст должен быть отредактирован не менее 16 раз? Уже точно какая-то кажущесть, а не своя жизнь как непрестанное преодоление себя, превалирует, что в духовной жизни уже как раз соответствует крену к бесовской одержимости соблазнами, а не к духовной брани покаяния.

– Мама на всё смотрела так, как ей представлялось правильным, и жила именно так, как полагала для себя нужным. Ее не захватывали ни скорости наших дней, ни прогресс технологий. Она принципиально так и не обзавелась смартфоном. Считала глупостью всё и вся фотографировать, тем самым отказывая себе в собственном проживании момента, вчувствовании в него. Полагала, что в некотором смысле техника ворует у нас не только время, – и сколько его у нас уже спущено в эти виртуальные миры, – но и саму жизнь. Прежде всего, общение с близкими людьми. Она избегала этих подмен личной встречи опосредованным гаджетами суррогатом. Мама не любила никаких смс-переписок – так ей можно было сообщать только вспомогательную информацию: адрес, номер телефона. В последнее время болезни она присылала так названия лекарств, чтобы я их купил в аптеке… Точно так же и по электронной почте мы разве что гиперссылками обменивались.

Ее не захватывали ни скорости наших дней, ни прогресс технологий

Еще мама, например, так и собирала макулатуру, хотя ее уже нигде не принимают. Ей было не понять и то, как может периодика конца 1980-х начала 1990-х быть уничтожена, – она так и хранила подшивки толстых литературных журналов. Для них тогда, на рубеже слома всей предшествующей эпохи, само словесное творчество было борьбой за жизнь, за человека, за всё лучшее в нем. Гуманитарии были тогда – по крайней мере те из них, кто сохранил себя в профессии, не подавшись в спекулянты и пр., – на своих фронтах, как на войне. Мама в Перестройку и после, в 1990-е годы, работала в Музее им. А.С. Пушкина, – они, по сути, тогда спасали русское слово. И те же литературные журналы для нее так и оставались артефактами этого их сопротивления безъязычию, – всем этим междометиям, которыми сейчас уже зачастую общаются подростки, тому шквалу безграмотности, что захлестнул, прежде всего, молодых, хотя и не только их.

Осмысленное проживание каждого момента бытия

– Наверняка Надежда Викторовна и свою работу на Православие.Ru в последние 13 лет жизни тоже воспринимала как противостояние этому размыванию основ жизни? По крайней мере об этом свидетельствуют однокурсники, коллеги^[1].

– Знаю, мама не могла терпеть, чтобы к тексту относились утилитарно, – что бы она ни писала, никогда не допускала никакой небрежности в слове, в самом выражении мысли, даже если это просто была какая-то записка от нее. Употреблю молодежное словечко, но она «триггерилась», если кто-то не к месту употреблял какой-либо термин. Ей было важно всё: и соразмерность композиции, и красота построения отдельных фраз, и общая мелодика в интонировании текста – она всё это чувствовала, была очень начитанной в классике. Что-то из ляпов современных авторов ее могло просто ранить, но она терпеливо все эти занозы и жала извлекала из статей, присланных ей на редактуру, гармонизировала их по смыслу и форме. Она просто жила этим своим делом. Ей, по-моему, в последнее время даже становилось лучше, когда она погружалась в свои труды.

У нее уже сильно садилось зрение, – я купил ей большой монитор, – тексты она правила с экрана, хотя некоторые и распечатывала для правки. А вот книги читать с экрана – это для нее нонсенс. Многие из нас сейчас в основном отдыхают, включив телевизор или полистывая что-то на планшете, а она именно по старинке читала. И читала много. И это при том, что у нее вся работа состояла из чтения текстов! Но ей точно надо было не терять читательского вкуса, сохранять общение именно с лучшими в мировой литературе мастерами слова, чтобы не опускать планку и в своей текущей редактуре.

Это действительно эстетическое наслаждение – слушать правильную русскую речь

У мамы вообще, даже дома, в быту, речь всегда была литературной, грамотной. Она не любила коротких отрывистых фраз, даже устно могла изъясняться сложносочиненными предложениями, и звучали они из ее уст органично, в этом не было ничего нарочитого. Моя супруга просто заслушивалась маму, когда мы приезжали погостить. Это действительно эстетическое наслаждение – слушать правильную русскую речь, от чего мы, к сожалению, отвыкаем.

Все куда-то бегут-спешат, но такое ощущение, что уже не успевают жить. А для мамы было важно именно само вот это осмысленное проживание каждого момента бытия, и словесная сила души была такой надприродной стихией, преодолевающей все нестроения, утраты, даже смерть.