Почтовая открытка и тотемская прялка

Праздничный день. Художник: Федот Сычков

Однажды мне понадобилась поздравительная открытка – для пожилой москвички, которая не пользуется Интернетом. Мне хотелось поздравить ее и с Рождеством, и с Новым Годом – не просто по телефону, а так, чтобы у нее что-то осталось на память. И я отправилась на поиски красивой открытки, отражающей оба праздника.

Выбор открыток на ближайшей почте оказался богатым, но… Не было ни одной без готового поздравительного текста, в большинстве случаев зарифмованного и чудовищно убогого: «С Новым годом поздравляем/ счастья-радости желаем/с Новым годом, с Рождеством/ счастье пусть приходит в дом!..» Открытки, которая оставляла бы свою обратную сторону чистой, предоставляла бы мне самой право найти нужные слова, – в этом отделении не оказалось. В итоге я распечатала собственный снимок часовенки в зимнем лесу, и он сослужил свою рождественскую службу.

«Вертушка» с открытками рассчитана на тех, кто разучился подбирать слова, утратил способность передавать словами свои чувства

Производитель продукции всегда ориентируется на спрос. И одновременно формирует этот спрос, воспитывая себе потребителя. «Вертушка» с открытками на почте рассчитана на тех, кто разучился подбирать слова – даже в самых простых житейских случаях; кто утратил способность передавать словами свои чувства, даже самые, казалось бы, понятные. И вот, праздничные застолья – юбилеи, ситцевые, серебряные и золотые свадьбы, просто дни рождения – сопровождаются декламацией «стихов» (с позволения сказать), вытянутых из Интернета. Некоторые гости считают это правилом хорошего тона: что ж, дескать, я буду отсебятину какую-то лепить, я уж лучше готовенькое возьму, гладкое, красивое, в рифму… Ну, вот, хотя бы: «Пятьдесят – это возраст вершины// и совсем не предел для мужчины…». Точно, всем понравится, а юбиляру особенно.

В Интернете, в социальных сетях текст заменяется картинкой – смайликом, рожицей, гифкой, как там еще… Шлепнуть картинку проще, чем облекать свою реакцию в слова и фразы. Иногда это принимает совсем уж неумный и неэтичный вид: под сообщением о трагедии, о смерти человека появляются грубо-смешные «рыдающие» рожицы, а под хорошим, радостным известием – слащавые «ангелочки». Пытаешься что-то человеку объяснить, он в ответ: «Ну, а что тут такого, все такие картинки ставят»

Обеднение чувств. Примитивность реакций. Душевная инертность, нежелание думать самостоятельно…

Слово, сформулированная мысль, текст – это всегда такая перекладинка, за которую человек должен взяться и немножко подтянуться. Подумать, найти слова, потрудиться, подняться над собой, стать хотя бы чуть-чуть, но другим…

– Зачем? Это не нужно. Мы за тебя уже все придумали, напечатали, выложили. Не напрягайся, просто возьми, и всё будет «норм».

Здесь слышен голос того, кому недоступен и глубоко враждебен всякий творческий акт

Это не просто эпоха потребления говорит – здесь слышен голос того, кому, в силу страшного его падения, не только недоступен, но и глубоко враждебен всякий, хотя бы и самый малый, обиходный, творческий акт. Творчество – это то, что возвышает человека, это всегда шаг вверх, реализация лучшего, что в нас есть. Лишить человека творческой способности, подменить творчество потреблением готового низкопробного материала, внушить мысль о ненужности собственных усилий – это врагу рода человеческого нужно просто до зарезу.

Кому из нас не памятны с детства, кому из нас не дороги эти строки:

…В избушке, распевая, дева
Прядет, и, зимних друг ночей,
Трещит лучинка перед ней…

Или вот эти:

Пахнет сеном над лугами…
В песне душу веселя,
Бабы с граблями рядами
Ходят, сено шевеля…

Как-то раз занялась я таким делом – стала собирать поэтические и прозаические тексты, фрагменты произведений классической русской литературы, где люди поют. Коллекция получилась огромная – от Пушкина до Шолохова с его казаками-донцами, не кончавшими, как ни странно, ни консерваторий, ни даже музыкальных школ, – до Василия Белова с его северянами, не перемолотыми еще новой властью и не разучившимися петь. Оказались в этой коллекции и тургеневские «Певцы», и матросы Константина Станюковича, и шергинские поморы… И, конечно, невероятные бунинские «Косцы», рассказ, в котором о поющем русском человеке сказано, может быть, главное.

Вся старая русская жизнь была пронизана, прошита песней. Пели девушки за прялками, няньки над колыбелями барских детей (а те бессознательно впитывали!), пели жницы в поле и солдаты на привале; ямщик, садясь на облучок, затягивал долгую, как дорога, песню. Без песен немыслима была деревенская свадьба; песни-плачи звенели над могилами. Простое верующее сердце рождало духовные стихи. Пели не отдельные исполнители, нет – пел народ. Песня была работой души, делом сердца, песней человек неосознанно сообщал о себе: я живу, я чувствую, я люблю, страдаю и радуюсь; во мне дух; я человек.

Вся русская жизнь была пронизана, прошита песней. Пели не отдельные исполнители – пел народ

А сегодня всего этого нет!.. Готовая продукция чрезвычайно разного качества заменила нам наши собственные голоса, наше, пусть несовершенное, но глубоко сердечное творчество. Всякое творчество вообще стало уделом отдельных личностей (или коллективов, включая фольклорные). Мы перестали быть поющим народом. Мы перестали быть народом-мастером. Помню, как бродила по музею народных промыслов на территории Спасо-Суморина монастыря в северном городке Тотьме (сейчас этот музей называется «Открытые фонды»). Бродила несколько часов, и даже про фотоаппарат забыла… Тотемская земля сурова и неплодородна; крестьяне на ней жили трудно и скудно; но каждый самодельный предмет их быта – будь то коромысло, санки, туесок, ложка, миска, прялка, гребень, сундук – был произведением искусства, радостного, чистого, чуждого пошлости (антитворчеству!), бесконечно далекого от того, что назовут позже словечком «кич». О прялках отдельный разговор: их, собранных по окрестным живым и мертвым деревням, было на тот момент около 600: что ни деревня, ни село, то свой стиль резьбы и росписи. Сватаясь, парень непременно должен был подарить девушке прялку собственного изготовления. Родня невесты рассматривала подарок не без придирчивости: умеет сделать красиво, с любовью? Значит, хороший будет мужик, добрый хозяин. Ну, а девица, конечно же, должна была сразу показать, что она сама научилась делать с помощью прялки, нитки-иголки, ткацкого станка и всего такого прочего…

Санки из тотемского музея "Открытые фонды"

Как и почему мы перестали такими быть? Не все, конечно, перестали: мастера и мастерицы радуют нас и сегодня. Но это, опять же, отдельные личности, исключение, а не правило и не традиция: традиция как «способ передачи огня» – утрачена.

Не так давно я страдала, едучи в автобусе и невольно слушая одну радиостанцию: «В дороге мне всегда охота какого-нибудь движового музла», – признавалось в эфире некое юное создание. Мне жаль эту девушку: лучше бы она пряла при лучине и пела песню, перенятую от бабки или «крёсны». И не беда бы, что сарафан домотканый, лапотки липовые, а на обед – только щи из кислой капусты с черным хлебом да ячневая каша. Зато душа цела… Но в прошлое возврата нет. Произошла катастрофа, утрата, скорее всего, невосполнимая.

Конечно, этот процесс можно воспринимать как закономерный, неизбежный, объяснить техническим развитием цивилизации, тем самым прогрессом, подарившим человеку сначала патефон, потом телевизор, потом ютуб-канал. Дескать, у наших предков всего этого не было, им только и оставалось, что петь и плясать самим, а нам-то сейчас это зачем? Тот же прогресс отобрал у человека расписную деревянную ложку и вложил в его руку безликую металлическую; убрал из наших комнат расписные сундуки, заменив их заводской мебелью; сделал ненужными прялку, домашний ткацкий станок, трепало для льна, а заодно и коромысло…

Однако ведь не убивает прогресс в человеке творческого начала, не лишает его возможностей творчества! Прогресс лишь устраняет некоторые к нему стимулы, и то не для всех – существуют же, повторюсь, и сегодня творческие люди. Поэтому я полагаю, что враг рода человеческого просто пользуется техническим прогрессом, чтобы отвратить человека от творчества, убить в нем стремление к веселому сердечному труду.

Прялки в тотемском музее

И сейчас речь не о том, петь или не петь, резать миски из липы или не резать – это могут не все! Берите шире: человеком быть, по образу и подобию созданным, или – потребителем, которому внутренний, сердечный труд – ну просто совсем ни к чему. Наше время – время великого соблазна потребительством.

Слово человека к Богу – это каждый раз личный выбор и поступок

Какую прививку от него мы получаем в Церкви? Людям, по отношению к Церкви внешним – да и не только внешним – нередко представляется, что это – место, где давным-давно уже все за нас решено и все готово; что в Церкви мы загнаны в жесткие рамки, лишены свободы, личной ответственности и возможности творчества: «Вот тебе правило, ты должен его вычитывать. Вот всенощная, ты должен ее отстоять. Вот что тебе сказали – ты обязан послушаться. Будешь исполнять все, что положено – Бог тебя помилует». Но ведь это совершенно превратное и примитивное представление о жизни человека в Церкви. На самом деле, как сказал в одном из своих интервью митрополит Тихон (Шевкунов), «Жизнь христианина – высшее в мире творчество». Ведь это работа с самим собой, познание и преобразование себя, обретение многогрешным и слабым человеком царского достоинства, одухотворение всей его жизни, дерзание беседы с Богом. В Церкви никто ничего не делает и не говорит за тебя, вместо тебя: твое слово к Богу – оно только твое. Да, мы читаем молитвы, унаследованные нами от святых отцов, но это – не чужие слова, а та самая перекладинка, за которую мы хватаемся, стараясь подтянуться. Слово человека к Богу – это каждый раз личный выбор и поступок, и его не подменишь никаким значком. Человек в Церкви – отдельная независимая личность, уже изначально противопоставленная миру «смайликов», миру пошлости, тому самому «кичу», который захватывает у нас сегодня улицу за улицей. И это еще одно, может быть, частное подтверждение: возрождение русского народа возможно только через его воцерковление, только по приходе его ко Христу.